Юрий
Перфильев

* * *

...и чтобы пароходик под мостом

пыхтел себе под нос и прохлаждалась

команда не замешанная в том

что годы полагаются на жалость

что тот ещё аукнется денёк

до чёрных дыр зачитанной подшивкой

дождей что кроме шуток лучше впрок

следить за поплавками и наживкой

что формы созерцания пусты

иные при делёжке на нечистых

что квоты на поджатые хвосты

отстаивают щирые фрондисты

что к слову не понять со стороны

не тот похоже нынче соглядатай

что даты календарные равны

по крайней мере перед главной датой

что сфинкс предположительно метис

цепной у пирамиды и же юрты

а путь давно прокладывают из

варяг в тонтон-макуты и манкурты

что север – комплекс компаса – на юг

меняется по ходу разговора

что молоды на голову свою

и удочки нам сматывать не скоро

что постная не сходится триодь

с цветной по кругу в хладнокровноверце

за шиворот зашкаливает дождь

заготцена кусается на сердце...

* * *

...подавно хвататься за сердце когда его нет

и рок на костях баснословить давно перемытых

за ужином тайным не менее тайный обет

даётся с трудом о душевных и проческих мытах

а утром другой за другим обретая окрас

событий пугаешься вдруг рядовых аллегорий

когда за окном гастарбайтер от мусора враз

газон остриём выручает как пеший егорий...

* * *

rara avis лишь до середины днепра

но гуляет казак налегая на дон

а на станции дно от водительских справ

отрекается царь как последний дадон

всё смешалось по льву ебж в доме о

резолюций мутанты достали инстан-

ции от вэчэка и до цэпэкио

где даёт петуха спозаранку салтан

сказка ложь только в ней про уроки намёк

прогулять бы дельцы супротивных торцов

мироздания не признают five o’clock

нигилисты их мать из детей и отцов

кот учёный заводит как чеширский кот

море лука с русалкой и лешим босым

дым отечества падок на выход и вход

мы с приветом ответ под вопросом большим

мы народ обретений аббревиатур

перепалок и палок в колёса сансар

реноваций обломов и мути культур

дело в шляпе a la back in ussr

в остальном так по мне жизнь довольно проста

если только бы не перегибы листа

не каракули строк и во все времена

вместо дружбы сырок на закуску волна

Yеllow submarine

Жёлтыми были одежды и лица,

флаги и шпили, плодов ягодицы,

стебли и травы, обличия зданий,

темы и нравы столичных изданий,

кроны деревьев и сточные воды,

росчерки перьев в анналах, исходы

бури в пустыне и в каждом стакане,

стены гардины, разводы на ткани,

клочья соломы, цветов медоносы,

боди-салоны, настырные осы,

петли на тыне, паслёны, баклуши,

спелые дыни, последние груши,

едкие блики в осипших болотах,

редкие лики на старых полотнах,

таксомоторы, дорожные знаки,

склеры и споры, усохшие злаки,

сырный обмылок на случай прорухи,

ламы затылок, восточные духи,

осени парус, желтушный оттенок,

бисер, стеклярус, безумных застенок,

прежнего франта жилетная пара,

брага и фанта, желток самовара,

тыквы, тычинки, медовые соты,

старые снимки, журналы, блокноты,

признаки расы, удушья, озноба,

митры и рясы, яичная сдоба,

фишки, афиши, пасхальное миро,

бреши и ниши, палитра полмира,

солнца ушаты – прямая наводка.

С шестидесятых желтеет подлодка! 

sine ira et istudio

(касыда)

местностью пересечённой по горло сыт

взгляд искушённый поскольку со стороны

в ночь звукотени бегут от цикад касыд

и попадает лицо в молоко луны 

верится больше навскидку резону вод

мельничный жёрнов скрипит задавая тон

мелкая рябь переправленный сверху вброд

звёздный по случаю тралит себе планктон

круговорот отражений с пометкой next

опровержения времени есть контакт

дождь-гипертоник на ровном из прочих мест

слабый в конечностях падает что не так

видишь ли милая зренья даёт оскал

трешину поднаторевши об этом речь

прячется ровно за нами внутри зеркал

если заглядывать далее впору слечь

если ж не парится времени прорва вспять

для представлений на собственный лад натур

кстати не надо ума через силу пять

знаков отличия от овощных культур

«Дати на щит»

Города не выбирают,

их берут и привирают

численность потерь.

