Юрий
Лифшиц

Содержание

1. Вступление

2. Время действия романа

3. Второ– и третьестепенные персонажи

4. Маргарита и её роль

5. Мастер и его роман

6. Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри

7. Воланд и его подручные черти

8. Чем заканчивается роман

9. Предатели

10. Свет и покой

11. Рукописи горят!

12. Заключение

Приложение

10. Свет и покой

Прежде чем перейти к ним, посмотрим напоследок, каким образом в романе сосуществуют свет и тьма, но не в непосредственном столкновении одного с другим, а посредством представляющих их символов – солнца и луны, находящихся на протяжении текста в непримиримом противостоянии. Сопоставляя их, знаменательные слова я буду выделять полужирным шрифтом.

Воланд появляется в романе, осиянный лучами солнца, «в час небывало жаркого заката». Посредством пророчества князя тьмы о судьбе несчастного Берлиоза заявляет, пока ещё косвенно и робко, о своих неотъемлемых правах и луна: «Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть – несчастье... вечер – семь...». Вслед за луной обнаруживается и эрзац солнца – подсолнечное масло, словно автор тем самым указывает дневному светилу его надлежащее место.

На «безжалостном Ершалаимском солнцепёке» входит в повествование арестованный римскими солдатами Иешуа Га-Ноцри, а когда он берётся лечить Пилата от «гемикрании», тот «поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что солнце уже довольно высоко стоит над гипподромом».

Пока Воланд рассказывает литераторам о Пилате и Иешуа, «небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в высоте полная луна, но ещё не золотая, а белая». Берлиоз, падая под колеса трамвая, успевает «увидеть в высоте ... позлащенную луну». А солнце здесь, если и присутствует, то в униженном опять-таки виде, а именно – в пустословных речах специалиста по чёрной магии «про подсолнечное масло и Аннушку».

Иванушка гонится за Воландом и его свитой, когда «над Патриаршими светила золотая луна», вытеснившая собой солнце, после чего оппозиция между дневным и ночным светилами словесно обозначена тем, что в самом её начале маются без своего главы (Берлиоза) члены правления МАССОЛИТа, а когда в полночь в ресторане Грибоедова «ударил знаменитый Грибоедовский джаз», туда заявился расхристанный Бездомный.

Солнце снова выходит на первый план, когда на поэта Рюхина, всю ночь провозившегося с поэтом Бездомным в сумасшедшем доме, «неудержимо наваливался день». При свете дня Воланд сперва приветствует «симпатичнейшего Степана Богдановича», затем отправляет его в Ялту. «Около половины двенадцатого дня» «после глубокого и продолжительного сна» просыпается в сумасшедшем доме «скорбный главою» Иван Бездомный, а за разговором между ним и доктором Стравинским через сетку в окне наблюдает «полуденное солнце».

«С семи часов утра четверга к Босому начали звонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которых содержались претензии на жилплощадь покойного» Берлиоза, а днём Босого в «нехорошей квартирке» будет искушать нечистая сила в лице Коровьева и искусит, причем без особого труда. А «сидящий за столом Римский с самого утра находился в дурном расположении духа». В третьем часу дня выяснится, что Стёпа Лиходеев «брошен Ялту гипнозом Воланда», а вечером «совершенно нагая девица – рыжая, с горящими фосфорическими глазами» поцелует Варенуху, который «лишился чувств и поцелуя не ощутил».

Вскоре «бор на противоположном берегу реки, ещё час назад освещенный майским солнцем, помутнел, размазался и растворился», и в романе снова появилось ночное светило, вроде бы уступившее поле брани своему светозарному противнику. «Иван (Бездомный – Ю. Л.) лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под абажуром, льющую с потолка смягчённый свет, то на луну, выходящую из-за чёрного бора, и беседовал сам с собою», как вдруг «на балконе возникла таинственная фигура, прячущаяся от лунного света, и погрозила Ивану пальцем».

И пока в своё время и в своём месте проистекает «чёрная магия и её разоблачение», мастер, беседуя с Иванушкой, констатирует: «Беспокойная сегодня лунная ночь». При той же самой луне происходят перипетии с финдиректором варьете Римским, который в «окне, заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо голой девицы и её голую руку, просунувшуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку». Впрочем, Римскому повезло, поскольку «в это время радостный неожиданный крик петуха долетел из сада».

Видимо, петушиный крик пробудил солнце, которое «уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением», и в дальнейшем бушует всё то же безжалостное ершалаимское солнце, и немудрено, ведь это солнце казни Иешуа Га-Ноцри, которое к тому же принудило Левия Матвея в исступлении хулить небеса за то, что они попустили распятие учителя. И небо ответило Левию грозой, полутьмой и почти сразу же тьмой.

«Утром в пятницу, то есть на другой день после проклятого сеанса» происходит всяческая чертовщина, сопровождаемая хоровым пением «Славного моря священного Байкала» и завершившаяся арестом бухгалтера варьете Василия Степановича Ласточкина, а «Максимилиан Андреевич Поплавский, экономист-плановик, проживающий в Киеве на бывшей Институтской улице», получает крепкий и страшный удар курицей по шее от Азазелло, после чего решает проверить «проклятую квартиру». Некоторое время спустя, «печальный человек, без шляпы, с совершенно безумным лицом, исцарапанной лысиной и в совершенно мокрых штанах ... начал рвать за ручку выходную дверь, в страхе не соображая, куда она открывается – наружу или внутрь, – наконец совладал с нею и вылетел на солнце во двор».

На этом завершается первая часть романа, из которой ясно, что первый тайм выигрывает дневное светило: она начинается в солнечный день и заканчивается солнечным днем. Посмотрим, что произойдет во втором тайме.

В начале второй части Маргарита просыпается и, «глядя на пунцовые шторы, наливающиеся солнцем, беспокойно одеваясь, расчёсывая перед тройным зеркалом короткие завитые волосы», думает о приснившемся ей мастере. И далее, в разговоре с Азазелло, Маргарита, пытаясь усовестить беса, стукнула «себя в грудь» и «глянула на солнце». То есть солнце, пытается развить успех, которого оно добилось. Но не тут-то было. Ночное светило наносит ответный удар и не один, ибо «луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клёна». Пытаясь обратить на себя внимание Никанора Ивановича Босого, Маргарита «села на подоконник боком ... подняла голову к луне и сделала задумчивое и поэтическое лицо».

Во время полёта на щётке «волосы Маргариты ... стояли копной, а лунный свет со свистом омывал её тело». Затем она «любовалась тем, что луна несётся под нею, как сумасшедшая, обратно в Москву». Чуть позже «в лунном пылании растворились улетевшие ведьмы» и т. д. Как видите, луна в своём желании одолеть солнце пытается даже пылать, как оно. Причем «лунный свет её (Маргариту – Ю. Л.) приятно согревал», чего, конечно же, о настоящей луне не скажешь. Но в романе непростая луна. Наконец, Коровьев приглашает Маргариту принять участие в качестве хозяйки в весеннем бале «полнолуния», или бале «ста королей». И слова «клетчатого гаера» отзываются в привете Фриды:

– Я счастлива, королева-хозяйка, быть приглашенной на великий бал полнолуния.

