Юрий Семецкий

Юрий Семецкий

Четвёртое измерение № 27 (339) от 21 сентября 2015 года

Время творить добро

 

В начале, или Ветхая Космогония

 

Порывами реликтового света

Укутана, светла и горяча –

Земля горела лампой Ильича,

Но не была любовью обогрета,

Не где-то здесь, не там, не просто где-то

В начале всех начал.

 

Тогда ещё не началось Вселенье.

Вселенная невинность берегла,

И не было ни алчности, ни зла,

Ни лени, ни томления, ни тленья.

Елена не явилась на глумленье

И даже не жила.

 

Ещё не обрели значенья числа;

И календарь – не жив, не отменён –

Не изменял движение времён,

И девушка, наполненная смыслом,

С пустыми вёдрами на коромысле

Не шла на водоём.

 

Здесь никогда не жили по приказу,

Здесь свет и тьма, здесь таинство пустот,

Здесь сингулярность начала исход,

И до, и от – не поддаётся глазу.

Здесь даже Бога не было ни разу.

Но он ещё придёт.

 

Душа

 

В начале было тело, лишь потом,

Когда всё по задуманному вышло,

Душа была дарована Всевышним.

Так сказано в писании святом.

 

Но люди всё по-своему хотели

Переиначить, скрыть, заткнуть уста…

И правили учение Христа

Во имя кем-то выдуманной цели.

 

И вот теперь живу, как все, греша,

Но, вглядываясь в лица пустомелям,

Я вижу, что совсем не в каждом теле

Живёт Всевышним данная душа.

 

Иван да Пётр, или Царствуй на славу

 

Солнце с неба ярит, ярит,

Русь святую матеря.

Знать с ума сошла, бояре

Ополчились на царя.

 

Знать, желает смерти лютой

Всяк в отечестве пророк.

Будет вам ужо Малюта,

Погодите, дайте срок.

 

Будет Новгород Великий

Над могилами рыдать

Не за верные улики,

За царёву благодать.

 

За неверность – в околоток,

За строптивость – батогов.

Больше в городе сироток,

Меньше в городе врагов.

 

Будет колокол разбитый –

Впопыхах, не впопыхах...

Будет смерть митрополита

На Скуратовых руках.

 

Будет Русь катиться к розни,

Будет плач её горюч,

Будет жёстко править Грозный,

Как положено царю.

 

Всех, кто против, укокошит,

Чуя заговор нутром...

Всё равно Иван хороший

По сравнению с Петром.

 

Время есть

 

Вулкан дышал неугасимо,

Со смертью путалась весна...

С утра горела Фукусима

И отвлекала ото сна.

С утра болела поясница,

И диктор в телике охрип,

Предупреждая, дескать, птицы

Несут в Россию птичий грипп,

И террористы в маске Отса

Пришли с мечом, числа им несть...

А я подумал – обойдётся...

И верилось, что время есть...

Ещё успеется, свершится,

И станет жизнь, как смерть, красна –

Отпустят боли в пояснице,

И будет радовать весна...

 

Хорошо, или Край синеоких озёр

 

Край заросших озёр синеоких,

одинокий заброшенный край.

Я иду вдоль ручья по осоке,

вечер зреет, меняя окрас.

 

На поляне, где вырос шиповник,

от обилия ягод красно.

Старый пень, чьи горбатятся корни,

приглашает присесть под сосной.

 

Я присяду, я буду послушен,

засмотрюсь на небесную синь,

и с душой в унисон тишину буду слушать.

Хорошо без людей на Руси.

 

Джоконда и Галатея

 

И в парке, возведя себе кумира

из девы, что с лопатою стояла

на фоне челнока, космических просторов

не покорившего в те времена,

когда не покорить считалось преступленьем,

увидел я, что это хорошо,

и там гулял до вечера, мечтая,

кумира превратить в свою девчонку,

и пусть не Галатею, но хотя бы

способную варить пельмени и за водкой

безропотно бежать до магазина,

но встретил женщину с улыбкою Джоконды,

и всё забыл.

Вот так я победил в себе кумира,

но ангела, явившегося в парке

мне в лике женщины с божественной улыбкой,

не уберёг.

Она ушла стремительной походкой

спасать других заблудших мужиков,

а я остался, так как был не в силах

подняться и последовать за нею,

прикованный к скамье коварной водкой,

но и свободный от всего дурного –

от мыслей, дел нелепых, кошелька...

 

Выбор, или Остыла рыба

 

1.

 

Алка бычит – пусти, пусти!

Грудь трясётся в его горсти.

В унисон подпевает Стинг.

В теле нега, в душе истома.

Стол в подливе, вине, костях.

Он решает, что всё пустяк,

он побудет ещё в гостях.

Да и Алка почти готова.

 

2.