А потом заводят моду

на не меньшую «свободу» –

больше для тетерь

вроде нас, равнопослушных

разноправию, надувших

пол-материка.

Худ-воен-полит союзы

переваривают Музы

не без матерка.

На кураж «неисцелимых»

отпускает псевдонимы

глобуса театр.

Инсталляциям ЮНЕСКО

отвечает Ионеско

в духе па де катр.

Победителей не будет,

их дословно «самосудят»,

некуда бежать.

Мы лишь семя тех, кто вышел

из игры и чудом выжил

после грабежа.

Города не выбирают,

их берут и уплетают:

GORLO (точка) COM –

Eвхаристия по NETу.

Приложиться бы к рассвету

от икон тайком.

* * *

В половине шестого, какого ни есть, утра

по следам домового, бездомного по приметам,

ухожу с полуслова, пока не убрали трап,

в одиночное плаванье между зимой и летом.

Ухожу, как однажды, в забытый теперь народ,

в пересчёт на потери, в дозор, не разувши бельма,

в карнавальный разбор – за бортом из последних Норд

выдувает гирлянды с огнями святого Эльма.

Ухожу, опознавшись не комнатой, а другой,

без оглядки вразнос, колесом сход-развал штурвала.

Патронажные феи снимают, как сон рукой,

не вдогонку вопрос, а усталость в ответ металла.

Ухожу, как приходят в себя, пережив обман

бесполезного зрения – новый ковчег, как Ноев.

За Волшебной Горой упивается Томас Манн

мировой, как война, переменой своих героев.

В половине чего-то, какого, Бог весть, числа,

на исходе двенадцати: месяцев, святок, Блока (?) –

счёты сводят для верности в дюжинах, с чьих-то глаз

ухожу, в самый раз, как досадная поволока.

* * *

в стол на курьих эм булгаков

ножках жжёт огонь поправ

про уставший как собака

в переделках полиграф

лай не лай ату детектор

лишь бы не было по лжи

от ликуй исаич в тех-то

до как можно dolce жить

лищь бы упираться глупо

было без очередей

человечьих тропов труппа

на подмостках сновидей

самописцы-синхронисты

линий гнут своих зигзаг

звёзды башни плац кремнистый

бац попутный  автозак

опс курантов бой до колик

банный лист как лейбмотив

меланхолит малахолик

детективный дефектив

силы слава правды крипта

серый колер киллер-ас

у разбитого корыта

софт-секретный гостзаказ

типа скетча ленин в польше

кварта века тра-та-та

ной не ной ковчегом больше

или меньше не пьета

иль жарь-птицы поневоле

с ангелгардами в ощип

беспилотный ветер в поле

перемен ищи свищи

в категориях морали

каждый сам себе ландскнехт

чудо иррационально

как последний первый снег

* * *

Ввечеру августейший пейзаж выгибает затёкшую спину.

Понаехали вдруг, заглядели до дыр без нужды.

Подколодную кто-то нестройный изводит кручину,

до известных границ на беду не набросишь узды.

На ветру под откос колокольни пускаются с места

в облака. Затянули с отчётом немых голоса.

Поголовная живность хиреет по мере наезда

и роняет своё первородство листва, как Исав.

От исходной оказии пешему некуда деться.

Автостопом придётся, как прежде бывало Улисс.

Повстречался бы кто без подвоха, причины и дельца,

без событий привычных – к покрову публичных кулис.

Fin de siecle обнадёжил, начало другого – конечность

пережитков земных, а запоры не больно глухи.

Приглянулся бы кто напоследок под самую вечность,

отпустивши свои за чужие невольно грехи.

* * *

Гуляние под вечер и оркестр

в саду с победной выправкой. По году

проходу нет от местных Клитемнестр,

и от войны недавней нет проходу.

Трофейного наследия приют –

великой блажи детские задворки,

как если б этот лучший мир-май-труд

придумали законченные орки.

Загадочны теперь издалека

границы сообщения сосуда,

где прошлое витает в облаках

грядущего неясного оттуда.