Когда Маргарита требует вернуть своего «любовника, мастера», «в комнату ворвался ветер ... тяжёлая занавеска на окне отодвинулась, распахнулось окно, и в далёкой высоте открылась полная, но не утренняя, а полночная луна». Это и понятно, потому ночь находится во власти сил тьмы, а «праздничную полночь приятно немного и задержать». Здесь же мастер, извлечённый из дома скорби, назван «лунным гостем».

После «бала при свечах» «тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город», но потом «солнце вернулось в Ершалаим и, прежде чем уйти и утонуть в Средиземном море, посылало прощальные лучи ненавидимому прокуратором городу и золотило ступени балкона», а до того Иешуа Га-Ноцри, отказавшемуся «перед повешением на столбы» пить разрешенный законом напиток, пришлось «умирать от ожогов солнца». При свете дня Пилат отдает Афранию лицемерное поручение «принять все меры к охране Иуды из Кириафа» и только под конец замечает, что «солнца уже нет и пришли сумерки».

А это значит, что дальнейшие события находятся целиком и полностью под властью луны. Освещает она и труды Афрания: «В это время было уже темно и на горизонте показалась луна»; и торопливо идущего навстречу своей смерти Иуду: «Пересекши пыльную дорогу, заливаемую луной, Иуда устремился к Кедронскому потоку»; и убийство Иуды: «Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Левая ступня попала в лунное пятно, так что отчётливо был виден каждый ремешок сандалии»; и дворец Пилата: «Прокуратор лёг на приготовленное ложе, но сон не пожелал прийти к нему. Оголенная луна висела высоко в чистом небе, и прокуратор не сводил с неё глаз в течение нескольких часов»; и погребение Иешуа; и сон Пилата, оказавшийся на поверку вещим; и пр.

После столь мощной лунной атаки солнце попыталось отыграться. Иванушка дремлет и видит «город странный, непонятный, несуществующий, с глыбами мрамора, источенными колоннадами, со сверкающими на солнце крышами». А тут еще «с Садовой сообщали, что проклятая квартира опять подала признаки жизни в ней. ... доносились из неё звуки пианино и пения и ... в окне видели сидящего на подоконнике и греющегося на солнце чёрного кота». А когда особисты в «нехорошей квартирке» попытались изловить кота, сидящего «на металлическом карнизе», их «руки вцепились в гардину и сорвали её вместе с карнизом, отчего солнце хлынуло в затенённую комнату». Через некоторое время чей-то «дребезжащий» (должно быть, Коровьева) голос сказал: «Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора». (Кстати, это ещё одно подтверждение того, что Воланд не является сатаной. Кто бы посмел указывать такому начальнику, что и когда ему надлежит делать?)

Незадолго до отлета Воланда и К° Арчибальд Арчибальдович, «обольстительно улыбаясь, повёл гостей (Коровьева и Бегемота – Ю. Л.) к лучшему столику ... возле которого весело играло солнце в одном из прорезов трельяжной зелени», после чего ресторан, возглавляемый «пиратом», сгорел дотла.

Солнце присутствует и там, где определяется «судьба мастера и Маргариты». «В окнах, повернутых на запад, в верхних этажах громад зажигалось изломанное ослепительное солнце», – ослепительное, но уже закатное. «Черная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце. Потом она накрыла его целиком». Почти в это же время между мастером и Маргаритой «на закате солнца, как раз тогда, когда к Воланду явился Левий Матвей на террасе», происходил разговор о чёрте, который придёт и «всё устроит».

Чёрт Азазелло действительно пришёл и, отравив любовников, всё устроил «на закате солнца». Между тем «Воланд указал рукою в чёрной перчатке с раструбом туда, где бесчисленные солнца плавили стекло за рекою». Потом опять «Воланд указал в тыл, – что делать вам в подвальчике? – тут потухло сломанное солнце в стекле». А вслед за этим на читателя обрушиваются потоки бушующего лунного света: «Луна заливала площадку зелено и ярко, и Маргарита скоро разглядела в пустынной местности кресло и в нём белую фигуру сидящего человека».

– Около двух тысяч лет, – говорит любовникам Воланд, – сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница.

Умница Маргарита тут же подсчитывает:

– Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? – и внезапно кричит:

– Отпустите его!

Воланд дозволяет мастеру отпустить Понтия Пилата, мастер отпускает, «делегация с того света» исчезает, а мастер с Маргаритой, распростившись с сатаной, шагают по дороге в свой «вечный приют» и «слушают беззвучие».

Самое интересное, как водится, автор припас для последней – 33-й главы – «Эпилог», которая в книге номера не имеет, но подразумевает, как я уже отмечал, 33 песни Дантова «Чистилища».

Здесь говорится о том, что конферансье Жорж Бенгальский в «полнолуние» начинает «впадать в тревожное состояние, внезапно хвататься за шею, испуганно оглядываться и плакать». И о том, что Григорий Данилович Римский не находит «в себе силы даже днём побывать в том здании, где видел он залитое луной треснувшее стекло в окне и длинную руку, пробирающуюся к нижней задвижке». И о том, что Никанор Иванович Босой как-то раз «один, в компании только с полной луной, освещающей Садовую, напился до ужаса». Наконец, о том, что Иван Николаевич Понырев «не может» «совладать с ... весенним полнолунием. Лишь только оно начинает приближаться ... Иван Николаевич беспокоен, нервничает, теряет аппетит и сон, дожидается, пока созреет луна».

Таким образом, победу луны над солнцем во втором тайме да и во всём матче можно назвать сокрушительной. Под неверным светом луны творятся самые гнусные, самые непристойные, самые страшные дела: убийства, искушение, сведение с ума, обман, погром, шабаш, наконец, бал у сатаны. При свете солнца происходит предательство П

илата (и многих других персонажей), осуждение на смерть и мучительная казнь Иешуа Га-Ноцри. И это немудрено, поскольку солнце находится в прямой зависимости от луны, от сил зла, у владыки мрака.

В повествовании, однако, тяжело больной в полнолуние Иван Николаевич, успокоенный уколом жены, видит, как «от постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идёт какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чём-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чём-то договориться». Это Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри. Они «договариваются» о том, что «казни не было». Сбывается то, о чём мечтает в прижизненном сне прокуратор Иудеи: «Вот в чём прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны», – радуется он в тот самый момент, когда один из агентов Афрания ловит «Иуду на свой нож и по рукоять» всаживает «его в сердце Иуды». Знаменательное словцо – прелесть, имеющее непосредственное отношение к сатане, прельщающему всяческими соблазнами тех, кого он хочет заманить в свои сети. А когда предатель Пилат проснётся, то скажет Левию Матвею о смерти другого предателя – Иуды, надеясь тем самым успокоить измученное сердце, то есть прельстить беса собственной души. Но куда там! Ведь не зря же в прежние времена прелестником называли не только обольстителя невинных девушек, но и беса. Поэтому и не спасает Пилата от почти двух тысяч лет жалкого самооправдательного «покаяния» совершенное по его двуличному приказу убийство Иуды.

