Анна Германова

Изверившись в ровном и прочном,
брести по камням и стерне,
где частые гребни обочин
под рёбра подхватят тесней,
ветвями возьмутся за плечи,
поднимут, упасть не дадут.
Так легче, так всё-таки легче 
врастать, избывая беду,
в своё бездорожье всем телом.
Суровой холстиной степей, 
бечёвками троп запустелых
стреноживать сердце, скупей
тоску свою мерить словами,
пока в её мраке горит
едва различимое пламя
и боль выжигает внутри.

От смежённых век 
оснежённых рек
проведи рукой —
кочергой, клюкой —
по сугробам щёк 
не в парчу и шёлк,
а в дублёный луб 
отвердевших губ,
ткни в колодец рта, 
в гулкую гортань,
в стылые ручьи 
под венцом ключиц,
где знобит порез 
о нательный крест,
выпяти вперёд 
вереи ворот,
свайные столбы 
нежилой избы,
и не верь тому, 
что в твоём дому
в рёбрах под стрехой 
в тишине глухой
больше не болит 
мёрзлый ком земли.

Обездвижела, обезножела,
обескрылела - не взлететь.
Ни ключом, ни словом острожную
разомкнуть невозможно клеть.

Что подъёмная, подорожная
сила, грамота — всё одно.
От нужды ль, от щедрот положено
лишь одно в пол-листа окно,

в нём овчинного неба занавес,
перечёркнутый снегом свет...
Ни к чему под ним не привязывайся —
ничего твоего здесь нет.

Собраться бы с духом и мыслями
в холодном и ровном огне. 
Не надо ни слёз, чтобы выстоять, 
ни гнева, ни ярости мне,
ни жалости, только не поздно бы
овраг запечатала мгла,
хватило б дыханию воздуха,
тепла бы хватило телам,
хватило бы времени высмотреть
во рву за отвалом песка,
куда за секунду до выстрелов
мне падать с детьми на руках.

Весь этот дом, весь этот сад
с его Синаем и Фавором
возносят к небу слитным хором 
детей синичьи голоса.

Везде струится горний свет
и каждый день клокочет смехом
и щебетаньем под застрехой
в чердачной жаркой синеве.

Здесь звёзды низкие дрожат
над кровлей зимними ночами,
по сонным вскрикам различая
щегла, малиновку, чижа.

И в этот дом, и в этот сад
с прудом – Генисаретским морем
под сводом кущ Мамврийских — вскоре
последняя придёт весна. 

И дом, и сад уже не вам 
в удел, в приданое, в наследство,
не ваше осеняет детство 
рябин и яблонь тихий храм.

Малиновка, щегол и чиж, 
я с вами, Господи, я с вами!
Вот наши тени над домами,
на скатах черепичных крыш, 

последний промельк в пустоте
меж гулких стен Иерихона,
на перекрестиях оконных,
в небесном частом решете.