Зиновий Антонов

Зиновий Антонов

Четвёртое измерение № 19 (331) от 1 июля 2015 года

Свежевыжатые сны

 

начало

 

во глубине глубин

в сиянии сияний

где никого никто любить и ненавидеть ещё не мог

и был как бог

и не было ни зданий ни тревог ни знаний

лишь звёздный смог

и плавали на дне веков теории гармоний

нарушив кои возникает белый свет

и было так велико и спокойно

от этих нет

 

сквозь толщу вод и непреклонность волн

сползал по завязям растений день вчерашний

и заползая в раковины слов

произносил да будет и обрящет

так создавая версии основ

сходились змий и ева и ослов

навьюченных дарами от волхвов

тащила ввысь горячая пустыня

и плыли тени новых городов


эта осень

 

эта осень, похоже, будет более долгой и жёлтой,

только б листья, пожухнув, не выпали боком зиме,

только б ветер с дождём, как всегда выходя на охоту,

провода бы не рвали и связи, ведущие вне


...вне тебя, вне меня, веры в бога, законы и смыслы,

отчего, помутнев, осветив очевидностей лом,

мироточит луна, коромыслом рогатым зависнув

на косматом ристалище новых событий и слов


это небо в алмазах, восторгах и идиомах...

эта осень, застрявшая в мокрых стволах, как во мне...

над сгущаемым заревом в джоулях, ваттах и омах

не измерить нам силу и всю напряженность планет


мы уйдём в эту яркость, пусть встанут другие, получше,

понахальней, беспечней... осенним безропотным днём

мы уйдём, как мечта, по маршруту сиреневой тучи,

не оставившей выбора между грозой и дождём

 

Украинское

 

О том,

о чём, возможно, важно,

но здесь нельзя

я вам не сообщу, отважно

швырнув в глаза

остатки показной отваги

и влажность глаз,

и важность этой сладкой влаги,

живущей в нас.


Безвыходность, нелепость, нежность,

как бес в ребро,

все наши принципы прилежны,

как серебро

на ложках чайных,

что натёрты здесь добела.

И ночь давно сварилась в чане,

и так светла.


И выкипают, словно тайны,

её миры,

и месяц, лёжа на диване,

над ней горит.

И вечер тот, что близ Диканьки,

давно прощён,

и съеден, сваренный на сале,

с густым борщом.

 

я не стою

 

я не стою новостроек на больших бульварах

никогда я не был стоек лишь не часто ярок

а соблазнов было столько хоть лови сетями:

танцевали ведьмы «польку» с пьяными гостями…

и швырялась жизнь горстями под ноги каретам

тем  что в полночь превращались

в пепел сигаретный

я не стою этих парков и фонтанов шумных,

пастернаков и ремарков и затмений лунных

пароходов уходящих

отлетевших уток

внуков рядом в люльке спящих

...ни годов, ни суток

тех что прожили мы вместе

славно так и мило

где готовила ты есть мне

и постель стелила


я не стоил революций

войн

делений плазмы

детских утренних поллюций

и религий разных

и таинственного смога в древней райской тайне

и наивной веры бога

в день шестой созданья


колыбельное

 

я улягусь на планете я на ней останусь спать

не брюнетом не поэтом и поэтому опять

не по мне ударят громы не по мне пойдут дожди

не ко мне сбегутся гномы с надоевшей рифмой жди

с обезвоженными льдами

свежевысохшей сосной

свежевыжатыми снами

лебедой и лабудой

сладко спать когда на свете мимо всё и мнимо всё

страсти

жёны

рифмы

дети

сё и то

ни то ни сё

смыслы цели

стоп дорога

сел на рифы твой арго

ну зачем ты хочешь много где у многих ничего

незапятнанного слова наступает благодать

ни один ещё обломов так не исхитрялся спать

 

среди пядей и обломков всераспаханной земли

на которой рвутся ловко плохо склеенные дни

на которой псы и волки и немного естества

и на солнечных заколках слабо держится листва


Карандаши

 

Когда бывает ночь душой,

А день лишь телом,

Огни свисают нагишом вокруг несмело,

Вычерчивая не спеша рельефы улиц,

Когда вынашивает план победы завтра,

Ещё не ведая своих глупцов и умниц,

Я выхожу, сажусь и для души

Точу о ночь свои карандаши.


Затем рисую серым кохинором

На синем, фиолетовом и чёрном.

Резоны, смыслы, аргументы дня

Где нет уже  давным-давно меня.