Это и есть та самая бездна, куда «ушёл безвозвратно, прощённый в ночь на воскресенье сын короля-звездочёта, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». По сути дела в этой же бездне находится и Иешуа Га-Ноцри, тогда как в другой – не булгаковской – «системе координат» бездна является обиталищем сатаны. А здесь, в бездне Пилата и Иешуа, палач и жертва мирно беседуют, палач просит жертву «отменить» казнь, учиненную палачом, жертва соглашается, и счастливый палач обретает покой и чистую совесть – не зря же он маялся «двенадцать тысяч лун» – опять-таки лун! – пока не свет не явился мастер и не написал свой «всепрощенческий» роман. И эта бездна освещена и освящена светилом дьявола, светилом тьмы, светилом ведьминских шабашей – луной, которая в финале романа «властвует и играет ... танцует и шалит», торжествуя свою победу над солнцем. В этой лунной бездне, которую приходится считать тем самым «светом», в котором обретается Иешуа Га-Ноцри, его ученик Левий Матвей и Пилат, больше вроде бы никого, кроме них, нет, да и Левий Матвей там в настоящий момент отсутствует: возможно, он снова отправился к Воланду с нижайшей просьбой к последнему от своего учителя. И это свет? Видимо, да, поскольку в романе и тем светом, и этим властвует Воланд, представитель подлинного князя тьмы.

Но «освобождение» Пилата от мук совести всё-таки не освобождает его от совершённой им подлости. И каким белоснежно белым ни был бы его «белый плащ», из-под него будет вечно проглядывать «кровавый подбой». На это, я думаю, намекает Булгаков, обряжая прокуратора Иудеи именно в это одеяние, упоминаемое в романе 5 раз.

А когда «лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны», к Ивану выходят ведьма Маргарита и донельзя опустившийся и, похоже, не совсем здоровый мастер, которого, как я уже говорил, едва ли не конвоирует его инфернальная подруга. «Скорбный главою» мастер разговаривает с неизлечимо больным «учеником», а мы задаёмся вопросом: чему может научить тот, кто продал душу дьяволу, того, кто от дьявола же и пострадал? Иванушка Бездомный (не имевший царя в голове) стал Иваном Поныревым, а слово «нъiрениiе» по Словарю Срезневского означает «обман» («еллинское нырение» – ложное мудрствование). Можно представить, что будет выходить из-под пера учёного, понырявшего в научные омуты, где, помимо всего прочего, водятся ещё и всевозможные черти.

Если таков «свет», то каков же тогда «покой», откуда регулярно, в каждое полнолуние, выходят мастер и Маргарита, чтобы войти в Иванушкин сон? Получается, что и они при полной луне маются там, не находя себе успокоения. Попробуем разобраться и с этим. Отправляясь в свой «вечный приют», «мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны. Мастер шёл со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересёк его. Ручей остался позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге».

– Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше, – говорит Маргарита мастеру. – Вот твой дом, вот твой вечный дом.

Однако при ближайшем рассмотрении все окажется далеко не так. Подлинное описание «вечного приюта» «верных любовников» мы находим во сне Маргариты, привидевшемся ей в самый разгар её терзаний по мастеру, как раз накануне пришествия нечистой силы в лице Азазелло. «Приснилась неизвестная Маргарите местность – безнадёжная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. ... Какой-то корявый мостик (ранее он был мшистым – Ю.Л.) ... нищенские, полуголые деревья, одинокая осина ... бревенчатое зданьице, не то оно – отдельная кухня, не то баня (поначалу это был дом с венецианскими окнами и вьющимся виноградом – Ю.Л.), не то чёрт знает что. Неживое всё кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине ... Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека! И вот ... распахивается дверь этого бревенчатого здания, и появляется он. ... Оборван он, не разберёшь, во что он одет. Волосы всклокочены, небрит. Глаза больные, встревоженные. Манит её рукой, зовёт».

Чёрт, естественно, знает, что это: так выглядит обещанный им «покой». Стало быть, обманул Воланд и на этот раз, как обманывает всех на страницах романа, подсунув любовникам вместо «зацветающих вишен», «Шуберта» и «старого слуги» – «адское место» с осиной, на которой «тянет повеситься». Только вот на том свете повеситься будет невозможно.

– Сон укрепит тебя, – предвкушает Маргарита по дороге к «вечному приюту», – ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.

Но её чаяниям не суждено сбыться. Все сны в романе пророческие, и не случайно в самом последнем романном сне Иван Понырев видит «озирающегося обросшего бородой человека». Это, опознает его Иван, «номер сто восемнадцатый, его ночной гость». Так и остаётся безымянным мастер (даже не с заглавной, а со строчной буквы), получив напоследок ещё и номерное обозначение (почему он все-таки не имеет имени, мы разберёмся совсем скоро). «Память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать, – говорится в финале 32-й главы, перед самым Эпилогом. – Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя». Понятно, кто «отпускает» мастера «на свободу», – разумеется, Воланд, а слова о потухшей памяти указывают не только на то, что мастер начал забывать всё пережитое, но и на потерю им памяти вообще. Хороша свобода, если тебя по сути дела освобождают от собственной личности!

11. Рукописи горят!

5 января 1925 Булгаков вместе с неким М. совершил одну небольшую экскурсию, о чем оставил запись в своём дневнике. «Сегодня специально ходил в редакцию «Безбожника», – пишет Булгаков. – Оказывается, комплекта за 1923 год нет. С гордостью говорят – разошлось. Удалось достать 11 номеров за 1924 год, 12-й ещё не вышел». Понятно, для чего писателю, человеку искренне верующему, сыну русского богослова и историка церкви Афанасия Ивановича Булгакова, понадобилось это издание: чтобы изучить вопросы антирелигиозной пропаганды, ведь именно с этого начинается его роман. Отношение к тем, кто делает журнал, у писателя однозначное: «В редакции сидит неимоверная сволочь, входят, приходят; маленькая сцена, какие-то занавесы, декорации. На столе, на сцене, лежит какая-то священная книга, возможно, Библия, над ней склонились какие-то две головы». Отметим для себя словосочетание «священная книга, возможно, Библия» – оно нам пригодится в дальнейшем, – и продолжим читать указанную страницу из дневника Булгакова.

Разобрав принесённую домой периодику, писатель констатирует: «Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясён. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее: её можно доказать документально – Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены». И подмечает своим зорким писательским и журналистским оком: «Большинство заметок в «Безбожнике» подписаны псевдонимами». Тут же следует шутливая ремарка – реплика Шарикова из «Собачьего сердца: «А сову эту я разъясню». Таким образом, те, кто извращает Евангелие, извращает образ Иисуса Христа, для Булгакова однозначно преступники, и прощения им нет. А «разъясняет» этих антихристианских «сов» автор «Мастера и Маргариты», поместив в роман, хотя и под псевдонимами, целый сонм безбожных поэтов, писателей, журналистов и литературоведов, и обходится с ними там довольно сурово (вспомним отрезанную голову председателя МАССОЛИТа Берлиоза). Творческая интеллигенция, ради куска хлеба оскверняющую чистый лик Христа, извращающая Его учение, глумящаяся над евангельской историей и проповедью, не достойна снисхождения. Их обуял бес, и они в «Мастере и Маргарите» получают по заслугам, оставшись по сути дела без головы.

