Кирилл Тремаскин

(под впечатлением от одноимённой песни Пола МакКартни)

Холодное небо, наплывы облаков…
Занесённые снегом старые лондонские домики
Как игрушки из детской.
Который из них мой?
Может, этот - раз я к нему подошёл?
Или тот, с противоположной стороны улицы,
Что каждое утро утопает в лучах солнца?..

Вдоль дороги брошены чьи-то игрушки:
Велосипед без колеса, безголовая кукла с корзинкой в руке…
Прибывает вода
(медленно, но неотвратимо),
Отрезает мне путь к отступлению.

Откуда-то издалека доносится музыка.
Слушаю и вспоминаю,
как в детстве играл на скрипке ;
Что-то длинное с роем пассажей и сломанных квинт…
Кстати, где моя скрипка?
Что с ней стало, когда я ушёл?
Изменила с соседом?..
Да, возможно, её просто отдали парню,
С которым мы вместе ходили в одну музыкальную школу.
Ведь он был сильным учеником,
Таким же сильным, как я.
Очень странно, что я его помню…
Всё забыл!
И не мудрено.
Мне сейчас сорок шесть… девяносто…
Сто двадцать - я только что вспомнил!
А когда я ушёл, было…
Сколько?
Сколько было, когда я ушёл из дома,
И уходил ли я вообще?
Если да – то зачем?
Ведь всё было прекрасно!
Куча вредных друзей и любовь…
(скука в школе комплектом)

Я всё потерял… и голову в том числе!

*«Отвлечение, безумие, рассеянность» (англ.)

Пылающий горизонт поглощает облака,
как факир глотающий пламя.
Опускается ночь.

О, горизонт! Я иду к тебе
вот уже много веков.
Я последний из эпохи Хэйан.
На меня смотрит восходящая звезда.

Меч в моей руке ждёт своего часа:
через минуту-другую, он вонзится в меня,
и больше не будет тем самым мечом,
на который я мог положится в каждом бою,
а главное,
не будет больше меня
некогда сильно любимого вами.

Полночный поезд метро.
В вагоне пусто.
Можно отвлечься от дел,
и думать о чём угодно.
Я еду домой и пишу стихи.
Первая строчка на Баррикадной,
последняя - на Рязанском проспекте.

Диктор бодрым голосом
объявляет: "станция Пушкинская".
В вагон
вальяжной походкой
заходит кот.
Идёт направо по проходу
и речь о Киеве заводит,
налево... кот совсем не ходит -
там я сижу.
"станция Таганская" - диктор
объявляет с непонятной хрипотцой.
По платформе ходит Гамлет с гитарой,
восклицая: "Быть или не быть?",
а кот, делая вид,
что знает ответ,
смотрит на него и молчит.
И я молчу.

Мой выход.

Сталинские высотки,
похожи на камни стоунхенджа.
По ним, как по солнечным часам,
можно определить время,
когда пора уходить.

На своих шпилях,
башни держат небо,
а вокруг них, растут леса
со множеством обитателей
снующих вверх-вниз,
игнорируя небожителей
(старый Иггдрасиль, иссохнув от зависти,
сломался, обнажив годовые кольца:
садовое, бульварное и экватор).

Над красной площадью
военный лётчик, как хирург,
вскрывает память ветеранов
и делит небо пополам,
на "до" и "после".

Сейчас для них поют,
их поздравляют,
цветами покрывают постаменты,
идёт "бессмертный полк".

Но вот бьют куранты
и скоро кончится сказка,
как мирная жизнь
в сорок первом.

Первая воздушная тревога:
содрогнулась от ужаса даже вода в озёрах -
материнская боль велика,
как земной шар.

Ветер ерошит колосья пшеницы,
как отец, что уходит на фронт
и прощается с сыном.
Впереди - неизвестность.

Старая смоленская дорога.
Здесь каждое дерево помнит,
как это было.
Помнит и молчит.

Красная площадь. Парад.
Мимо нас идёт невидимый полк
зажигая звезду за звездой.
Салют!