Анна Михайлова

Неужели настало время

кормить собак

только под танками,

чтоб привыкали к танкам,

а после - спускать с поводков

во время атак,

чтобы сдержать врагов

и прервать атаки?

Но знали ли эти собаки,

что им умирать?

Изнурённые голодом,

просто искали миски,

а не геройскую смерть...

Если б могли выбирать –

памятник или жизнь

под игом нацистским...

Что бы мы выбрали,

если бы не рефлекс –

к месту кормёжки бежать

первыми –

вдруг растащат?

Неужели настало время

/у каждого кличка – Рекс/

взрывать бутафорские танки

и гибнуть по-настоящему?

Не завидуй, везде январи,

но и свет не забросил иглу...

Отворённых сердец янтари

принимают целительный луч,

расплавляя до капель смолы

золотые ловушки для пчёл,

что накормятся мёдом молитв

и не станут ловиться в сачок...

В небе ульев не счесть, но пусты,

не безбедна земля, а полна.

Привязались, заснули, остыв,

и не знаем, что жалится в нас.

Кто-то ближе к рукам богачей,

рассыпающим просо кругом,

кто-то дальше... Но сравнивать с чем?

Если родом из жизни другой...

Не завидуй, мы все лишены

ярких красок лугов и тепла...

Иногда проникает в сны

крепко спящая в каждом пчела

и жужжит, назойливо так,

о каких-то весенних цветах...

Росток проклёвывает грунт,

боль причиняя животу...

хоть не мучитель, не птенец...

Ни мать не знает, ни отец,

что семя, сгинув на ветру,

попало под родную грудь...

и пробудилось... Вверх полез

подкидыш, посланный земле –

приёмной матери для тех,

кто беззащитен в темноте,

и дети все – её, весь лес.

Росток безвинен и игрив,

растёт, толкается внутри,

землёй упрятан в простыне

от всех, кто топчется по ней,

пока окрепнет, воспарит...

Она готова век творить

его коренья, ветви, ствол,

потомство, брошенное вон...

не замечая мук, потерь

за процветанием детей,

не важно, сколько им всего...

Последний раз - подъезд, наверх бегом –

квартира, кухня, кружка, чай горячий...

Остынет - выльют и нальют другой;

готово всё к приходу у незрячих.

Войдёшь и сам, не видящий ни зги,

пройдёшь по полу, но паркет не скрипнет,

и та, что обернётся на шаги,

подумает - почудилось... и выпьет...

Безбожное пространство - мрака снедь,

ведь окна и светильники вне власти

такими души показать, какие есть –

без кожи, без костей, без сажи страсти.

И только из иконки между книг,

навязанной заботливым соседом,

лучистый изливается родник

на близких, позволяя напоследок

проститься, символично сесть за стол,

боль ощущая, режущую бритвой,

и с удивлением заметить, как святой

стоит в сторонке и творит молитву...

и с сожалением встречая свой итог,

родных оставить в горе монолитном.

Живых колосьев волны под ветрами

храню, чтоб не застыли полотном...

Не уходи, на покидай, не умирай, не

преставай заглядывать в окно.

В глаза посмотришь раз, и не забудешь,

и чайки закружат и закричат...

Не затихай, не умолкай, пусть больно будет,

звучи молитвой, но не отвечай.

Волна следы смывает с побережья,

и ветер разгоняет облака...

Врасти, укоренись, побегом нежным,

до неба мои мысли увлекай.

Не замерло бы время на закате

навечно посерёдке декабря...

Прости меня, прими, когда накатит,

коснись хоть лучиком

надежды и добра.

Открыта дверь и нараспашку ставни,

и ничего сокрытого, но в ночь

не запирай, хоть щёлочку оставь мне,

чтобы не страшно, чтобы не темно...