То, что в этом романе и с романом дело не обошлось без нечистой силы, видно из письма от 2 августа 1933 г. Булгакова своему другу, писателю Викентию Вересаеву: «В меня же вселился бес. Уже в Ленинграде и теперь здесь, задыхаясь в моих комнатёнках, я стал марать страницу за страницей наново тот свой уничтоженный три года назад роман. Зачем? Не знаю. Я тешу себя сам! Пусть упадёт в Лету! Впрочем, я, наверное, скоро брошу это». Как видим, не бросил, и роман в Лету не упал. В свете сказанного становится понятным эпизод, когда Воланд «восстанавливает» рукопись из праха. Такие же коллизии происходили и в жизни Булгакова, сжёгшим в 1930 г. первую редакцию романа и через пару лет восстанавливающим его по памяти, вероятно, с большим трудом. Только в этом мастер похож на Булгакова – только в этом и более ни в чём.

Итак, мастер по наущению лукавого начинает писать роман о Понтии Пилате, полностью извращая евангельский сюжет, характеры действующих лиц, расставляет иные смысловые акценты, меняет посыл и направленность Нового завета. Одной из самых вопиющих подтасовок, о которой я ещё не говорил, является эпизод с погребением тела Иешуа Га-Ноцри. Согласно каноническим Евангелиям в снятии тела Христова с креста и последующем погребении принимали участие Иосиф из Аримафеи, осмелившийся прийти к Пилату и попросить у того тело Иисуса; тайный ученик Христа Никодим (о нём говорится только в Евангелии от Иоанна), принёсший для погребального умащения тела Христова ароматическую смесь, составленную из смирны и алоэ; Мария Иосиева – Богородица, по мнению многих истолкователей Евангелия; и Мария Магдалина. «Взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею и положил его в новом своём гробе, который высек он в скале; и, привалив большой камень к двери гроба, удалился» (Мф. 27:59-60). А вот что сказано о погребении Иешуа Га-Ноцри в романе мастера: «Левия Матвея взяли в повозку вместе с телами казнённых и часа через два достигли пустынного ущелья к северу от Ершалаима. Там команда, работая посменно, в течение часа выкопала глубокую яму и в ней похоронила всех трёх казнённых». На вопрос Пилата, обнажёнными ли погребли распятых, Афраний отвечает:

– Нет, прокуратор, – команда взяла с собой для этой цели хитоны. На пальцы погребаемым были надеты кольца. Иешуа с одной нарезкой, Дисмасу с двумя и Гестасу с тремя. Яма закрыта, завалена камнями. Опознавательный знак Толмаю известен.

Вот так. Похоронили Иешуа в общей могиле с преступниками, а не в скале, сделали это римляне и присутствовавший при погребении Левий Матвей. Тела обернули хитонами, а не плащаницей. Полное искажение Евангелия по данному вопросу весьма многозначительно. Если не было надлежащего погребения Иешуа, то скорей всего не было и его воскресения. Об этом ничего не говорится в романе мастера, поскольку тот сжёг основную часть повествования. Тем не менее представленный отрывок наводит на мысль именно об этом: воскресения Иешуа в произведении мастера не было и быть не могло. Без Воскресения Христа и веры в Его Воскресение нет христианства либо оно вырождается, как в послереволюционной России, в оголтелое безбожие, когда, скажем, на обложке упомянутого выше издания, изображают Христа, разливающего самогонку апостолам прямо из самогонного аппарата.

Впрочем, в издевательски сниженном, пародийном, травестированном виде Воскресение Христа в романе Булгакова всё-таки имеет место быть. Роль Мессии по воле автора примеряет на себя... Михаил Александрович Берлиоз. «В половине одиннадцатого часа того вечера, когда Берлиоз погиб на Патриарших, в Грибоедове наверху была освещена только одна комната, и в ней томились двенадцать (полужирный шрифт мой – Ю. Л.) литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича». Авторский намёк недвусмыслен: своего «спасителя» дожидаются двенадцать литературных «апостолов». Однако заседание, то есть пародийная тайная вечеря писателей накануне Берлиозовых страстей не состоялось. Тогда как сами «страсти» и собственно «распятие» Берлиоза представлены тем, что он попадает под трамвай, в результате чего лишается головы. Интересно, что происходит все это после разговора с Воландом – мотив искушения Христа сатаной, – и Берлиоз вроде не поддавшись на соблазнительные речи дьявола, все-таки подпадает под его губительное влияние. Глумливое же подобие воскресения происходит в самом начале «весеннего бала полнолуния, или бала ста королей», когда Маргарита видит «отрезанную голову человека с выбитыми передними зубами», которую на блюде подаёт Азазелло вошедшему Воланду.

Или взять эпизод с убийством Иуды. В Евангелии от Матфея сказано: «Иуда, предавший Его, увидев, что Он осуждён, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что́ нам до того? смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошёл и удавился». В романе же ни в коей мере не раскаявшегося Иуду убивают агенты Афрания, они же возвращают Каиафе «тридцать тетрадрахм», а молву о самоубийстве Иуды велит распространить по Ершалаиму своему начальнику тайной полиции прокуратор Иудеи:

– Я готов спорить, что через самое короткое время слухи об этом поползут по всему городу.

Тут Афраний метнул в прокуратора свой взгляд, подумал и ответил:

– Это может быть, прокуратор.

Это могло быть и это стало – в романе, идущему вразрез Евангелию вплоть до каждой своей запятой.

Любопытна и символика числа «двенадцать», присутствующая в романе. Она тоже работает на снижение новозаветной традиции, представленной в Евангелиях числом учеников Иисуса Христа. Практически в самом начале романа упоминается «пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта двенадцатого (здесь и далее курсив мой – Ю. Л.) молниеносного легиона». В половине двенадцатого ночи двенадцать литераторов перестали ждать своего погибшего руководителя Берлиоза. Около «половины двенадцатого дня» сознание «покинуло Стёпу в Ялте», зато «вернулось к Ивану Николаевичу Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна». Вообще почти все события в романе Булгакова происходят в двенадцатом часу. В «половину двенадцатого» в «угрозыск явился шатен» в «ночной сорочке брюках без сапог психический назвался Лиходеевым», – гласит телеграмма, посланная из Ялты в московское Варьете. Стёпа Лиходеев же был заброшен на расстояние более «двенадцати тысяч километров». «Четыреста двенадцатым» отделением выдан паспорт киевлянину Максимилиану Поплавскому, и в «номере четыреста двенадцатом гостиницы «Астория» был обнаружен полубезумный Римский. Гелла приглашает барона Майгеля на бал «к двенадцати ночи». «Пиром двенадцати богов» клянётся прокуратор, рассказывая Афранию об Ершалаиме, самом «безнадёжном месте на земле». Маргарита приходила к мастеру, когда «стрелка показывала полдень. «Двенадцать человек осуществляли следствие» по делу шайки «гипнотизёров и чревовещателей, великолепно владеющих своим искусством». Наконец, «двенадцать тысяч лун» мучается за своё предательство Понтий Пилат. Комментарии излишни.

Продолжим разговор о мастере и его рукописи. На мой взгляд, он мало чем отличается от писателей и литераторов, гротескным образом выведенных Булгаковым в «Мастере и Маргарите». А если и отличается, то, несомненно, в худшую сторону. Они обыкновенные литературные рвачи, эксплуататоры своих творческих способностей, но не посягающие в отличие от мастера на самое святое. Даже Иван Бездомный, написавший «большую антирелигиозную поэму», хотя и очертил Иисуса «очень чёрными красками», но делал это все-таки не от души, а по заказу Берлиоза. Поэтому у таких, как Бездомный, есть имена, прозвища, псевдонимы.

