Аллюзия
Два булавочных укола,
Два зрачка.
Мир не видывал такого
Простачка.
Ведь вначале было слово, –
Что за спор!
Вплоть до мига рокового,
До сих пор.
Сколько лет взводили храмы
На крови,
Сколько лет гнусили хамы
О любви;
По кресту текла, стекая
Столько лет,
Ало-красная святая,
Словно бред.
Но вначале было слово,
А потом –
Наконечника стального
В горле ком,
И терновый вкус на корне
Языка,
И горящая, как в горне
Зверь-тоска.
Ох, оставьте вашу речь, –
Не оправдать,
Будто было не сберечь,
Не удержать.
Вот прищурен из-под кепки
Добрый взгляд;
Как пойдёт рубить, то щепки
Полетят.
Два булавочных укола,
Два зрачка.
Мир не видывал такого
Простачка.
Ведь вначале было слово, –
Вслед топор!
Вплоть до мига рокового,
До сих пор...
Моя жизнь
Я родился здесь, вырос и жил,
Барабанил в отряде «зарю».
И под звуки оркестра ходил,
Воздавая хвалу Октябрю.
И учили меня чистоте,
Опуская бессильно глаза,
И писал я на чистом листе:
«Есть кто «против»? Нет, все уже «за».
И мне страна объятья раскрывала,
Грозя шутливо пальцем, что не так...
Но это было. Было лишь сначала
Пока я был молоденький дурак.
Но годы шелестели, как страницы,
Срывая позолоты мишуру.
И замирали в ужасе убийцы,
Когда срывались маски на миру.
И я в родной стране себя изгоем
Почувствовал среди родных пенат.
А мимо люди шли колонным строем
В надежде, что постоят город-сад.
И мне страна тяжёлыми ногами
Топтала душу, весело смеясь.
И говорила: «Это – между нами,
А для толпы – ты рыцарь мой и князь!»
И я побрёл на свет Звезды далекой,
Не замечая крови на губах,
Среди людского моря одинокий,
Неся свой крест и разрывая страх,
В глазах пылает зарево Востока,
Хоть посох еле держится в руке,
А сердце точит червячок порока,
Испитый в материнском молоке.
И мне страна змеёй обвила шею,
И взгляд от глаз её не отвести...
О Боже, научи – и я успею
Удар кривого зуба отвести.
Окончен бал
Окончен бал, уже погасли свечи,
Прощальный взмах вспорхнул, как снегири;
И нежно я веду тебя за плечи
Через весь дом, целуя у двери.
– Спокойной ночи! – и закрылись двери,
И путь мой вьётся дальше, в Никуда,
Но я не чувствую ни боли, ни потери:
Чужой я между вами, господа...
И оторвав свой взгляд от тёмных окон,
Где плёл в тиши узор из льда мороз,
Ласкаю я рукой холодный локон
Моей Судьбы сверкающих волос.
Но и в лучах сочувственного взгляда,
Что дарит мне далёкая звезда,
Всегда звучит единственная Правда:
Чужой я между вами, господа!
Окончен бал, дымятся в люстрах свечи,
Прощальный взмах взметнулся и повис;
Ещё звучат и музыка, и речи,
Цепляясь за узорчатый карниз.
А мне опять шагать в пустыне дома,
Где шелестят портьеры, как всегда,
И фраза, что до боли мне знакома:
Чужой я между вами, господа...
* * *
Мы часто ставим на года,
Ведь сединой нас Бог отметил;
И светит нам в глаза Звезда,
И паруса ласкает ветер.
Листаем старенький блокнот,
Но телефон звенит в пустыне;
Никто там трубку не возьмёт,
Напрасно кофе в чашках стынет.
А синий дым плывёт, плывёт
И вьётся локон в пальцах тонких,
И тронула улыбка рот
Прекрасной женщины-ребенка.
И в тишине прошедших дней
Бессильно руки задрожали,
И думаем мы лишь о ней,
Причине радостной печали.
И мы всё ставим на года,
Стерев с лица потерь приметы,
Чтобы светила нам Звезда
И отражалась в водах Леты.
* * *
Страна, где жить невмоготу,
А умереть не по карману.
И вот несём мы маету
По дальним и не дальним странам.
Бредём, бредём, не чуя ног,
Сквозь дебри времени в пространстве,
Лакаем виски, ром и грог
И плачем об утраченном гусарстве.
И, сидя где-то в баре, в уголке,
О родине рассказываем шлюхе,
О домике в степи, на бугорке,
И матери. Живой пока. По слухам.
И разорвав на шее воротник,
Кричим, что жить так дальше невозможно;
И ладанки целуем тёплый лик,
Крестясь неистово, ругаясь осторожно.
Продрав глаза, уставясь в потолок
Чужой меблированной квартиры,
Мы вспоминаем, что сказал Пророк,
Иль Мессия, иль кто-то из сатиры...
