Олег Паршев

Медведь, живущий в дупле, просыпается раньше всех.
Позёвывает, переодевается в утренний мех,
Кричит «Привет!» зяблику и пустельге
И шлёт смайлик-солнышко Бабе Яге.
Потом вылезает и принимается за цигун,
Чтоб за спиной не шептались: Какой неуклюжий шатун!..
«Да, шатун! – ворчит косолапый, - А куда деваться?
Всё она – будь неладна! – реинкарнация…
А когда-то был Чингис-ханом… кажется… или...
Александром… ну этим… как его там?..
Ныне ж иногда ловишь краба по пояс в иле,
А рядом – гиппопотам…»
Тут надо сказать, бегемот и сам иной раз, забываясь, поправляет корону.
Сказывает, был прежде (не врёт ли?) Цезарем и Наполеоном. 
Даже малина, что растёт на отшибе, шелестит, что она – Суламифь.
Но медведь с бегемотом не верят, полагают, что это миф.

По вечерам на отмели они пьют файф-о-клоковый сок.
«Скоро, - бурчит медведь, - ты готов?.. новый кванто-бросок».
Гиппопо, улыбаясь, кивает. Льдинка солнца тает на океанском блюде,
Тени вокруг застыли…
И никто ни о чём не жалеет. Все знают: Когда умирают великие люди,
Перестают умирать простые.

Между делом и поделом,
Между омелой и помелом,
Там, где перекрёсток тюрьмы и сумы,
Обитает мир, который построили мы.
В этом мире много цветастых слов,
Есть свободы, связанные из оков.
А есть и оковы, выкованные из свобод,
И мутное время, в котором мы ищем брод.
А бывает, не мы строим мир, а мир строит нас.
И тогда мы роняем свет из опустевших глаз.
Капля света падает в бочку тьмы и горит.
В реторте пузырится и брызгает лучистый рассветорид.
А капля света воскрешает не только лошадь, но даже кита.
И мы видим, как трепещет чудо на дне судьбы-решета…

Гнедая идёт в лошадиный храм,
Находит свой ветер в полях вселенной.
Безгласно молит о дороге без ям
И о старости благоячменной. 
И пернатогривый господь коней,
Как правило, на обещанья скупой,
С улыбкой кивает ей:
- Иди!.. Пусть всё разнотравье мира пребудет с тобой.

На пороге Гнедую ждёт седеющий першерон,
Что долго служил в артиллерийском полку.
Он с юных лет тайно в неё влюблён,
Но кроме сердца, может ей предложить только свою тоску.
Гнедая знает об этом.
Но душа её – ночь, которая скачет на свет.
И они вместе уходят по кромке лета…

Расцветает после каждого шага неугасимый след.

Когда приходит весна и тает повсюду снег,
В нашем дворе бродят Гамлет и князь Олег.
Они смеются, спорят и говорят.
А следом ползёт змея, источая яд.
Но принцу и князю вовсе не до неё,
Поскольку весь мир схватился за их копьё.
А они сжимают, держат его вдвоём.
Хотя, по виду оно, как железный лом.
Но мир на нём кружит и кружит, что было сил.
А с тучки слетает ангел – десятикрыл.
Он садится на мой балкон и глядится вниз.
А змея тут же шепчет: Приятель, потише, плиз…
И ангел делает вид, будто не при делах.
Он обрастает шерстью, он весь в репьях.
И бурчит: «Верно, дело-то не моё». 
И пишет стихи, и незримых жуков клюёт.
И тогда я кричу: «Скорее!». Мы мчим во двор,
Пока ещё слышен говор и тихий спор.
Но если Змей их настигнет (ох, жала его остры!),
Нам, дорогая, придётся спасать миры.

Кто-то стал ангелом.
А он – домовым.
Не напишешь набело,
Когда в руках дым.
Но если ночь опечатывает его уста,
Он, одевшись котом, начинает жить с нового хвоста.

А меня после смерти он зовёт к себе.
Будем, мол, вместе, наводить порядок в избе.
Будем сидеть за печкой, хлестать самогон.
А придёт Чёрный Сантехник, так выгоним вон.
Тут надо заметить, если тот придёт – дело труба.
Тот уверен, что жизнь – борьба.
А мы с домовым считаем, что жизнь – это поиск дверей в зарю.
И выходим на замену каждому погасшему фонарю.