Мастер же лишён даже этой малости, даже слово «мастер», как я уже отмечал, пишется со строчной буквы; а с заглавной – только в заглавии, поскольку его «псевдоним» стоит там первым, и в том случае, если фразы начинаются непосредственно с этого слова. Причина этому, на мой взгляд, следующая. Когда мастер писал роман, в него «вселился бес», но не фигурально, как в случае с Булгаковым, когда тот принялся восстанавливать свою сожжённую рукопись, а самым натуральным образом. Вселившись, бес уже не отпустил мастера – ни на этом свете, ни на том. А зачем такому автору имя, если таких писателей, как он, великое множество? В той же редакции «Безбожника» (мало ли было подобных газет и журналов!) сидит, как мы помним, безымянная «неимоверная сволочь», однако «разъяснить» её опять-таки можно. И сделаю я это с помощью Евангелия от Марка. Там в одной из притч одержимый нечистыми духами человек, «увидев ... Иисуса издалека, прибежал и поклонился Ему, и, вскричав громким голосом, сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? заклинаю Тебя Богом, не мучь меня! Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне (полужирный шрифт мой – Ю.Л.), потому что нас много». Таким образом, имя нашему мастеру – легион, потому что таких, как он писателей, тьмы-тьмущие, а он едва ли не худший из них. Другие продали душу дь

яволу за какие-то материальные блага, а мастер – вероотступник и антихристианин по своему духу.

Как я уже говорил, в мастере так или иначе проступают черты сразу трёх действующих лиц из древней эпохи, обозначенной в романе. Скажу об этом чуть подробнее.

Во-первых, это Левий Матвей, который ходит «с козлиным пергаментом» за Иешуа и неверно записывает за ним его речи. Га-Ноцри даже жалуется на Левия (вот ещё нонсенс!) Понтию Пилату. Мастер, предлагая свою версию новозаветных событий, настолько извращает Евангелие, что тем самым вызывает из преисподней едва ли не легион бесов.

Во-вторых, это Иуда, предавший Иешуа, высказавшего несколько неосторожных слов о земной власти в пользу «царства истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Подлинный Иисус Христос не мог бы сказать и этих слов, поскольку не восставал против земной власти, но утверждая примат власти небесной над властью земной. А речи Иешуа предполагают какой-то анархо-синдикализм, немыслимый в те времена. Мастер тоже предаёт Иисуса Христа, изготовив в своём романе подлинное антиевангелие. К сожалению, Булгаков отказался назвать роман евангелием от Воланда: так было бы лучше для читателей, принимающих происходящее в «Мастере и Маргарите» за чистую монету.

В-третьих, это Понтий Пилат, по воле мастера предающий на смерть «бродячего философа и врача». Перед мастером как перед писателем стояла довольно сложная задача: приговорить к мучительной смерти Иешуа и при этом найти для Понтия Пилата иную мотивацию, нежели та, что имеет место быть в четырех Евангелиях. И мастер нашёл: по его версии, прокуратор Иудеи предал Иешуа Га-Ноцри из трусости. В Новом завете Понтий Пилат всего-навсего исполняет свой долг, не понимая, Кто стоит перед ним. Тогда как в романе мастера Пилат все прекрасно видит, по крайней мере, то, что стоящий перед ним человек ни в чем не виноват. Этого мало. Осудив на жестокие муки Иешуа, прокуратор, в свою очередь, начинает терзаться муками совести. Однако мастер устами Иешуа прощает «всадника Понтийского Пилата», в своё время «умывшего руки» и страдающего за это в течение двух тысяч лет. Вот уж воистину, по словам Воланда, следует «обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели», поскольку милосердие «совершенно неожиданно и коварно ... проникает в самые узенькие щёлки». Так и жалость к Пилату проникла в душу мастера, заставив его создать апологию предателя. Мастер и создал. Какой ценой? Об этом достаточно сказано выше.

Если верны мои подсчёты, то по отношению к произведению мастера слово «роман» употреблено в «Мастере и Маргарите» ровно 39 раз. Возможно, стоит каким-нибудь образом интерпретировать это число. Например, сказать о том, что в 1939 г. Булгаков в общем и целом завершил роман, и оставалась только его мучительно долгая и утомительная редактура. А может быть, дело в другом. По воспоминаниям супруги писателя, «когда наступил 39-й год, он (Булгаков – Ю. Л.) стал говорить: “Ну, вот пришёл мой последний год”». Шесть раз роман мастера назван рукописью, однажды манускриптом. Но ни разу – книгой – и как раз это далеко не случайно.

Сперва разберёмся с рукописями. Впервые это слово появляется в первой главе – знаменательной, как мы видим, во многих отношениях.

– Тут в государственной библиотеке, – говорит Воланд литераторам Берлиозу и Бездомному, – обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского.

Чернокнижник – один из синонимов колдуна, – человек, занимающийся чёрной магией, оккультизмом и подпавший под власть сатаны.

Во второй раз тема рукописей возникает после смерти Берлиоза, когда в квартире №50 «было произведено опечатание рукописей и вещей покойного» и объявлено, что «рукописи покойного ... будут взяты для разборки». Мы не знаем, о чём писал председатель МАССОЛИТа, но, судя по поэме, которую он заказал Бездомному, и характеру замечаний писателя относительно произведения поэта, всё достаточно просто: скорей всего Берлиоз как литератор занят тем же самым, чем и Бездомный, только на более высоком, квалифицированном уровне.

В третий раз – и это символично – Воланд произносит знаменитое ныне «Рукописи не горят» и тем самым сводит воедино все рукописную сущность романа в романе. В этом имеется определённый смысл. Все эти рукописи оказались не совсем изданными, но не утраченными, и это объединяет их физически. Мистически же их объединяет антирелигиозная, если не сказать, антихристианская направленность. Это относится и к рукописям чернокнижника, и к манускриптам председателя МАССОЛИТа, и к антиевангельскому апокрифу мастера. Таким образом, его роман о Пилате получает в романе Булгакова статус чернокнижного.

Слово «книга» в романе Булгакова употребляется, когда речь заходит об «Анналах» Тацита; греческих книгах (вопрос Пилата Иешуа: «В какой-нибудь из греческих книг ты прочёл об этом?»); книгах из библиотеки мастера (6 раз), которые он накупил, проживая в своём подвале; книге истории болезни мастера, домовой книге застройщика, в которой мастер был прописан, и «конторского типа» книге, «в которую гражданка, неизвестно для каких причин, записывала входящих в ресторан» Грибоедова (11 раз). Вдобавок супруга Ивана Понырева «сидит у лампы с книгой, смотрит горькими глазами на спящего». Свой роман Булгаков тоже называет книгой, словно сообщая ей некоторый библейский статус: «Прошло несколько лет, и затянулись правдиво описанные в этой книге происшествия и угасли в памяти. Но не у всех, но не у всех». Однако авторская ирония не оставляет места для сомнений: роман Булгакова вдохновлён вовсе не Новым заветом.