Дело в шляпе

сон не в руку, боль в затылке,

в переплёте время чисел,

серый в моде, ветер в поле,

бесконечность в канители,

птица в клетке, игры в прятки

в постановке людоеда,

путь в тумане, выйти б в люди,

сыр на славу в мышеловке,

глас в пустыне – мир не в меру,

бес в деталях переписки,

роды в муках в круге первом,

очевидцы – Бог вам в помощь,

свет в окошке, сила в правде

ожиданий капли в море,

солнце в небе, всё в ажуре,

дело в шляпе – дух наш молод.

джаз в рнд (начало 70-х)

со скоростью последнего верблюда

несёт за эллингтоном караван

бурбона треть на краешке рояля

о том что чёрный рынок с золотым

мешается как воды укаяли

под спич спиричуэлса укулеле

трансформеры-трамбоны нарезают

прохлады фиолетовый изгиб

в оазисе где кормятся из губ

голодные фламинго саксофонов

по косточкам идёт разборка клавиш

бог-бенда банджо брейк на камертон

нанизывают афро-марсиане

и на ночь ли молилась не вопрос

про конную милицию на стрёме

и семь десятых века на одной

шестой не отпирайтесь части суши

вымарывают сабжи тишины

не вымершей под новым орлеаном

Другие дни

Сорвётся снег исподтишка,

не уследишь в окно,

и до последнего стежка

сподобит полотно.

Расправит складки на полях

по-свойски, в меру сил,

оставит просеку и шлях

под росписью белил.

К утру, подальше от греха,

похоже на гипноз,

подгонит белый крой стиха

под город альбинос.

Перенастроит тишину

в истошный лейтмотив,

вину чужую, как жену,

стеной отгородив.

Проснёшься затемно одним

из тех, кому подстать

на том сполна другие дни

и ночи коротать.

* * *

если мы ступень запуска новых форм жизни,

то искать себя надо под фонарём, что под глазом.

варианты редакций прогресса, уйдя на измы,

переводят ржавые стрелки ума за разум.

механизм запущен по смыслу поточных линий,

время млечно сбежало, свернулось, прогоркло.

где шумел шумер камышом на воде и глине,

догрызая собственную подкорку,

видит босх – продолжаемся на распутье

меж вечерним как звон первачом и чаем,

в переплётной других коленкоров сути

мы в упор её просто не замечаем.

не способны поверить апгрейд травинкой,

а лягушкой константы измены долгу.

но зато управляемся рюмкой, ножом и вилкой,

но зато только мы. только толку, толку…

* * *

если поездом долго и краем леса,

вот увидишь – луна танцует вприсядку.

подстаканник зуб на зуб, в пандан колёса

твой до дыр отбивают на стыках. сладко

куришь в тамбуре. спутник тамбур-мажором

задаёт жару между второй и первой,

продолжение следует. под ижорой

ловишь синие взоры таким манером

наше всё происходит с другими нами.

перед выходом (в хлам) не забудь зарядку

и мобильник, ещё пригодятся днями,

а ещё луну, а ещё вприсядку.

* * *

если про стиль, то сгущённое рококо,

чтоб на губах не обсохло мальца-амура,

в пику баракам барокко раковин рокот, ко-

торые с точки прозрения архитекстура.

патока пагод – первач одосточных труб,

кольца на срезе колонны – для хронофилов.

странный урок в дневнике назывался труд,

прям без него рыбы-фиш ни в какую вылов.

равно метафор в товарных количествах, но

время от времени врозь и не то утюжит –

бро хундертвассер по-венски обнов окно

выдал и смотрит в него из него снаружи.

кремль заварной – переевший всю плешь десерт,

звёзды на съехавших башнях мишень мишлена,

взбитые к пудингу яйца рецепт про серп

с молотом хит в проднаборе для джентльмена.

колется в небо адмиралтейский шпиль.

душит апноэ прикол колизея кратер.

и барабанит под куполом пантократор

ордер на обыск коринфа, когда про стиль.

* * *

Жара, как на юге. Среда. Гермесова точка недели.

Мы так торопились сюда, что даже прийти не успели

в себя, оказавшись взамен двоих постояльцев отеля.

В окошке горит цикламен. Двадцатые числа апреля.