 

Дома ждущая в темноте

пьёт глицин. В голове вертеп.

Рыба тушится на плите.

В телевизоре снова Путин.

Бабы голые в новостях.

Сиськи словно бунтливый стяг.

«И кому они только мстят?

А мужик наш хороший – шутит».

 

3.

 

Алка любит себя почти.

Алка хочет, чтоб был учтив.

Алка смотрит в глаза мужчин.

В них всегда интерес и похоть.

Вот и этот – такой простак.

Что бы сделать, чтоб он отстал?

Он хватает за все места.

Остаётся визжать и охать.

 

4.

 

Утро. К двери спешит на стук

та, что ждёт. И роняет стул.

Перегаром прёт за версту.

А какой у неё есть выбор?

Он проходит – прости, простыл.

Дом, что крепость – надёжный тыл,

несжигаемые мосты.

А на кухне остыла рыба.

 

Жизнь такая...

 

Жизнь началась в ракитовых кустах

С ритмичного, как стих, телодвиженья.

И было в этом что-то от служенья,

А не банальный повседневный трах.

 

Ведомый чувством долга пред страной,

Я приобщился к таинству зачатья,

Но не желал за это отвечать я.

Как не желал насмешек пьяный Ной,

Когда сынов он вопрошал – на кой

Смеяться, обращая святость фарсом,

Над немощью заслуженного старца,

Над пьянством, ленью – слабостью людской?

 

Но это было в прошлом, и поверь,

В тени ракиты тиская девицу,

Не думал я, что может повториться

Библейская история теперь.

 

Вначале было, как всегда, словцо.

Там – пьяный бред, а тут – она вздыхала...

И Хам стал нарицательным нахалом,

А я – так неожиданно – отцом.

Страна же оказалась ни при чём.

Мол, сам во всём... и помахала ручкой,

Живи, мол, от получки до получки...

А я уже, как вол, захомучён.

 

Конечно пью, непьющий мне не брат,

И дел по горло, и по горло в хламе...

А дети вырастают хам на хаме,

Но в этом я уже не виноват.

 

Аксиния

 

Каждый вечер в подвале, где лампа синяя,

схоронившись от близких, сидит Аксиния,

наблюдает за жертвенным и покорным.

Самовар под боком

и ведро попкорна.

 

Почаёвничать любит Аксинья.

В радости

пробегают минуты. Она покладисто

бросит в угол попкорна горсть,

дескать, ешьте.

Вспоминает улицы в Будапеште.

 

Там подвалы замков ей очень нравились.

Там во тьме мерещились всюду авели.

Там кружились тени летучей мышью –

Подлетят, коснутся – и раз – не дышишь.

 

Довела заграница её до Кащенки,

но и это лечат в секретном ящике.

Отпустили,

но стала Аксинья злая.

Лишь в подвале...

Но кто там? никто не знает.

 

Отчаяние

 

Имя твоё – не выпитая с лица.

Тело твоё – бегущая в лес лисица.

Я прихожу с настойчивостью истца,

а покидаю наполненную истицу.

 

В каждом твоём движении виден Бог.

Камень в моих руках – отголосок чести.

Всё, что приходит с миром – да чтоб он... сдох!..

Только война! судьбы ведёт и крестит.

 

Я оставляю иллюзии простыням.

Я покидаю одну из своих игрушек...

Кто ты? сегодня любящая меня,

чьей теплотой покой навсегда разрушен?

 

Армагед-год

 

Тихо ползи, гадюка, по склону холма.

Там на вершине миру придёт лох-несс.

Будет поруха свальная тьмой полна,

а в остальном без галстуков, но не бес...

 

Бестия в тёмном в полночь задумал путч.

Бледные кони рвутся с поводьев в ночь.

Стае клевретов скопище грозных туч

велено без разбора к холму сволочь.

 

Бледные всадники медлят, молчит трубач,

Бестия ждёт, в руках растирает прах.

Только скажи, и кони сорвутся вскачь,

Сея в подлунном мире и смерть, и страх.

 

Тихо ползи, гадюка, поспешность – ложь.

Там впереди судьба не в своём уме.

Тихо ползи, гадюка, пока ползёшь,

Бледные кони останутся на холме.

 

29 марта

 

Кто-то читал «Весенние дни» Басё,

Кто-то листал зачётку, считал «хвосты»...

Взрыв прогремел неожиданно... Раз – и всё...

Стало нелепым, бессмысленным и пустым...

 

Время пришло такое, что бьёт под дых,

И не понятно, что это – боль, протест?

Храм опустел... из подземки несут святых...

А над метро пора бы воздвигнуть крест.

 

Недочитавший хокку лежит в крови,

Склепом, гробницей стало ему метро.

Но не реви, послушай же, не реви –

Есть у живущих время творить добро.