Леонид Лосев

Бессонница как конница…Её не превозмочь.

Теснит и мнет оковы сна неудержимо.

И час за часом проползают мимо.

И с сигаретным дымом льются в ночь.

Дома, как корабли, едва плывут во сне.

Не шаркнет шаг, не скрипнет дверь подъезда.

Пустынный двор раскрытой настежь бездной

Удерживает сумрак в глубине.

Что держит нас на этом берегу?

Долги, заботы, память, дети, внуки?

Или рассветных птичьих трелей звуки

И разноцветье красок на лугу?

Раскаты грома над бескрайним полем,

И молний бешеных слепящий след...?

Нет… Все мы верим, ищем лучшей доли.

Кто-то находит, ну а кто-то нет.

Бокал в руке, глаза мои пусты.

Кусты, деревья обретают очертанья.

И лишь твое неровное дыханье

Меня зовет от созерцанья высоты.

Задел за что-то. Дрогнули ресницы.

Скользнула вверх ожившая рука.

И, изогнувшись сильным телом львицы,

Ты вновь упала в сон, поёжившись слегка.

Спи, милая моя. Без тягости. Всю ночь.

Покой твой драгоценный не нарушу.

Лишь тихо кружатся, как ангелы, точь-в-точь,

По тёмной комнате родные наши души.

«Пристегните ремни, мы идем на посадку».

Пассажиры послушно исполнят приказ.

Только что-то не так, и под ложечкой гадко,

Стюардесса не прячет встревоженных глаз.

Самолет наш болтает, как лодку на волнах,

Ночь за бортом и дождь, и ни зги не видать.

Не летим мы, а падаем вороном черным,

А в кабине пилоты орут: «…твою мать!!»

Был простой вариант — здесь в грозу не садиться.
В другом городе встретил бы аэропорт.
Но мы падаем, падаем раненой птицей!

Даже Бог к нам на помощь, увы, не придет.

Не был долгим полет с Средиземного моря.

Детям в школу, и мне на работу пора.

И не думали мы ни про тягу моторов,

Ни про то, что нам всем не дожить до утра.

А салон весь заполнился страхом и криком.

Дети плачут, и дикие лица вокруг.

Счастье жизни кончается горем великим,

И набатом в груди сердца бешеный стук.

Кто придумал бессовестно, без сожаленья,

Злонамеренно правило это ввести.

Сесть, не сесть — командир принимает решенье.

Всех убить или сменой маршрута спасти.

Вот сидит он – невольник уставов, запретов.

Страх и смелость ведут в нем отчаянный бой.

И насколько он мудр, адекватен при этом?

Все ли, черт возьми, ладно с его головой?!!

200 жизней ему доверялись на взлете,

200 жизней его проклинают в ночи.

Глупость смертная – данное право пилотов.

Если сядут – герои, а нет – палачи.

В этой русской рулетке нам не подфартило.

В клочья взрыв разорвал самолет и людей.

А ночная гроза на восток уходила,

Громыхая, сверкая о страшной беде.

Пчела присела на цветочек,

Пролезла за нектаром вглубь.

Порхает белый мотылечек.

Не тронь его, не приголубь.

Такая благодать в природе.

Ты приглядись. Ты посмотри!

Как все живое колобродит

С весны. С зари и до зари.

Прекрасен мир. Но беспощаден.

Зачем-то надо умирать.

Ложиться в тесный гроб дощатый,

Покинув мягкую кровать.

И день за днем там, смежив веки,

Тлеть в неподвижной тишине,

Новопреставившись навеки.

По чьей вине? По чьей вине?!

Обидно. Впрочем, пока живы,

Ведь смерти нет. Когда придет,

Нас нет уже. Зачем кружила

С надеждой встречи у ворот?

Зачем мастырила болезни

Иль быстро вышибала дух?

Не будет встречи. Бесполезно.

Не видит взор. Не слышит слух.

Себе пишу я строки эти,

Чтоб жизнь не пробегала зря,

Коль скоро будет все на свете,

Все, все на свете без меня.

Чтобы красоты дня и ночи

Взметались радостью в груди.

Пчела присела на цветочек.

Какая прелесть! Погляди!

Нет, не изысканность тюльпанов,

Не пышность роз и хризантем.

Дарю тебе я, без обмана,

Свою влюбленность насовсем.

Ты, как ромашка в хлебном поле,

К себе притягиваешь взор.

Вот и в моей душе невольно

Зажгла негаснущий костер.

Невольно в день тяжелый самый,

Когда молчит твой телефон,

Ищу влюбленными глазами

Уютный свет твоих окон.

Но, в черно-белом настроении

Я не готов тебя винить.

Сомнения…Я весь в сомненьях.

Зайти? Иль все же позвонить?

Нет, не шикарные одежды,

Не дивный домик у реки,

Моей ромашке свою нежность

Дарю. Дарю свои стихи.

И, лепестки оберегая,

Гадаю молча, про себя.

Ты смотришь, просто мне внимая?

Или же, все-таки, любя?

Нет, ни сапфиры, ни алмазы

Не брошу я к твоим ногам.

Не позову тебя ни разу

К чужим прекрасным берегам.

Но, все равно, хотя нет шансов,

Беру аккорды в эту ночь.

Живая исповедь романса—

Она лишь может мне помочь.

Лучезарным прозрачным утром
Шел тропой на речной залив,
Земляники собрал попутно
У цепочки плакучих ив,

Отыскав в камыше прогалик,
Ладил удочку не спеша…
Вдруг напротив изгибы талий
Замелькали по камышам.

Я присел, затаившись в ивах,
А на той стороне на свет,
Озираясь вокруг пугливо,
Вышли девушки юных лет.

Тихо сняли с себя одежды,
Голышом подошли к воде…
Я застыл. И дышать стал реже,
Позабыв о своей уде.

Та постарше, а та моложе,
В остальном же – не отличишь.
«Видно сестры, раз так похожи»:
Думал я, отогнув камыш.

Все же старшая мне милее.
Капли жемчугом льются с плеч,
Мушка-родинка спит на шее,
И чудная с распевом речь.

Они вышли, нырнули в кустик,
В платьях выпорхнули тотчас.
А «моя», поправляя бусы,
Обернулась в последний раз.

Помахала цветком в ладошке
И с улыбкою озорной
Убежала тропой-дорожкой,
Мой навек унося покой.