Твой день. Донимает Нева, братается с ветром и слепит.

Волна, как чудная молва, одни восклицания лепит.

Другие даются с трудом. Известная суетность вкуса.

И некогда праздновать в том уже ни героя, ни труса.

Среди ожиданий повтор среды обретений рапсода,

на многоканальный простор балтийская рвётся свобода.

И небо, сплотив покрова над нами, безличное сбросив,

свои подбирает слова на зависть – Исакий, Иосиф.

Здесь и сейчас

Здесь мало света, много шума

из ничего. Корпит перо.

Слова терзают тугодума

и приближаются к зеро.

Скороговорка сковородки –

шипящих мелика и ритм,

вещаний кухонные сводки

и причитания харит

под фонограмму новостройки.

Мигрени утренний балласт –

сирены, зимородки, сойки

и прочие из птичьих каст.

Здесь «холодок щекочет темя»,

ковчег, высокая вода –

не принимается ли время

за настоящее, когда

значений высохшие корни

перевирают словари.

В обратном переводе с койне

что суахили, что дари,

что перекличка оглашенных.

Сейчас в отсутствии помех

на всех один земной ошейник

и нимб всего один на всех.

Из Вильяма Шекспира

по биллу жизнь кинотеатр

повторного, кто помнит, фильма,

в нём каждый актор артефарт

воспроизводит простофильно.

на перфо-рацио дорожках

следы царапин по душе,

колоссы там на фурьих ножках

из глины, берегись, mon cher.

там с ночки зрения ноктюрна

рапсоды сводят – ай да ой –

сомнамбул, шастая в котурнах,

чтоб до руки подать звездой.

шумел как мышь бы песню тянут,

деревья б гнулись – обнулись

обет держаться до портянок

к финалу рвущихся кулис.

и парадиза пик пародий

медаль зрачка тоска-печаль

от шизотерики просодий

в кустах разводят спирт рояль.

К вопросу о занятости

Ведь знаю, что занят. Но чем – не дано.

А кем и подавно. Ни к чёрту вино

динАмит. В довесок из первых вина

болтанкой словесной изводит сполна.

Пора бы за дело. Какое – пора,

когда между телом и делом дыра

чернее сверхплотной. Не вздумай рукой.

Вестимо полотна от жизни такой

темнят и цикады дают стрекача.

И дышит на ладан немая свеча,

И страсти по Виту хип-хопа вокруг

меняют орбиту. И мечут икру

наяды к утрате – love story деталь.

О музыке кстати – пылится рояль.

Свободен и прочих забав инструмент.

Циклопа короче на глаз абстинент

в накладе по свету, реликту тепла,

по Фрейду по Фету, Дали и ГалА .

Такая пегасова вылетка масть –

зуб на зуб с запасом не в силах попасть

под взляды угрюмые преданных дев,

чей юмор как Юм познаётся в беде.

Уехать бы завтра к монахам в Афон.

Но, где там, я занят как твой телефон.

Каденция

Старый дворик. Хмурый дворник. Мятый воротник.

По всему сегодня вторник – чей-нибудь двойник.

Чей-то праздник. Впрочем, так ли важно после МРОТ

знать похожие на капли дни на дни вперёд.

С forte пьяных, как сапожник, выплаканных глаз,

каждый сам себе заложник и на дверь указ.

Календарь вероотступник, лексикон избит.

Мир искусственный, как спутник, лезет из орбит.

Наторевший ближе к лету дух пчелиных трав

выдаёт по сов.секрету свой алхимсостав.

Богучёта чисел лица, матриц домино –

нашей жизни небылица – крутится кино:

...тополиный полдень – манна с пухом на паях –

мнемозина – мартурано – магазин «маяк» –

реквизита вечный колер – стол кумач графин –

суер-выер томас сойер гекльберри финн –

выше дальше больше в ногу – шейный позвонок

давит – дом через дорогу – не звонит звонок –

ожидания вакцина – верности токсин –

авиценна – медицина – ave апельсин –

задарма трамвай катает пару децибел –

парус – лермонтов катаев – одинок и бел...

Мысли медленней абака, жертвенней кадил,

в переводе кот наплакал вместо – крокодил.

