Юрий Каминский

Юрий Каминский

Четвёртое измерение № 25 (301) от 1 сентября 2014 года

Продолжение жаркой молитвы

 

* * *

 

Была вода у скал точь-в-точь,

Как лошадь загнанная в мыле,

И маяки, словно немые,

Жестикулировали в ночь;

 

Привстав на цыпочки, волнуясь,

Выглядывали корабли…

А море вспоминало юность

У доадамовой земли.

 

Вот так мильоны лет назад

Оно у ног планеты юной

Входило в бешеный азарт,

Срывая молнии, как струны;

 

Кромсало землю одинокую,

Ей верность трудную храня…

И были ласки те жестокие

Как обещания меня.

 

1962

 

* * *

 

На скамейке сидит одноногий Терентий.

Щёлкнул, будто ружейный затвор, портсигар,

И уходят под сонные кроны деревьев

Кольца дыма и водочный перегар.

 

А вокруг столько смеха и белой сирени!

Но, устало вздохнув, неуклюжий, худой,

Улыбаясь смущённо, уходит Терентий,

По планете стуча деревянной ногой.

 

Я гляжу ему вслед, мне не хочется спрашивать,

Почему он уходит от нас, от луны…

И густеет в ушах эхо – самое страшное

Деревянное эхо минувшей войны.

 

* * *

 

В печи дрова загадочно трещат,

А мы в окно глядим, оставив косинус, –

Безлюдный материк холодной осени

В меридианах скучного дождя

Зовёт нас, утомлённый одиночеством.

Ах, как ему сейчас Колумба хочется,

Или хотя б случайного прохожего;

Но за окном не видно никого,

А он из мглы, огнями растревоженный,

Всё лезет, как из кожи лезет вон.

Старинные подержанные ходики

И тишина, которая нам врёт,

А за окном, вдали, как стадо котиков,

Такси блестят под мутным фонарём.

И смотрим мы в окно, такое чёрное,

Как смотрит капитан в трубу подзорную.

 

1962

 

* * *

 

– Неудачник, – соседи о нём говорят,

Окопавшись в душистых геранях, –

В ресторан приглашали, и, знаете, зря

Он не хочет играть в ресторане.

 

Он бросает на стул свой потёртый жилет,

Старый пол недовольно поскрипывает.

И смотрю я, как наш нелюдимый жилец

Долго ходит в обнимку со скрипкою.

 

Вдруг замрёт у окна, и седой хохолок

Чуть касается рыжего месяца…

И вот уже, вытянутое в смычок,

Его сердце над струнами мечется.

 

И слепящей, победной улыбкой сквозь боль

Нарастает и ширится скерцо…

Оседает под струнами канифоль,

Словно пепел горящего сердца.

 

1962 

 

* * *

 

Птицы летят вдоль осеннего дня,

Больше ненужные клёнам и липам,

Душу вытягивая из меня

С криком прощальным, как будто со скрипом.

 

Птицы летят мимо пашен немых,

Медленно к солнцу творя восхожденье,

Словно по-бабьи повисло на них

Этой неброской земли притяженье.

 

Птицы летят… И уже не забыть

Мне никогда, как за хатой калина

Шепчет им вслед: «Никому не забить

Клин между мной и растаявшим клином».

 

И неуверенность с крыльев гоня,

Может, из глаз наших черпая силы,

Птицы летят вдоль осеннего дня,

А поперёк им душа моя взмыла.

 

1963

 

* * *

 

Я слышу, как по кончикам ресниц

Приходят сны в деревни и столицы,

Как из упавших звёзд простые птицы

Высиживают сказочных жар-птиц.

 

В такие ночи в теле каждый нерв

Звенит струной, мгновенно мир объемля

От марева бездонных звёздных недр

До тех, чьи кости подпирают землю.

 

И, наслаждаясь тишиною, вдруг

Услышишь ты, от ярости немея,

Как чьи-то слёзы падают вокруг,

Как чья-то кровь становится твоею,

 

Как ходит по земле ещё беда,

Калеча души страхом и сомненьем…

И вдруг усвоишь раз и навсегда:

Глухим не может быть прощенья.

 

Вдовы

 

Светлее самых светлых в мире дней

Вставал тот день, осыпав струпья свастики,

И на ресницах солнечных лучей

Земля дрожала, как слезинка счастья.

 

А после, будто не было всех бед,

Распахивая окна, словно клапаны,

На стебельках ликующих ракет

Покачивалась ночь. И вдовы плакали,

 

И шли они в манящие огни,

Взлетавшие всё яростней, всё чаще…

Как безутешно плакали они

И утешали плачущих от счастья.

 

1963

 

* * *

 

Вечер древним Эвксинским Понтом

Подступает к окну, и звезда,

Взмыв, упала за горизонтом

Неисписанного листа.

 

Только это не лист, а туманность

Андромеды лежит на окне…

О, понять бы хоть самую малость

Говорящих её огней;

 

Примоститься хотя бы на краешке

Как мгновенья летящих лет,

Посмотреть на детей, играющих

В прятки с бабочками. И в свет

 

Превратиться, чтоб далью безбрежной

Каждый миг упиваться всласть,

И на чей-то лист белоснежный

Осеняющим бликом упасть.

 

1963

 

Куприну

 

А ведь и я умру, сорвавшись вдруг

С последнего качнувшегося взгляда.

И будут звёзды шелестеть вокруг,

И город – петь электросеренады

Луне, плывущей среди губ и рук;

И будут речи добрые, банальные…

Но вижу я, ложась на правый бок,

Не чистую контору погребальную,

А тесный погребок.

Здесь пьют философы, поэты и бродяги,

Прикладываясь к шутке, словно к фляге.

