Жанна
Лебедева

 

Что бы не обреталось

в полукружии молельни,

Где бы не соединялись                           

твои и мои колени,

Гвоздь на запятках срезает

земли прокажённой чешуйки.

Ходит, скулит борзая,

обливая распятие струйкой.

Ноготком – по веточке,
Зеленью размеченной.
Солнышко – по темечку
Светлыми колечками.
Ловит свет ладошками,
Пальчиками держится.
Ножками – по камушкам
В босоножках бежевых.

 

 

Из грифельной точки

растекается море

на бумажном

белом листе.

Распадается море

на волнистые кровли,

тростниковые стебли,

На твою

и мою постель.

 

Оседает тень пальмы,

крошась на песчинки

Над раскрашенной

синей водой.

И змеиным колечком

лист бумажный

свернулся,

Пряча имя твоё

под шафранного цвета

травой.

 

Впитываю воздух, как крем, –
наверное, крем от загара.
Так прямо палит солнце,
что хочется скинуть его с неба
и под ломаными линиями воды 
стоять и смотреть, как оседают

миллионами брызги
на жёлтую полиэтиленовую занавеску.
Другие капли собрать и выпить – 
и слушать, как они звенят, скатываясь внутрь.
Ложусь на разнопёстрое одеяло,

впускаю в себя прохладу спальни
и становлюсь одной из местных жительниц,
что расплетают стянутые в пучок мысли.
И наступает сиеста.

 

 

Снежные зёрна ботинками стоптаны в грязь,

крыши домов под сугробами гнутся.

Трудно заснуть без твоих усыпляющих ласк.

Лишь снегири на обочине мнутся.

 

Мне бы впустить этих птиц через стёкла машин,

мне бы смотреть, не дыша, не касаясь.

Знаешь – пойду всё равно, ты меня не держи.

К дому. По снегу. Босая.

Колбы дождя
Нитевидной протяжённости
Падают с разной скоростью,
Оставляя вмятины
На покатом черепе
Нашего старого дома.
Богомольная старушка
Ходит, позвякивая мошной,
Улыбаясь судорогой
Истёртой кожи.

И я понимаю,
Откуда приходит
Размякший,
В тапочках вечер,
Забрызганный
Точечным бисером
Чернильной тягучей ванили.
Ты меня гладишь,
В окружности глаз
Расширяясь.
И тяжестью губ,
Как войлоком,
Смягчаешь
Моё тело.

 

 

Цвета осенних злаков лист,
Изодранный ногами,
Задавленный зданиями вокруг,
Сквозняками поперечно-продольными
Скрученный в окурок
С отпечатками зубных протезов,
Раскрывает свою мёртвую сущность,
Концентрирует моё безумие
В одной точке.

А в руке, продолжающей полоску дороги –
Цветок клевера.
И золотистая фея
Срывает звонко-зелёные ленты
Игольчатых трав,
Разбрасывает на лопнувшем асфальте
И кормит ими муравьёв.

 

 

Огибая исхоженной Мойки кусок,
Помяну бледнотелой водой:
Затянул закольцованной Невки шнурок – 
Словно в шею пророс, словно скисший гобой,
Как наплечные морось и смог.


А Никольская сфера, как выпуклый глаз,
С шевелящимся нервом желток.
Весь распиленный воздух раскрошенный паззл,
Вытекает, длинной в узкий слёзный проток,
Волоча мариинские па.


Вымеряю пошагово липкую ночь,
В оркестровую яму ложусь.
На оконном листе от дождя многоточия,
О тебе вспоминаю с укором и молча – 
От разорванных нот на полу.