И ещё. Я уже отмечал, что книгой, «вспушённой» мастером, чтобы та вернее сгорела, когда Азазелло учинил пожар в подвале писателя, могло быть либо Евангелие, либо целиком Священное Писание. Пришла пора поговорить об этом более обстоятельно. По-гречески книга – βιβλίον (библион) от греческого же слова βύβλος (библос) – папирус, во времена оны производившийся в древнем финикийском городе Библ. В языки практически всех народов мира вошли слова «библиотека» и «Библия» (βιβλία – книги, собрание книг, мн. ч. от βιβλίον). Издавна Библию, Священное Писание называют Книгой книг. Вот почему произведение мастера никаким образом не могло называться книгой – а только романом, рукописью, манускриптом, то есть чем-то сочинённым, придуманным, нафантазированным, иллюзорным – в отличие от книги, Книги книг, Библии, Священного Писания, традиционно считающихся боговдохновенными, содержащими несомненные истины, не подлежащими произвольным истолкованиям. Мастер, умерщвлённый посланцем сатаны Азазелло, заканчивает свои взаимоотношения с Богом тем, что предаёт огню книгу – Книгу книг, Библию, Священное Писание или, что вероятнее всего, Новый завет, который он так старательно, вдохновенно и талантливо извратил. Характерен обмен репликами между мастером и Маргаритой во время этого ритуального «всесожжения». Мастер кричит:

– Гори, гори, прежняя жизнь!

Иными словами, мастер бросает в пламя свою жизнь в Боге, свою жизнь во Христе, свою жизнь в Духе святом и окончательно подпадает под власть дьявола.

Мастеру вторит ведьма Маргарита:

– Гори, страдание!

Это крик души можно понимать двояко. Мёртвая Маргарита символически бросает в огонь не только свои страдания и муки, пережитые ею в с связи с перипетиями, выпавшими на долю мастера. Главное – она сжигает дотла Страсти Господни, крестные муки Спасителя, Его страдания на кресте. Маргарита отрекается от них, а это значит, отрекается не только от Христа, но и от своего личного спасения, от своего возможного воскресения во время второго пришествия Спасителя. Впрочем, обоим мертвецам, при жизни отдавшимся черту телом и душой, принявшим от него же практически добровольную смерть, и без того путь к спасению заказан. Как отблагодарил дьявол несчастных в загробной жизни, я говорил выше. Покой, куда помещены страстная ведьма Маргарита и душевно – духовно – недужный мастер, хуже всякого ада. Потому и маются они во время полнолуния, потому и входят беспокойные духи зла в смятенные сны Иванушки Понырева, – чтобы смущать его и без того больную душу. И никакая наука, никакие познания, н

икакие доктрины не помогут ему, ученику мастера, отрёкшегося от Христа, спастись от этого наваждения.

В финале романа Маргарита «наклоняется к Ивану и целует его в лоб», – и этот поцелуй сродни поцелую Иуды, но поскольку в романе перетолковано практически всё, перетолкован и этот символический поцелуй злого духа в женском обличии. Поцелуй Маргариты даёт основание вспомнить иудаистский миф о первой жене Адама – Лилит. Когда она поссорилась с первочеловеком, то превратилась в женского демона, по ночам овладевающего мужчинами и вредящего роженицам и новорожденным. Насколько бесплодная ведьма Маргарита походит на Лилит, вполне очевидно. Не случайно, когда «Иван тянется к ней и всматривается в её глаза», Маргарита не даёт ему вглядеться в них, чтобы он не увидел её демоническую душу и, чего доброго, не открестился от неё: «Она отступает, отступает и уходит вместе со своим спутником к луне».

«Великий Воланд», по словам Маргариты, действительно всё «выдумал гораздо лучше, чем» она. «Лети к ним и всё устрой», – велит Воланд своему подручному Азазелло. Но это относится не столько к убийству любовников – они уже и так в сущности мертвы, – но прежде всего к рукописи мастера, восстановленной главчёртом в «пятом измерении». Её ни в коем случае нельзя было оставлять в миру, поскольку большую её часть мастер все-таки сжёг. «Я вынул из ящика стола тяжёлые списки романа и черновые тетради и начал их жечь, – говорит мастер. – Это страшно трудно делать, потому что исписанная бумага горит неохотно, – но все-таки горит, добавлю я от себя. – Пепел по временам одолевал меня, душил пламя, но я боролся с ним, и роман, упорно сопротивляясь, всё же погибал. Знакомые слова мелькали передо мной, желтизна неудержимо поднималась снизу вверх по страницам, но слова всё-таки проступали и на ней. Они пропадали лишь тогда, когда бумага чернела и я кочергой яростно добивал их».

Итак, роман мастер практически сжёг. Если бы не подоспевшая Маргарита, рукопись сгорела бы дотла. Зададимся вопросом, что же всё-таки не сгорело, ведь о том, что сгорело, мы можем только предполагать. О несгоревшем мы тоже можем исключительно строить предположения, но здесь у нас больше шансов угадать истину, поскольку на помощь нам приходит текст «Мастера и Маргариты». Судя по всему, от огня были спасены те самые 4 главы из рукописи мастера. Это главы №2 – «Понтий Пилат; №16 – «Как прокуратор пытался спасти Иуду; №25 – «Казнь»; и №26 – «Погребение». С моей точки зрения, когда «какой-то другой редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером», это были как раз главы, впоследствии извлечённые Маргаритой из печки. И вот почему.

Рукописи все-таки горят, потому что горит бумага, на которой пишутся рукописи. Температура, при которой воспламеняется и горит бумага, – «451° по Фаренгейту» (Fahrenheit 451) – так называется знаменитый научно-фантастический роман Рэя Бредбери, опубликованный в 1953 г. Ещё раз: температура воспламенения и горения бумаги составляет 451° по Фаренгейту или 233° по Цельсию. Таков закон природы. В той системе координат, где мы находимся, исследуя роман Булгакова, мы говорим: таков закон, воздвигнутый Господом Богом, и никому не по силам его ни отменить, ни даже как-то видоизменить. Даже сатане, в том числе литературному, активно действующему на страницах булгаковского романа. Например: если смерть Берлиоза была предопределена, то ему и отрезала голову «русская женщина, комсомолка»; а вот Бенгальскому оторвали голову не по праву, а только ради лихого бесовского молодечества, поэтому «кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею» незадачливому конферансье, «и она точно села на своё место, как будто никуда и не отлучалась».

Махинацию с рукописью мастера Воланд проделал в пресловутом «пятом измерении» во время нескончаемо долго длящейся «праздничной полночи». Действительно возможности сатаны «довольно велики, они гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди», но эти возможности ни в коей мере не могут превышать возможностей и установлений Творца. Это прекрасно

известно Воланду, поэтому он и бесчинствует строго в рамках своих возможностей, а если он и его клика – в силу бесконечного дьявольского самохвальства – несколько выходят за пределы дозволенного, то они обязаны все незаконно совершенное вернуть, как говорится, в первобытное состояние.

Это и происходит в романе в самый ответственный момент. Когда Азазелло учиняет пожар в подвале, Маргарита кричит мастеру:

– Но только роман, роман ... роман возьми с собою, куда бы ты ни летел.

И мастер отвечает:

– Не надо ... я помню его наизусть.

– Но ты ни слова... ни слова из него не забудешь?..

– Не беспокойся! Я теперь ничего и никогда не забуду...

– Тогда огонь! – вскричал Азазелло, – огонь, с которого всё началось и которым мы всё заканчиваем.

– Огонь! – страшно прокричала Маргарита.