 

Когда не ждёшь, что будет, и не хочешь

Желать рассвета, чтоб сменить цвета,

И карандаш твой, как стилет, заточен,

И глаз не тот, да и рука не та

Зачем мне завтра хуже чем вчера?

И рисовать его не стоит даже,

Когда есть двор и на дворе трава,

И на траве дрова, но всё в продаже.


Не верить в бога, в солнце, ход часов,

Зарыться в память, утонув в зелёном,

И красным протопить огромный дом,

Опаловым залив закат калёный...


И вспомнить...

Ничего не вспоминать.

Опять придет ко мне мой добрый будда.

Я возвращаюсь к ночи, чтоб не спать,

Точу цветной и не рисую будто.

 

Кривая

 

Там, где расплываются контрасты,

Превращаясь в сжиженную мглу,

Где мешают воду с алебастром,

Предавая крепости теплу,

Где на старте сразу ясен финиш

И судьба последнего бойца,

Где, когда ты взглядом всё окинешь,

Умираешь, но не до конца,


Понимая и не понимая,

Для чего и почему, шутя,

Самая последняя кривая

Ускользает снова от тебя


В прошлое,

Где путь к мечте на вахтах проторяли общей бороной,

В век, где пилы, вилы и лопаты, вальс и космонавт береговой,

В час, где комсомольцы на рассвете уходили в призрачную даль.

В магазинах  белочки-конфеты,  и у каждого макулатурный даль.


Там хромые старые трамваи

Мчатся вскачь, сжигая все мосты,

Из страны советских самураев

В царство высочайшей пустоты

Улицей, которая родная,

И где ждет тебя больная мать,

В тесноте безвыходного рая

Расстелив и душу, и кровать.


В кажущемся наполненье буден хлопотами праведного дня

Там с утра вас радио разбудит, песнями бравурными звеня.

Там встречает утро вас прохладой, ну а ветром, как всегда, река,

А кудрявая опять не рада,

И другого рая вам не надо

Только тот, что достаёт рука.


И тогда подумаешь натужно,

Выйдя прочь на станции тоска:

Что а если так и было нужно.


И умрёшь  теперь  наверняка.

 

* * *

 

склонясь над небом и землёй

в пространстве солнечного бега

я говорил побудь змеёй

а ты хотела – человеком

я говорил побудь водой, деревьями

негромким снегом, слепым дождём

тобой и мной

а ты хотела – человеком


я рисовал а ты плела

сплетая мир как паутину

твоя рука была бела и ты была и пахло тиной

в русалочьем твоём огне горело зарево рассвета

напоминая живо мне что я живу на свете этом


Морозное

 

Какая музыка подошв

В мороз под двадцать два

Когда ты медленно плывёшь

И дышится едва...

Морозный воздух не летуч

И не послушен чтоб

Лететь на каждый жест и звук

И человечий вдох...


От белизны твоих потерь

Голубизны небес

Передвигаешься как зверь

Или бирманский лес

Идёшь вперед или назад

На стон, или  на  всхлип

Уже не видя где стезя

Не слыша что болит


И за какой метелью злой

Вернётся луч тепла

Что заморожен твой покой

Грядущих схваток для


в чужие окна

 

в чужие окна

в скважины замков

за балдахины знаний всех и смыслов

войдя тупым от счастья остриём

размахивая жизни коромыслом

ты не поймёшь в ней ровно ничего

и сядешь в угол

и протянешь руку

и будешь постоянно не о том

забыв зачем ты

и развесив скуку

и ничего не будешь понимать

набросив на себя забот личину

а за окошком будет месяц май

менять одежды

годы и причины

 

Не будет ничего


Не будет ничего – ни брода, ни ручья,

Не будет ни сомненья, ни участья.

И ты придёшь – чужая и ничья

Прозрачным призраком иного счастья,

Где никому никто не на века,

Где каждый каждому, и словно всё впервые,

Отчаянная, как весной река,

Отбросив предрассудки ледяные

Туда, где всё совсем наоборот,

Где нет времён, мужей, дождей и денег,

Где пропивает латы Ланцелот,

Пока Дракон спокойно жрёт деревни,


Где всё не так, как снилось мудрецам,

А так как есть – хмельно и бестолково,

Где режет правда по больным сердцам,

И прочат грозы вещие вороны.


Мой бог, зачем всё это, в чём резон,

Зачем трава, песок, а в зимах столько снега,

Собака, кот, моря и горизонт,

Когда ты здесь ещё ни разу не был?