Дмитрий Близнюк

помнишь

наши прогулки в парке без дога?

в зеленых гофрированных соборах весны

мы причащались поцелуями,

фруктовым мороженым, колой.

гуляли по кленовым аллеям,

обнимались у фонтана, и я ловил губами

голубую рыбку пульса на твоей нежной шее...

если помнишь — значит,

существуешь где-то еще...

фиолетовые суккубы, тумбы, витые скамейки,

золотистые привидения вязнут в солнечной пенке,

и каждое мое воспоминание —

медный сосуд для заварки тумана,

и улицы в боксерских перчатках каштанов —

вылупки колючих зрачков — угрожают прохожим,

а ты смотришь на меня свысока, как девочка на жука.

не бойся, я отнесу тебя в лес и отпущу...

но зачем?

зачем?

золотистый ромб окна трепещет в ночи —

стеклянное электрическое платье из мотыльков:

подойди же, обнаженная, примерь.

коснись сосками холодного стекла.

отразись в искрящейся черной лаве

ночного города.

твоя расческа на подоконнике —

ностальгический еж —

принесет мне сквозь осень прядь золотых волос

и воспоминания о вкусных мышах...

точно варенный кальмар,

в комнату вплывает запах печеных яблок,

а я завис, как Виндоус, над письмом к тебе.

хотел полить цветок и начал рыть колодец,

ушел в себя, выкладываю туннель

мерцающими, будто  фосфор,

кирпичиками мысли. я вам пишу...  но слова

тонки, как лед весенний, и под него уйти

легко  и всплыть за тридевять земель

утопленником смысла синеликим. ..

вот письменный стол.

фруктовый нож лежит рядом с клавиатурой –

автор ел хурму и оставил нож,

чем создал жесткое впечатление операционной,

подхожу к окну. утыкаюсь носом в весну.

мигает светофор, проспект Ленина

похож  на боксера с поломанным носом,

тяжело дышит нагретым асфальтом,

а ловкие птицы порхают сбежавшими  веерами,

и клены вдоль дороги  женскими руками

в бородавках смолы

пробуют поймать птиц на лету...

я не знаю, что тебе напишу…

смотри же,

уже ничего нет старого под луною.

и  мы обновляемся, точно модельный ряд айфонов,

луноходов, нанорабов, самоходок, самодуров,

и с этим ничего нельзя поделать.

***

это стихотворение  переживет меня,

как беспородный щенок хозяина. 

мы с тобой снова на ты.

разорвали сиамских младенцев любви,

мне досталась большая часть печени,

тебе же оба сердечка - ледяной королеве:

скажешь: меньше употребляй хлеба, вина и зрелищ.

да, уже не мускулистый,  оплыл жирком,

как лом - свечным воском, 

выхожу покурить за угол красного небоскреба,

который построил Местный Вор,

в паузах наблюдательности

выдыхаю струю синего дыма, как кит,

рассматриваю жизнь, очнувшись от слепоты

мелкого дождика, косо моросящего в сознании. 

мы в изгнании.

следуем из Эдема в таинственное будущее. 

но наивно верить, что у нас впереди

много свободного времени:

стога рыхлого сена с прелью и паучками,

серебряными иглами.

и мы найдем их - рукой, щекой,

когда нырнем с балки в пахучий ломкий омут сеновала.

в памяти мерцает

наш вечный огонек детства.

отношения натянуты - ну их, приспусти колки струн,

уже не сыграть нам скандальный блюз,

эротический вальс.

только почему мысль о тебе заходит в мой дом

без спроса,

шуршит песочной женщиной с рюкзаком.

и на желтом зернистом лице нет лица,

угадываются лишь горбинка носа, изгибы губ,

и песчинки сыплются на ковер.

подставляю ладони - обжигает горячая дробь.

одергиваю окровавленные крылья.

теперь я утка.

а я раньше и не замечал:

ночной летний сад заколдован.

пустые бутылки блестят в ведре,

как стекла очков Гарри Поттера.

над корабельной пропастью в вышине

хищно цветут созвездия,

а внизу, в бетонных домах,

змеи ночи просовывают раздвоенные языки

в замочные скважины квартир.

и пустыни - шершавые зевы барханов -

исподволь поглощают спящие тела,

а снаружи, как закипающая смола,

чадит ночное лето,

безжизненные  планеты мотыльков

вращаются, крутятся вокруг 

молочно-синей плаценты фонаря.

и мысль бессонная моя 

парит над войском тьмы,

над ухающей дискотекой

в летнем вибрирующем парке,

/открытые танцы, беспечные ранки

с веселящимися микробами/.

скользит в сторону сереющего востока,

обрастает строками,

точно мерцающими бородавками.

так большеголовый восковой зародыш

в прозрачном пузе черновика

размеживает веки на миг,

и безгубым рыбьим ртом шевелит.

это мое первое литературное лето.
пляж невзрачен: рыбная котлета в сухарях,
и сонная река ненавязчиво минует дамбу,
изящно вытягивается в солнечной котловине
зеркальной ладонью кверху – к редким легким облакам.
это гадание по руке,
по безобразной гуще камышовых завес,
по теплым внутренностям июльских дней.
течение темными пальцами тянется к горизонту,
и зыбь отпечатков скользит по воде неуловимо.
а река засыпающим лебедем
укладывает длинную серебряную шею вдоль берега
(печально уткнулась деревянным клювом причала
в песчаное и рыхлое крыло).
вот эта лодка сгнила давным-давно,
от нее нам остался каркас тишины.
твоя серебряная ящерка на кулоне
плотоядно рассматривает девичий прыщик на груди.
сколько же еще я буду вдыхать
твой свежий нагретый пот, будто запах лугов,
поглощать твоих уст клубнику
ягоду за ягодой? 
(песчинки - плодовые косточки поцелуев).
я смотрю на тебя и на наши отражения в реке,
и исподволь музыкально схожу с ума,
а бубновая девушка в купальнике смеется,
и обнимает меня с двойной подоплекой.