По всему пустое дело, подводя итог,

без антракта из Отелло теребить платок.

* * *

Кроме нежности твоей, поделом

мимолётной, по всему колдовство,

и на глаз в итоге и напролом

не осталось за душой ничего.

Окалось, что нехитрый закат

в двух шагах теперь без двух идиом

о случайности всего, что за так,

и расчёте, но своим чередом.

* * *

маргарита мастеру говорит ты на все руки как шива благ

а то что звезда вифлиемский крик моды ещё не факт

главное дело боится тебя всякое даже швах

от невесёлых давно ребят до с облаков в штанах

и тот покой что приснится нам сбудется видишь ли

там где больше неймут ни срам ни котлован земли

знаешь когда уляжется всё прочее под рукой

ты одолев своего басё примешься в мастерской

снасти на совесть улик плести версиям вопреки

осатанею с тобой прости боязно всё таки

станем чреваты друг другом мы и почудней причуд

речи смотри сторонясь зимы осень лягушкой в пруд

прыгнула старый от вакханалий проглотив аршин

всплеском воды до краёв полна самая из тишин

мастер скорей от своих щедрот скажет опричь всего

ты королева моя mein gott из королев марго

* * *

На квадраты разбивают сферы

(из угла слоняться проще в угол)

отношений, налицо примеры

в манекены вымахавших кукол.

Выморочной фишка гигиены –

взглядов многомерная несносность,

мыслеформы – снов аборигены

их в иную вдалбливают плоскость.

Молния – застёжка неба – выход

ищет. Прыть её свои границы

переходит между вдох и выдох

аббревиатуры, с Богом, ИНЦИ.

* * *

на тверской предлагают теперь лошадей хоть затемно

а в метро точно в небо все двери не прислоняться

гарцевать под оферту с респектом необязательно

если где-то сто лет в амулетах к трюмо слонята

и летучие беспроводные на ультразвуке

мыши тычут голодным курсором в наживку ночи

за окном так возьми ж и себя наживую в руки

вариант состоятельный хоть и чернорабочий

покопайся пока что не так и не вдруг изменится

с переменой успеха слагаемых склочна сумма

посмотри например как отстала от смерти мельница

а потом и себя окончательно передумай

* * *

Не потому ли смертен, что прощён.

А вечен, как огонь, по недосмотру

того, кто зажигает. Что ещё

желать, когда житьё идёт на отрубь.

Когда распоряжаешься собой

не больше, чем тобою распорядок

весенне-полевых наперебой

работ среди теплиц, куртин и грядок.

* * *

обскуры выдержка не очень.

на пшик заточен леты ход.

щелястый как забор обочин

шарашит хронос штрихбойкот.

штампует, будьте так здоровы,

фигуры злачной речи аль

не все священнные коровы

идут на кошер и халяль.

не всё запретное как свиньи –

плодов эдемский общепит,

глазные яблоки с павлиньих

хвостов не лезут из орбит.

и безымянная покуда

комета чертит завиток

недетской памяти: гекуба-

щенок, песочница, совок.

сорви ж подвязок чёрных орден,

столетней бойни сэлфни кадр

на камеру, в которой оден

за дринком через блюз-макабр

стращает галлию под гаем

июльским цезарем насчёт,

того что соловей за гаем

зозули тьохнув бухучёт.

и обещает на закуску

грызни удил стальной респект.

it’s very beautiful блефуску,

где вольно дышит человек.

тот самый, что озвучен гордо,

а не какой-то инвалид.

товарищ, наступи на горло

своей же песне и вали.

Поезд братьев Люмьер

Распаляется сходу поезд на расправу с дорогой скор,

полустанки заткнув за пояс между делом на чей-то спор.

Многоосный трясётся шейкер, с каждым стыком впадая в раж.

За окном без единой склейки и купюры идёт монтаж

эпизодов добротной ленты, чей сюжет о дожде размыт.

Разбегаются дни от ренты за давно безнадёжный быт.

Раскусив удила интриги (передряги смекалят взор),

холодеют леса расстриги и темнеет чело озёр.

На посул спецэффектов падки независимо от поры

обнажают нутро распадки, балки, оползни и яры.

Как всегда не идёт концовка: что-то гложет, тревожит, жжёт.

