Подборка стихов, участвующая в конкурсе «45-й калибр – 2018»
Казахстан, Алматы
Выходи помолчать. Посидим
на земле, у подножья рассвета,
где в ленивый серебряный дым
городские задворки одеты.
Где до неба не больше версты,
и от этого грустно, наверно.
Где сгоревшие наши мосты
разметало дыхание ветра.
Мы сожгли их в четыре руки –
дураки – ни о чём не тревожась.
Плыли тени вокруг воровски,
рисовали узоры на коже.
А потом поползла тишина
вот в таком же серебряном дыме.
И висела больная луна
на фонарном столбе, как на дыбе.
Было больно, была горяча
эта ночь в перекрестье печалей.
Выходи посидеть, помолчать –
мы так долго с тобой не молчали.
Хрущёвки. Август.
Зреет облако, грозится ливнем за версту.
Луна, как пуговка из войлока, пришита к звёздному холсту.
До одуренья пахнет сливами и дымом сонного костра.
Скрипят качели сиротливые в тени заросшего двора.
Подростки пыль сметают с лавочек, окурки прячут в бересклет.
На проводке танцует лампочка, треща, разбрызгивает свет.
А рядом дед, хлебнув анисовки, остекленело смотрит вдаль,
как будто важное и близкое в погасших окнах увидал.
Крадется счастье предосеннее. Горчит покой, как старый мёд.
Двор на меня глядит рассеянно, вздыхает, и
не узнаёт.
Наплывала тень, цепляла стены,
кафельный узор, закатный нимб,
стол дубовый в кухонной вселенной,
женщину, сидящую за ним,
с горьким взглядом смертницы на плахе.
Свет ложился матовой дугой.
Ужин стыл нетронутый, и пахло
жареной капустой и тоской.
Был палач растеряно-взволнован,
то курил, то кашлял, то вздыхал.
Падало сорвавшееся слово
тихо, как табачная труха:
«Нет… она… не лучше… не моложе.
Так случилось… глупо… но всерьёз».
Током до озноба било кожу,
до глухих не-выдохов, до слёз,
до полынной муки, до морщинок.
Тень лежала в зареве мертво.
Женщина смотрела на мужчину,
и не видя, слушала его.
Снегами меря вертикаль,
на плач сбиваясь от досады,
всю ночь хозяйничал февраль,
белил столичные фасады.
И с ледяного валуна
в просвет тумана, к тучным нивам
взбиралась сонная луна,
замедлив шаг, неторопливо.
Вязала тьму в тугую прядь
седым лучом, как будто свяслом.
То разгоралась, то опять,
под вой собак, в бессилье гасла.
И коротала в пустоте
свой бабий век, вернее – вечность.
И вниз глядела на людей,
из-подо лба, по-человечьи:
на тех, кто спал и видел сны,
кто был судьбой зажат и выжат,
кто от субботы до весны
пытался жить, точнее – выжить.
Луна смотрела просто так,
мигала, гасла, вспоминала,
что было время: правил мрак,
сводил концы, искал начала.
И так же ветреный февраль,
бродил, отбеливая бездну,
и освещать земную даль
луне казалось бесполезным.
Он помнил всё: проклятый дар
за ним пришел из прошлой жизни,
из тех времен, когда Всевышний
бродил по древним городам.
Он вспоминал в своем углу
на Ломоносовском проспекте,
как дул с Кедрона пыльный ветер,
и небо падало во мглу,
как за неясной тенью вслед
он шел уверенно и быстро,
как бились факельные искры
о тридцать чёртовых монет.
Когда в кайму былого дня
луна вползала коромыслом,
а в голове чумные мысли
метались стаей воронья,
кривился в муках тонкий рот,
менялись хроники и лица.
Вот снова пыль, дорога мглиста,
витиеватый поворот
туда, где зло смеялось всласть,
где пахло облако овчиной,
и грязь на кожице осины,
как кровь на ране, запеклась.
Он слышал звон дурных монет
в дрожанье старого трамвая,
когда жена его, зевая,
твердила рядом: «Бога нет».
Летели птицы в никуда,
клевали в голову, покуда
он убивал в себе Иуду,
недоубитого тогда.
Перейти к странице конкурса «45-й калибр – 2018»