Валерий Сосновский

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально

Облака проплывают над рощею дальней,

Над летящею птицей, над дрожащею сливой

Облака проплывают нестерпимо красиво.

Нестерпимо печально небо в мареве тает,

Там, где сосен верхушки в синеве проплывают,

Над твоей головою, над улыбкой прощальной

Поднимается ветер нестерпимо печально.

Словно роща и птица, и небо, и листья

Безмятежно растают в пустоте золотистой,

Как пейзаж акварельный за городом летом,

Нанесенный на воздух поднявшимся ветром.

Где мгновением раньше ты стояла с улыбкой,

Проплывает рябина в летнем воздухе зыбком,

И купается в солнце, и трепещет счастливо,

И плывет над землею нестерпимо красиво.

Словно связаны нити и развязаны нити

Непонятных, ненужных, прекрасных событий,

Заплетающих косы струистого дыма,

Проплывающих мимо, и жаль нестерпимо.

Словно соткано счастье паутиною тонкой

Из светящихся нитей сонным вздохом ребенка,

И плывет паутина над рощею дальней

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально.

Видела б ты, как вспорхнули они, как взлетели

Снизу, оттуда, из-под покатой стены Якиманской

Набережной, как стремительно взмыли качели

Летнего неба, янтарной задетого краской!

Видела б ты, как погнал ее селезень, воздух

С яростью нежной вспоров в десять плещущих взмахов

Словно рубаху –  явив собой видимый отзвук

Вспомнила б ты, скольких юных восторгов и страхов,  –  

Вверх, поднимаясь к мосту,  где откормленным стадом

Двигались джипы, седаны и прочие твари,  

Чуть не касаясь перил, вдоль перил, траекторию взглядом

Как по лекалу наметив в лазурь и янтарь, и

Над проводами и выше, еще, и внезапно

Прямо в зенит устремляясь почти вертикально,

Там, где обитель едва различимых стрижей, и обратно

Над проводами, к опорам моста, и зеркально

По-над водою, себя обгоняя – к Петровскому монстру,

Что водрузил Церетели во славу Расеи –  

Селезень подругу на медные ростры,

И на два берега кличет: «Ты будешь моею!»

Видела б ты, как смотрел я на уток, портвейна

Стиснув бутыль, что в младенчестве – бабушкин палец,

В сумке заначив табак, Мандельштама и Рейна,

Строки слагал в голове, а они рассыпались.

Пусть апрельское солнце сквозь стекла погладит мне руку

Первой лаской несмелой – когда-то, на школьном дворе,

Где далекий трамвай дребезжал по известному кругу,

Унося пассажиров к туманным снегам в ноябре.

Как мы гордо расстались, моя бесприютная юность,

Разминулись в парадном, сжимая копейки в горсти,

Для чего ты вернулась ко мне, для чего ты вернулась,

Неумелой ладонью закрасив седые виски!

Для чего ты целуешь мои огрубевшие пальцы,

Безоглядно доверчива и беспробудно добра...

Слишком долго позволить себе не могли ошибаться,

Слишком пристально видели разницу зла и добра.

Для чего ты под утро уходишь обратно, доверив

Мне бессонницу – мертвую птицу в холодных руках,

И, юна и прекрасна, как первая скрипка Гварнери,

В пальтеце своем сером в апрельских летишь облаках?

                       Наталье Сухобской

Не покинь меня как душа исталая,

Не покинь меня на краю весны.

Твои волосы в руках моих плавают

Словно цветные светлые сны.

Не покинь меня, ибо там не лучше

И не хуже здешнего, где нас нет.

Как торжественно в горних предвечных кущах

Наши души танцуют менуэт.

Мотыльками светлыми, огоньками,

Чьи следы светящиеся сплелись,

Словно две свечи в предрассветном храме,

Поднимаясь вверх, опускаясь вниз.

И когда покажется, что жить уже поздно,

Беспечальней в глаза мои смотри.

Не покинь меня, как большие звезды

Покидают небо в часы зари.

Для чего я молил и просил этот пепельный, дымчатый город                                                     

Отпустить и простить и вдохнуть безмятежность в мой глиняный рот…                                                                   

Я сидел над рекою, и холод реки затекал мне за ворот,                                                     

И дома, словно баржи, влачились по лону покладистых вод.

Я курил сигареты, и запах сочился полынью и мятой.                                            

Горький привкус утраты и лжи отрезвлял, словно свежий порез.                                                     

Я сидел и смотрел, как текла вдалеке земляника заката                                                 

По стеклу ослепительно чистых, прозрачных и синих небес.

Я смотрел в аметистовый воздух. Он падал и был беспощаден.                                        

Темным медом река потекла сквозь меня и очнулась во мне.                                                          

У лица плыли звезды, как черные грозди больших виноградин                           

В неизбывной, тяжелой и теплой, в огромной своей тишине.

Я стоял на мерцающем блюде неона свечей полуночных.                                         

Город спал подо мной вдалеке, отливая зеленым свинцом.                                          

Он сомлел и опал, скособочась, измятый, картонный, непрочный,                                         

И морщинился снизу, осклабясь рябым некрасивым лицом.

Ничего я не должен тебе, будь ты мне хоть отечество дважды!                                   

Мне не надо считать, кто любил, кто забыл или выгнал взашей.                                                          

Пусть висит эта черная гроздь – утолять мою вечную жажду.                                       

Есть блаженство изгоев – во времени плыть сквозь природу вещей.

Я глотнул, задохнувшись, холодный, растаявший воздух рассвета.                                                    

Осыпались в колодцы проспектов ряды магазинов и школ.                                                  

Где–то рядом стучали трамваи. Погасла моя сигарета.                                          

И река отступала, дробясь. И я бросил курить и ушел.