На перроне стоит массовка, будто чует и чуда ждёт.

* * *

Поэт в России больше, чем омлет

из двух яиц на блюде постпространства

известного, где ныне дух гражданства

горой за мух отдельно от котлет.

Тому, чей знак поставлен на поток

неравенства, свободного от братства,

отпущены халдейство и пиратство,

приписки и зачистки между строк,

семь пятниц на неделе, а в году,

неделя без которого – в эфире

мочить подряд, а не молить о лире,

поскольку перелирие во рту.

Поэт в России больший раритет,

чем трезвенник, но многоточье зрений

стирается за фокусом нацпремий

и плавно переходит в нацфуршет.

* * *

Притворяешься проще, чем дверь,

запираешься крепче её.

Из новинок ландшафта, поверь,

идеальная поросль – быльё.

То, чего не поставят на вид,

в оборот не возьмут и кольцо

обещаний, лишь некий дивид

перед зеркалом спрячет лицо.

Мы напрасны, как буквы без слов

и воздушные ямы теней.

Паруса распирает улов

самой пристальной из пристаней.

Затекает зрачок по вине

перспективы недолгой. Светло –

ночь бела, как горячка. Извне

не доходит, что участь свело.

Рыбалка с Патриком Зюскиндом

далека за дождями москва комариный трезвон полумрак

берегись бесшабашное ква на воде восклицапельный знак

ротозейство не знает границ прячут головы годы в песок

отродясь причитается блиц воскликапельным будет бросок

не смотать ли нам удочки брат зачехлить и отставить весло

никаких не достанет карат чтоб земное продлить ремесло

между делом расчёт и уклон из расчёта кому наплевать

на повестке разведанный клон распротак отменяющий мать

и отца наотрез к праотцам всю родню до последних колен

одинокая блеет овца биоксерокс кастрат многочлен

без опаски готовит захват бытия дигитальный холуй

мы заказаны выжат закат лихорадочно дышит гренуй

* * *

Слепой проявляется случай

водицей слепого дождя,

слепое оконце падучей

болезни – по шляпку гвоздя,

программы, согласно которой,

посредством нехитрых идей

глобальная выйдет контора

ослепших, как слепки, людей.

Когда за чертою огласки,

войну искупая и мир,

тактильные меры и краски

на свой – переладят эфир.

Ослов золотых Апулея

упрямый положат завет.

Дотронься – на пальцах нулея,

теряется скорости свет.

* * *

Сон, обречённый присниться нам

с разницей в ночь и тьму

от Шахразад под восточный спам

сквозь цифровой хомут.

Доступа кровью оплачен код,

чей повелитель кисл,

в опочивальню ползёт восход,

здравия жаждет смысл.

Точно по маслу идут холсты,

осени прёт прибой,

где на липучках репья хвосты

у кобелей трубой.

* * *

О.Л.

Стороны поделены на сферы

приложений: лебедь, щука, рак.

Впереди спасительные шхеры,

позади туманный Скагеррак.

Из контекста вырванная пристань,

зюйд в корму попутный за двоих.

Этот мир достоин лучших истин

в худших проявлениях своих.

По краям размытый, ближе к центру –

узел расхождений вех и дат,

мир, свою срывающий плаценту –

провиденциальный профиздат.

Пусть его героям не до славы

колокольной, наипаче зги,

жатву отличают от потравы

редкие по серости мозги.

* * *

Тактичней собеседника окрест,

чем «ходики» со временем не встретишь,

ещё – немного сбивчивая ветошь

с деревьев опроставшихся вобрез.

Особенно, когда твой дом врасплох

застукан одиночеством застолий

и скатертных потёков винных схолий

под лясы кровоточных выпивох.

Циркумполярный сон

Нине Огневой

Заядлая рапсодия каюра –

наживка на раскосую слезу.

Идиллия полярная на шкурах

оленьих, в холке с рослую козу.

От чуди онемеешь, как от чуда,

на миг необъяснимого и шаг.

Туземная расставлена посуда

и сыт до основания очаг.

Сияния колышется кулиса

в прорехе и, осаживая прыть,

саамская колдует дьяконисса

над бисером, преследующим нить

беседы. В палинодиях и одах,

озвучиях падежных и весах,

на случай полагающийся отдых

устоев заблуждается в устах.

