Юрий Жуковский

Юрий Жуковский

Новый Монтень № 31 (343) от 1 ноября 2015 года

Кармические траектории

Три стихотворения в прозе

 

Страх

 

Сегодня ему было страшно. Острая песчинка больно резала края совести. Страх воровски вползал во все поры тела, способствуя холодному липкому поту. Лучшим исходом была подстилка, на которой, подобно кошке, можно спрятаться, вытянуться сладко и отключиться полностью от внешнего мира, каждой клеточкой впитывая наслаждение тишиной и слыша лишь прерывисто тикающий где-то на дне сознания будильник. Это счастье слияния с пустотой, растворения в тишине. Эта щенячья волчьесть мира. Любовь, всепоглощающая любовь превращает человека в бездействующую аморфную губку, через цепь унижений приходящую к смирению, о которое позволительно вытереть ноги, о которое непременно нужно вытереть ноги, во имя чистоты обуви как творения рук человеческих. Желания бросают нас в пучину страстей. Желания бросают нас в океан (море, реку, ручеёк, струйку из-под крана) страстей, чтобы потом выбросить. Отсутствие желаний – это тикающий на дне сознания будильник. Что там случилось сегодня у людей? Сегодня умерли деревья, израненные инеем. Сегодня неистово кричали кошки, пинаясь хвостами. Сегодня окончательно пришла зима шаркающей кавалерийской походкой. А вороны летали в океане страстей, охотясь за сдобной булкой. Он вспомнил детство, или позабыл старость, или наоборот, или и то, и другое, или одновременно.

Что с нами будет? Что будет с миром, если до такой степени холодно? И интересно: страсти растворятся в океане смирения или смирение погибнет в океане  страстей? И что происходит в момент слияния с тишиной? Что находится по ту сторону плещущего безмолвия? Сварливые волны монотонно накатывали на жаркий песчаный берег с севера.

Выяснено доподлинно: он боялся. Он хотел потрогать свободной рукой воздух. Он хотел прикоснуться к ласковому воздуху. Ан нет. Красиво летели белые чайки по синему-синему небу, а он боялся. Потому что всё скоротечно, всё куда-то течёт очень скоро, а если тело достигает скорости света, то оно, тело, разлагается на электроны, причем очень быстро, в таком состоянии ему не свойственна медлительность какого-нибудь товарного поезда, едущего по нескончаемой железной дороге посреди океана полей. А сверху подсматривают звёзды, грустно и холодно, и вот до них-то пытается долететь тело, разлагающееся на электроны.

Скоротечно. Скоропостижно. Выбрасываясь из сопла в горячечное пространство. Оно трубит о своей разложимости, рассоединимости, невоссоединимости. На большой скорости его преследует душа, которой страшно. Глаза расширены ужасом до размеров ужаса, вот вам картинка из фильма, которого ещё почему-то не было, видимо, дело в плёнке, в её перфорации, покрытии, закрытии, перекрытии, щёлкании затвора.

В трюме корабля Колумба мечутся крысы, поедая зерно. Они скоро откроют Америку, которая все ещё не закрыта, и в ней, очевидно, утро или обеденный перерыв. Но это совсем другая тема, не влезающая в рамки.

А сегодня ему страшно оттого, что замёрзли деревья, израненные холодом.

 

Блюз

 

Грустный осенний блюзовый джем. Жалобы и упругие разговоры гитары вдруг уводят сознание в волны, не имеющие берегов. Спустя мгновение ты видишь клуб, столики, людей, и волна со спины, пришедшая откуда-то из затылка и позвоночника, так же внезапно увела тебя, ты уже в вечереющем поле с первыми росчерками заката. Это опять гитара, жёстким ритмом пытающаяся придать гортанно печальному блюзу позитив. Блюз седой одинокой долины нанизывает бусины нот на метроном барабанов, хочется танцевать с акцентом на прыжки, лёгкие прыжки, танец над танцполом, раскинуть руки и лететь, улететь от всех, в надёжное укрытие, где мир не найдёт тебя. Там впитать в себя звёзды, выразить одной ладони хлопок, записать рассыпающимися шариками нот дзен постижения сокровенного смысла. Солистка, резко бросая в зал напористые звуки, демонстрирует вокал. Незримо присутствуют великие мены шоколадного цвета, в русских аналогах сквозит акцент, не только в прямом, но и в остальных смыслах. Акцент вокалиста именует всех девушек «Бэби», но как-то неубедительно. Блюз аутентичен негритянской печали, негритянскому угольному небу, мягкому велюру и мудрым натруженным карим глазам. Через раскатываемую в горле ностальгию приходит радость. Отжатые шквалом оттенков оркестра, ягоды отдельных ощущений превратились в неописуемый джем, ты мажешь его на хлеб своей жизни, не в силах попробовать. Хочется единственной сочащейся ягоды, которой нет. В её поисках ты уходишь в ночь.

 

Любовь

 

Любовь – это вязкая глина, кирпичная стена отчуждения, трагичная пантомима, когда ладони застывают на непреодолимости. Несходящиеся кармические траектории. Прилипшие к стене руки. Дребезжащее от волны тёплого восторга открытое сердце, молчащее, не хотящее подставиться под удар. Одинокое в волне, способной накрыть весь мир, проявляющейся всплесками мудрого драйва, во взгляде, жесте, энергетике, вынужденной быть Марселем Марсо. Взгляды и драйв достаются случайным людям. Вулкан тончайших чувств, притаившийся под холодным молчанием. «Всё, что Вы скажете, может быть использовано против Вас». Любовь наполнена собой, она не знает берегов, её всё время загоняют в берега и рамки. Эту чашу нельзя пронести наполненной, она в любой момент готова расплескаться. Эти брызги любви сияют маленькими радугами на упругих гитарных соло. Они сродни нотам, желающим сложиться в симфонию на медленных паузах отчуждения. Но паузы эти не становятся воздухом. Любовь – самодостаточные крылья, вынужденно превращающиеся в отрывистую пантомиму. Она графически точна, она выполнена в чёрно-белой стилистике, она спасается от чёрного, задыхаясь без белого. Она готова простить всё, кроме холодных гвоздей неоправданного отчуждения. Она уходит в Свет.