Берём билет. И выйдя на перрон,
Вдохнув ноздрями сладкий дым отчизны,
Уже готовы снова сесть в вагон,
Не ощущая в сердце укоризны
Перед страной, где жить невмочь,
А умереть не по карману,
И все бредём в угаре пьяном
И день и ночь, и день и ночь...
* * *
Целуя оклад потемневшей иконы
И грея в руках рукоятку клинка,
Мы гнев свой возводим в Святые Законы
И хмуро по небу плывут облака.
В забвенье уходят седые скрижали
И новых пророков звучат голоса,
Они призывают к отмщенью и стали
И пламенем адским горят их глаза.
В раздумье лампадка чадит у иконы,
По лику катится Святая Слеза;
И клонятся долу кудрявые кроны,
И рвётся из тучи шальная гроза.
Но тонут копыта в разбитых дорогах
И красные маки цветут на висках,
И клячи убогие в нищенских дрогах
Останки хоронят, как годы в веках.
Целуя оклад потемневшей иконы
И свечку ловя глубиною зрачка,
Мы напрочь забыли Святые Законы
И горло сжимает стальная рука.
* * *
Гвардеец-франт, блестящий офицер,
Кутила, мот, повеса и картёжник,
В гордыне ощетинившись, как ёжик,
Не раз ногой ступавший на барьер.
Что так обеспокоило тебя,
Что ты, оставив карты и забавы,
Нашел приют под кронами дубравы,
С глазами, полными туманного огня?
Какая мысль вдруг осенила ум,
И душу так нежданно осветила,
Что запылав, как вечное светило,
Воскликнул радостно священное ОУМ.
И тихо лёг между лесных стволов,
Вознесших в небо трепетную душу,
Объединивши море, небо, сушу
И человеков – в свой земной улов.
Гвардеец-франт, блестящий офицер,
Кутила, мот, повеса и картёжник,
В гордыне ощетинившись, как ёжик,
Не раз ногой ступавший за барьер.
Реквием
И завернувшись в чёрный плащ,
Сбивая ноги в бездорожье,
Сквозь суету и правду ложи,
Бредём во тьме российских чащ.
Гудят, гудят колокола
Под куполом небесной сини
И над распятою Россией,
Как поминальная хвала.
А вдоль проселочных дорог
Кустов терновника дрожанье,
Мольба прощенья, причитанье...
Он не виновен, видит Бог!
Он не виновен, – то Судьба
Быть возложенным на невинных
И звон колоколов старинных
Его прощенье и мольба...
Над всей землёй дрожит туман,
Запеленавши в саван души;
Он ест глаза, вползает в уши,
Скрывая горечь страстных ран.
Но гвозди ржавые в руке,
Как память, канувшая в Лету,
И тридцать первая монета
Блестит у ног в сыром песке.
Пути неисповедимые
Тропинки, дороги, шоссе, автобаны
Плетут по земле свои сети-капканы,
И мчат по ним люди, гонимы Судьбою,
В безмерной гордыне любуясь собою.
И мили, и лиги, и километры
Несутся навстречу блуждающим ветрам,
Глотая безумное это движенье,
И в цепи слагаются чёрные звенья.
А люди не видят, а люди не помнят
О мудром молчании сумрачных комнат,
И шепот страниц пожелтевшей бумаги,
Как капли единственно истинной влаги,
Что тихо текут по незримым извивам
Серебряных русел, влекомых приливом,
И в кровь проникающих звездным мерцаньем,
И Жизнь утверждающих Тьмы отрицаньем.
Но много тропинок блуждает по Свету
И ищут свое заплутавшее лето,
И каждая манит и падает в ноги
Степным миражом настоящей дороги.
А люди не видят, а люди не знают,
Что в этих сетях они души теряют,
Блуждая в туманном обмане тропинок,
Бредя мимо истины Света росинок.
Тропинки, дороги, шоссе, автобаны
Плетут по земле свои сети-капканы,
И мчат по ним люди, гонимы Судьбою,
В безмерной гордыне любуясь собою.
Молитва
Мне б хотелось уйти
Незаметно, как сон,
Чтоб никто не увидел
Моих похорон
И чтоб в доме моем
Отвечали всегда:
«Он недавно ушел,
неизвестно куда...»
Мне б хотелось уйти
Легким взмахом крыла
Или криком над снежной
Вершиной орла,
Раствориться в прозрачном
Дыхании гор,
Превратившись в сияющий
Синий простор.
Мне б хотелось уйти
Незаметно, как взмах,
Мне б хотелось уйти,
Исчезая, как крик,
Как святое дыханье
На детских устах,
Как на Вечности лике
Единственный миг.
© Юрий Топунов, 1991 – 2011.
© 45-я параллель, 2011.