Завидная по выручке обмолвка

на пригоршню издёрганных цитат:

согласие означивает молка,

и вечных возвращений адресат.

Славяно-угро-финские постромки

придерживают речи парашют.

Всеядна ночь. «Звезда гвоздит потёмки»,

и месяц кувыркается, как шут.

* * *

человек зачитанный как книга

сам не свой за считанные годы

сам себе инкогнито и фига

с маслом то у моря слов погоды

ждёт то по наводке правда в стиле

домогаться только тех кто молод

зеленеет где бы ни носили

черти не расставшись с комсомолом

где б в приморском зале ожиданий

было вместо не было печали

где бы с оборота божьей дани

дали слово и не замолчали

потому как ни о чём в достатке

представлений что бы там в итоге

о всемирно-строевом порядке

ни плели под марш отсюда ноги

и ни воздевались хором руки

нью-харон без бана не хоронит

больше стережёт на who is bookе

вход что запрещён потусторонним

пустотелых без душевной тяги

за обол прописывает в тэги

выправляет нужные бумаги

альтеры вычёркивая эги

мы с тобой затисканы как плечи

расстояний между полюсами

настроений смазываем речи

ретушь никудышную часами

а ещё от всяких их-там-нетей

пояса затягиваем туже

до пока не улыбнётся некий

человек испытанный как ужас

* * *

я не против страданий ни юного вертера ни

одиссей на диване пиратских заложников блада

капитанские дочки дают в окаянные дни

фору махам и кровь с молоком переводят на яды

производство которых с подходом освоено на

населения душу живую без разницы с мёртвой

где вставай если помнишь огромная пели страна

те кто сами с усами на грани разрыва с аортой

тостодромы столешниц фальстартов залиты вином

вытираем как ноги о память дырявые слухи

мы повязаны общей на битую вечность виной

как у синего моря одни старики и старухи

только сети в заплатах сродни социальным пусты

ни о чём дребезни трескотня в отжелавшем трамвае

и пластинку заело на ты только ты только ты

забывается всё забывается всё забывает

* * *

Языкам во сне мерещится плен,

цифровые варианты оков.

Египтяне приручали гиен,

а не вышло – перешли на богов.

Поневоле за серпом немоты

буквоедом не осилишь «Букварь»,

от-ре-че-ни-я причина не – ты,

но любая безответная тварь.

– «Слова правды, дорогая, извне

самый громкий не озвучит коньяк,

стоит к нашей приглядется возне

с точки зрения крылатых коняг».

– «Афористика твоя не с руки,

что игольное слепому ушко».

Дорогая надевает очки

и берётся за де Ларошфуко... 

* * *

ни свет не мешает ни шум

ни тряска в пути от падучей

звезды ни единственный случай

действительно взяться за ум

не след домогаться проблем

глобальных и мелочных даже

дослушайся что тебе скажет

сверчок не последний улем

продвинься на шаг и на миг

в его повсенощное бденье

великое без нетерпенья

за гранью вербальных вериг

* * *

олегу чухонцеву

порядком вещей беспорядочна соль земли

блистательным кстати отсутствию быть её

в компании тесной не впору когда вдали

от дома услышав прозреешь кыё-кыё

река под мостом не иначе его стезя

последняя что по себе оставляет след

и каждый охотник желающий знать (грозя)

где сиднем фазан вроде шерпы в ходу на цвет

не всем фиолетово мыкаться между строк

подавно иначить зачаток письма мирской

махнувши на время и прочий бездельный прок

не слабой как память а твёрдой как дух рукой

феста девы марии с чётками в гудье

перебирает созвездий чётки чья-то рука

дева мария горят как щёки свечи икар

воск проливает роняя крылья в громы петард

феста грядёт по тебе мария ровно бастард

пламя оркестров гирлянды сговор хора с толпой

феста рыдает и рвёт как ровер на перепой

страсти земные вдогонку горним кружат помост

сердце из пяток уходит в корни терний и звёзд

стянуты кровообратной сетью скрытые днём

дух распаляют рискуя смертью игры с огнём

танец последний подобный схиме ладан хвои

в небе твоё повторяют имя чётки твои