А теперь – внимание! «Азазелло сунул руку с когтями в печку, вытащил дымящуюся головню и поджёг скатерть на столе. Потом поджёг пачку старых газет на диване, а за нею рукопись (полужирный шрифт мой – Ю. Л.) и занавеску на окне». Азазелло – вопреки всяческим басням о несгораемых рукописях – прежде всего сжигает именно роман мастера. Скатерть, пачка газет и занавеска – только для того, чтобы получше занялась огнём рукопись. Полный рукописный текст, извлечённый демонами с того света, никоим образом не мог быть оставлен на этом свете – потому что был сожжён его автором в печке. Бесы и так вышли за рамки допустимого, восстановив сожжённую рукопись, каковая в итоге сгорает дважды. А вместе с рукописью сгорает в романе и миф Воланда о её асбестовом происхождении. Иначе и быть не могло. Нравится сатане это или нет, рукопись должна была исчезнуть из этого мира, поскольку – повторяю это ещё раз – бумага воспламеняется и горит при 451 градусе по Фаренгейту или 233 градусах по Цельсию. Это установлено Творцом нашего самого лучшего из всевозможных миров, а Его противники слишком ничтожны, чтобы расшатать основания, на которых держится этот мир. Показательно, что ни мастер, ни Маргарита при всех своих мучениях и страданиях ни разу не обращаются к Богу, поэтому не могут не только противостоять сатане, но и с радостью принимают его «помощь».

О Боге, кстати, в романе Булгакова почти не говорится. О Нём рассуждает, как ни странно, только Воланд, обиженный на литераторов за то, что они в Него не верят. В речи других персонажей Бог – всего-навсего риторическая фигура, присутствующая в некоторых фразеологических оборотах. В книге превалируют языческие боги. Возглас Пилата «О боги, боги!» и сопутствующий ему «Яду, мне яду!» возникает на протяжении текста все те же 12 раз. Шесть раз эти слова произносит сам прокуратор Иудеи (главы 2 – трижды, 25, 26 и Эпилог). Трижды – автор повествования: «И плавится лёд в вазочке, и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!» – рассуждение о сгоревшем Грибоедове (глава 5); «Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! – размышление о Маргарите (глава 19); «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля!» – предварение рассказа о «всадниках», которых несли «волшебные чёрные кони» (глава 32). Один раз такое восклицание вырывается из уст мастера, вызволенного из «дома скорби» и оказавшегося в «нехорошей квартирке»: «И ночью при луне мне нет покоя, зачем потревожили меня? О боги, боги...» (глава 24). И дважды – из уст бывше

го Иванушки (оба раз в Эпилоге): «Боги! – начнёт шептать Иван Николаевич, прячась за решёткой и не сводя разгорающихся глаз с таинственного неизвестного, – вот

ещё одна жертва луны...» и «Лжёт он, лжёт! О, боги, как он лжёт! – бормочет, уходя от решётки, Иван Николаевич», наблюдая за Николаем Ивановичем, каждое полнолуние сожалеющем о своей несбывшейся «Венере» (Наташе – домработнице Маргариты) и о дурацкой «бумажке» с оттиском «уплочено». Языческие боги, слетевшие с языка римлянина Пилата, подхватываются автором романа и передаются его персонажу, пострадавшему от сатаны.

Безбожие! В этом трагедия ведьмы – Маргариты и уж тем более трагедия писателя – мастера, вольно или невольно извратившего свои человеческие, жизненные и творческие установки. По мысли Булгакова таким людям, таким писателям спасения от нечистой силы нет. Собственно говоря, в безбожной стране, каковой предстал в романе писателя СССР, спасения от неё нет никому. В этом смысле весьма многозначителен финал 31-й главы «На Воробьёвых горах», имевшийся в окончательной рукописи «Мастера и Маргариты», но по неизвестным причинам подвергшийся неизвестно чьей редактуре. Перед самым отлётом Воланда и его свиты «на родину» внезапно «вдалеке за городом возникла тёмная точка и стала приближаться с невыносимой быстротой. Два-три мгновения, точка эта сверкнула, начала разрастаться. Явственно послышалось, что всхлипывает и ворчит воздух.

– Эге-ге, – сказал Коровьев, – это, по-видимому, на

м хотят намекнуть, что мы излишне задержались здесь. А не разрешите ли мне, мессир, свистнуть ещё раз?

– Нет, – ответил Воланд, – не разрешаю. – Он поднял голову, всмотрелся в разрастающуюся с волшебной быстротою точку и добавил: – У него мужественное лицо, он правильно делает своё дело, и вообще всё кончено здесь. Нам пора!

И тогда над горами покатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:

– Пора!! – и резкий свист и хохот Бегемота».

Вот и все. «Инспекторская проверка» завершена, человек с «мужественным лицом» – Сталин, – находящийся под покровительством сатаны, «верной дорогой» идёт сам и ведёт свою страну. И вообще: «всё кончено здесь», – добавляет Воланд, не позволивший Коровьеву уничтожить свистом стремительно приближающийся истребитель. Можно убираться из этой «конченой» страны, с тем чтобы доложиться руководству об успешно выполненной миссии и о благополучном, с точки зрения сил ада, положении дел на подведомственной князю тьмы территории. И в таком виде Булгаков хотел представить свой роман «наверх»?!

Первая читка завершённой рукописи в кругу друзей писателя и его супруги состоялась 27 апреля, 2 и 14 мая 1939 г. 15 мая Елена Сергеевна записывает: «Последние главы слушали почему-то закоченев. Всё их испугало. Паша (завлит МХАТа П. А. Марков – Ю. Л.) в коридоре меня испуганно уверял, что ни в коем случае подавать (Сталину – Ю. Л.) нельзя – ужасные последствия могут быть...». Да и было от чего окоченеть. Шёл, напомню, 1939 год. Репрессии были в самом разгаре, людей арестовывали и за меньшее. Как бы отнёсся бывший семинарист Сталин к недвусмысленному намёку на то, что он находится под покровительством сатаны, понятно без комментариев. Участь Булгакова, по-видимому, была бы решена, и она оказалась бы существенно иной, нежели у мастера, очутившегося вместе с Маргаритой «в местах значительно более отдалённых, чем Соловки».

31 октября 2016

12. Заключение

Впервые я узнал о романе Булгакова «Мастер и Маргарита», будучи в рядах Советской армии. Дело было в 1977 году, я служил на «точке», дислоцированной в Грузии, располагал некоторым досугом и доступом в библиотеку воинской части. Впоследствии «те баснословные года», наполненные дневными и ночными бдениями в капонире с современным радиорелейным оборудованием и почти непрерывным чтением художественной литературы (до дежурств, после них, во время них и вместо них), я посчитал первым курсом университета, куда я собирался поступить, но так и не поступил.

Из романа «И это всё о нём» популярного в ту пору Виля Липатова я вычитал следующее: «Молодые интеллектуалы понемножку заменяли Ильфа и Петрова злыми цитатами из булгаковского романа «Мастер и Маргарита», тоскуя по новенькому, считали уже, что оперировать Ильфом и Петровым старомодно». В библиотеке отдельного радиорелейного батальона, в котором проходили мои армейские будни и праздники, означенной книжки не оказалось, однако словосочетание «Мастер и Маргарита» прочно осело в моей памяти.

