Эмилия Песочина

ОЗИМОЕ

Летел, летел озимый пух,

Под утро небом сочинённый,

И умирали листья вслух

В садах печали золочёной.

Наивный первый снег стихов

В рассудке исчезал бесследно.

Варился горький кофе слов

В потёртой жизнью турке медной.

Сбегала пенка бытия

На плитку синего молчанья.

А снег за окнами стоял,

Держа полмира за плечами.

Внимательно глядел, стремясь

Постичь вторую половину,

Где вперемешку свет и грязь,

Где рядом нож и пуповина...

Где смерть и жизнь, как дважды два -

Обычны и неоспоримы.

Но в мудрой тишине слова

Из зёрен молотых варили.

Батиста снежного пласты

В строфу ложились, как в корзину.

И кофе в белой кружке стыл...

И тёрся стих

Башкой о зиму.

я прихожу к тебе тогда

когда в прудах не плещут рыбы

и ночи чёрная вода

катает туч седые глыбы

я прихожу в твоё вчера

из позапрошлой нашей жизни

и неоконченный мираж

на мониторе неба виснет

там звёзды строятся в каре

а тёмный воздух гуттаперчев

твой путь короткое тире

меж датами уже прочерчен

по траектории смешных

не обязующих касаний

волочатся за нами сны

опять докука зависаний

и моментальность бытия

на серебре дагерротипа

литой луны

и полынья

разверстой памяти

и липы

над эбонитовой водой

пруда хранят твое дыханье

и шепоток береговой

травы так близок пониманью

тобой меня в тогдашнем том

что так невыполнимо ныне

но в звёздном блеске золотом

я прихожу в твою пустыню

в наш невозможно общий век

краду лучи твоих прозрений

и покрывает лунный свет

две тени

Опять несёт на мёрзлый снег

Мой обескрыленный кораблик,

А из хрустальных «крибле-крабле»

Сложилось ледяное «нет».

Опять метёт, и ясность — ноль.

Всё мутно, как в плохом бинокле,

И крылья-паруса, как рохли,

Обвисли грузно за спиной.

Опять ведёт в куда-нибудь

Не тракт морской, а так, путишко...

А тучи снежности излишки

Понуро тащат на горбу.

Опять фонит, опять метель

На всех причалах и перронах.

Тревога заспанной вороной

Уже орёт на высоте.

Опять качает. Снова крен.

Киль вязнет в скрипе пенопласта.

На ют летят пласты балласта.

А кэп участвует в игре

На жизнь и смерть, что на кону

Лежат, присыпанные снегом.

А тучи, наклонившись с неба,

Наверх уносят жизнь одну.

Спускаются с верхушек мачт

На трап огни святого Эльма.

Тасует волны ветер-шельма.

Кэп говорит, проигран матч.

Завьюженный кораблик мой

Без рулевого и радиста

Ушёл в отрыв от сини льдистой

По скрученной в спираль прямой.

В маленьком городе осень закрыла глаза

И прислонилась к синеющим стенам небес,

Каплю рябиновой крови с губы облизав

И не найдя никакого подхода к себе.

Плакать дождями и ветром – кого удивишь?

Биться о ночь головой – посмеются вдвойне.

Только глядящая пристально темная высь.

Синие стены – и черный провал в вышине.

Яркого света – не слишком ли? – много кругом.

Золоту, золоту, золоту – будет конец.

Белый накал облаков набирает разгон

Перед воронкою в горнем мерцающем дне.

В маленьком городе ворох чужих новостей

Кружится, падает, тонет в холодной воде.

Синий цилиндр, вертикальный капкан плоскостей –

И – никого, никуда, никогда и нигде.

Плоскости, плоскости, плоскости … 

Нету угла,

Где схоронить бы от взгляда чужого печаль…

Синие стены – и ночь. Эх, была – не была!

Это не важно – вперед головою, плашмя ль…

Цепь на лодыжке, ошейник на горле – держи!

Осени, осени, осени – нет! – не уйти!

Синий металл зажимает сплетения жил.

Только воронка вверху - указатель пути.

В маленьком городе выпал полуночный снег.

Капля рябиновой крови уже не видна.

Только огромный манящий провал в вышине,

И – без конца – синева, пустота, тишина…

Осень вязью да курсивами,

По заре — птицами,

Вечереющими ивами

По воде писана...

Вне наскучившей материи —

Просто так — мыслями,

Облаков летящих тенями —

Бывшими листьями...

И такая каллиграфия

В росчерках озера...

Замирающая грация...

Графика осени...

Ей в небесном предисловии

Должное воздано...

Золотая философия

Света и воздуха...

Если до заката дожили,

Значит, быть вечеру...

А философ ли, художник ли

Пишет про вечное...

Всё, что небом зашифровано,

Знаемо только им...

Божьим ангелом даровано

Пёрышко тонкое.

Не по-ангельски скрипучее,

Точное, строгое...

А художнику отпустится

Многое...

Многое...