В 1986 году книга в напечатанном посредством ЭВМ виде попалась мне на глаза в Москве (только сейчас осознал, насколько это было символично), где я в течение нескольких месяцев старательно стряпал дипломную работу по «Электроснабжению промышленных предприятий и установок». Мы, студенты, жили в институтской «общаге», и обнаруженная у полузнакомых ребят распечатка была предоставлена мне на двое или трое суток. Я прочитал книжку взахлёб, это было воистину моё чтение – от первой до последней буквы. К тому времени я уже превратился из воинствующего атеиста, гремящего цитатами из «Библии для верующих и неверующих» и «Галереи святых» Поля Гольбаха, в человека, прочитавшего практически всю Библию, в том числе почти весь Новый завет и некоторое количество околобиблейской литературы, включая «Апокрифы древних христиан». Проблематика, очерченная Булгаковым в его самом талантливом, мощном и загадочном произведении, была мне очень близка.

Собственный экземпляр романа мне удалось раздобыть году этак в 1987-1988 в одной сельской, каюсь, библиотеке. Меня занесло в те края в качестве комбайнёра, осуществлявшего помощь советским пейзанам в уборке урожая и добывающему себе право на получение жилплощади для семьи из трёх человек. Пришлось долго уговаривать местную библиотекаршу совершить равноценный в моих глазах натуробмен: никем не читанных, девственно хрустящих «Мастера и Маргариту» на пару популярных детективов. Эта книга и сейчас при мне, изрядно потрёпанная, подклеенная, размеченная не одни

м десятком закладок, утратившая пару последних листов. О том, сколько человек прочитали эту чудом попавший в мои руки экземпляр, сказать не представляется возможным.

Впоследствии не было года, чтобы я так или иначе не возвращался к «Мастеру и Маргарите»: либо в отрывочном – «с любого места» – варианте, либо в полноценном – «от корки до корки». Безоговорочное восхищение произведением писателя оснащалось собственными наблюдениями над текстом, благодаря чему видоизменялись, накапливаясь и уплотняясь, мои трактовки этого произведения. Первая попытка версификационного истолкования романа случилась со мной в декабре 2008 года. Тогда я сочинил венок сонетов «Stanza macabre, или мастер и Маргарита». В стихи поместилось далеко не всё, за последние годы присовокупились свежие размышления, потребовавшие электронного воплощения. Не без влияния Булгакова вышла у меня из-под пера ранняя поэма «Небесная вечеря», особенно её третья часть (обе поэмы прилагаются).

В наше время роман Булгакова обрёл неслыханную популярность, стал едва ли не попсовым, превратился в образчик массовой литературы. По мнению иных литературоведов (я уже об этом говорил), теперь «Мастер и Маргарита» принадлежат к тому самому МАССОЛИТу, против которого восстаёт автор в своём романе. Доля истины в этом суждении имеется, но всего лишь доля и не слишком существенная. На мой взгляд, истинные смыслы от широкой читательской массы все-таки ускользают. Эб этом говорят и экранизации романа, и постановки, и выходящие одно за одним исследования о романе, вроде бы уместные в год 125-летней годовщины со дня рождения Булгакова. Насколько я могу судить, в головы читателей и зрителей внедряются исключительно «злые» булгаковские «цитаты», воспевающие нечистую силу. Не думаю, что этого хотел сам автор, но нам действительно не дано «предугадать, как наше слово отзовётся», а «благодать» (благо-дать) в виде «сочувствия» (со-чувствия) даётся далеко не каждому.

Отходя в мир, Михаил Афанасьевич прошептал: «Чтобы знали, чтобы знали...». О чем знали – на этот вопрос каждый из читателей, зрителей отвечает по-разному. Решившись предпринять свою очередную попытку истолкования, я понимал всю невозможность в своих абсолютно субъективных заметках даже отчасти охватить микро- и макрокосм романа. Насколько же убедительны и достоверны мои наблюдения, и сумел ли я справиться с задачами, сформулированными во Введении, судить не мне.

И последнее. К замечательно формулировке Петра Вегина о гениальных рукописях, которой открываются мои заметки, как говорится ни убавить, ни прибавить. Разве только то, что плохие рукописи тоже горят, но до них никому нет дела...

8 октября 2011 – 31 октября, 5 декабря 2016

Приложение

Список использованной литературы

Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. М.: Современник, 1984. – 368 с.

Булгаков М.А. Белая Гвардия. Театральный роман. – Романы. – Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1988. – 368 с.

Булгакова Е.С. Дневник Елены Булгаковой. Предисл. Л. М. Яновской. Сост., подготовка текста и коммент. В. И. Лосева и Л. М. Яновской. М.: Кн. палата, 1990.

Варламов А.Н. Михаил Булгаков / Жизнь замечательных людей. М.: Молодая гвардия, 2008. – 880 с.

Диакон Андрей Кураев. «Мастер и Маргарита»: за Христа или против. М.: Захаров, 2004.

Лакшин В.Я. Булгакиада. М.: Правда, 1987.

Смелянский А.М. Михаил Булгаков в Художественном театре. 2-е изд. М.: Искусство, 1989.

Соколов Б.В. Тайны «Мастера и Маргариты». Расшифрованный Булгаков. М.: Яуза, Эксмо, 2006.

Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. Самое полное издание. М.: Эксмо, 2016.

Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Перепечатано с Синодального издания. М., 1988.

Библейская энциклопедия. М.: Терра, 1990. – 902 стр. Репринт, М., 1891 г. Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия. Трудъ и изданiе архимандрита Никифора.

Апокрифы древних христиан: Исследование, тексты, комментарии / Редкол.: А.Ф.Окулов (пред.) и др. – М.: Мысль, 1989. – 336 с.

Равикович А.Б. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства. – М.: Политиздат, 1990. – 479 с.

Свенцицкая И.С. Раннее христианство: страницы истории. – М.: Политиздат, 1987. – 336 с.

Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М.: Книга, 1-3 т. 1989. Репринтное издание, СпБ., 1893-1912 гг. Матерiалы для Словаря древне-русскаго языка по письменнымъ памятникамъ. Трудъ И.И.Срезневскаго.

Борхес Х.Л. Проза разных лет: Сборник / Пер. с исп. Составл. и предисл. И.Тертерян; Коммент. Б.Дубова. – М.: Радуга, 1984. – 320 с.

Брэдбери Р. 451 градус по Фаренгейту / Авторский сб. Серия: библиотека современной фантастики, т.3 / Пер. Т.Шинкарь. – М.: Молодая гвардия, 1965. – 350 с.

Данте А. Божественная комедия. // Авторский сборник / Серия: Библиотека всемирной литературы. Серия первая, т.28 / Примечания Е. Солоновича, С. Аверинцева и А. Михайлова, М. Лозинского / Пер. М. Лозинского. – М.: Художественная литература, 1967. – 688 с.

Манн Т. Доктор Фаустус: Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом: Роман / Пер. с нем. С. Апта и Н. Ман. – М.: Республика, 1993. – 431 с.

Юрий Лифшиц

Специально для альманаха «45-я параллель» – 

текст публикуется впервые

Иллюстрации к роману «Мастер и Маргарита»

Художник Сергей Тюнин –

из свободных интернет-источников

_____

Начало в номере-45 от 1 декабря 2016 года

Продолжение в номере-45 от 11 декабря 2016 года.