Здесь помыслы, как палубы, открыты…

Вот рыбаки вошли и шумно сели –

Не просто бронзовые одесситы,

а Одиссеи.

Вдруг встал скрипач, пригладив клок волос,

И взмах смычка из жизни серость вычеркнул…

Как в море, весь в себя ушёл матрос

В татуировках вычурных.

И слушают биндюжники беспечные,

Как дышит сфинкс в ногах у знойной вечности,

Как закипает ветер парусами

И забывают женщины про сон,

И с пристани тревожными глазами

Далёкий подпирают горизонт.

Здесь веет Атлантидой и Элладой,

И Китежем, и Ладогой,

А над столами дым табачный реет…

Здесь все равны – под этой сизой сенью.

И только скрипка старого еврея

Царит над всеми.

Поют четыре вещие струны,

Зовут на все четыре стороны.

Мне снятся звёзды, море, сотни встреч,

Ракеты и ладьи славянской остов,

И кажется, что лечь и умереть

Не так-то просто…

 

* * *

 

Во тьме веков теряется тот век,

Та, не отмеченная гимном веха,

Когда, как настоящий человек,

Собака умерла за человека.

 

И если состоится Страшный суд,

В день, когда трубный глас ворвётся в уши,

Я знаю, и собаку призовут

На этот суд. И дрогнут чьи-то души.

 

1964

 

* * *

 

Уже давно закат над плёсом

Глухой тревогою горел…

Отяжелевшие, как вёсла,

Вздымались крылья. Как с галер

 

Стекали с неба стоны птичьи

На дом, на плечи, на газон.

И полный грустного величья,

День уходил за горизонт.

 

И вмиг умолкли все собаки,

Когда подобием змеи

Качнулась ночь. В таком вот мраке

Завязывался плод земли.

 

И до поры в нём были скрыты

И эта осень, и крыльцо,

И уличный фонарь, со скрипом

Качающий твоё лицо.

 

1964

 

Маме

Год 1946

 

Вся в звёздах, словно в хлебных крошках

От чьих-то сказочных пайков,

Стояла ночь на курьих ножках,

Мерцавших в окнах огоньков.

    

И я, сухарь смакуя ржавый,

Смотрел, как, в сон тебя клоня,

Росой стреноженные травы

Паслись у самого плетня.

    

А за плетнём, где сразу, резко

Ложилась густо тишина,

Не разобрать – орлом иль решкой

Упала на воду луна.

    

И хоть под ложечкой сосало

От голода сто раз на дню,

Мне снилось, помнится, не сало,

А злак, сминающий броню.

    

Я знал: бессмертна незабудка,

Я знал: медвежьей нет глуши,

Пока над спазмами желудка

Царит волнение души.

    

И знаю я: меня от скуки,

От лживых слов, от злобных харь

Спас твердый, как гранит науки,

Тобой не съеденный сухарь.

    

Раввин

    

Средь хибар черней иных руин,

Между синагогой и пороком,

Жил на нашей улочке раввин

С бородой библейского пророка.

    

Повидавший всякое, старик,

Весь в молитвах – до седьмого пота,

Этот мир, где каждый миг столик,

Чтил, как Богом данную субботу.

    

Щедрый, словно вешняя вода,

Был он удивительно рассеян,

Мягок был, но речь была тверда,

Как чудесный посох Моисея.

    

И, кривя в святом волненье рот,

Он взывал к сидящим у порогов:

 «Что ж ты, Богом избранный народ,

Вместо храма строишь глазки Богу?!»

    

И чтоб я душой не околел,

Сквозь столетья горя и печали

Голоса двенадцати колен

В одиноком голосе звучали.    

    

* * *

 

А над землёй обетованной

Звезда библейская горит.

Я здесь, конечно, гость желанный,

Хотя не весел и не брит.

    

Но здесь, где жёстче камня травы,

Где зной, как зверь голодный, лют,

Слова, написанные справа

На сердце, прямо в сердце бьют.

    

Но застарелые, литые,

Кровавым распрям вопреки,

Здесь, под Стеною плача, злые

Оттаивают желваки.

    

И всё же я, друзьями званный

На все готовое, до слёз,

Как по земле обетованной,

Грущу по шелесту берёз.

    

Сейчас дохнет полдневным жаром

Чужая, в общем-то, страна,

Но оборвется Бабьим Яром

Из слёз отлитая Стена.    

    

Мой сосед

    

Время, примиряя всех, бежит,

Но застыл сосед, прижавшись к тыну:

Нынче утром кто-то бросил: «Жид!»

Будто нож всадил соседу в спину.

    

И стоит он, бравший «языка»,

Переживший мировую драку...

От улыбки жалкой старика

Павшие, восстав, пошли б в атаку,

    

Ибо помнят, не в пример живым,

Павшие на Волге и за Бугом,

Как делился сухарём ржаным

Жид, который был железным другом.

    

Как под небом, брызнувшим из глаз,

Он лежал средь мёрзлых трав и кочек,

Но Господь его от смерти спас,

Чтобы испытать ещё разочек.

    

И стоит он, белые усы

Пальцами дрожащими сминая, –

То ли Украины блудный сын,

То ли Вечный Жид её – кто знает?

 

На Голгофе

 

И Он увидел, на Себя взвалив

Все беды человеческого рода:

Текут к Нему со всех концов земли,

Как реки, благодарные народы.

 

Он видел: будто на небесный суд,

Не ведая ни капельки сомненья,

К Нему младенцев матери несут,

В Нём – не в Египте! – находя спасенье.

 

Он видел в тот, на Нём распятый, день,

За нас хлебнув страданий полной мерой,

Как отступает, съёживаясь, тень

Язычества под вешним солнцем веры.

 

И, может быть, Он и мои с креста

Узрел в веках, спасённых им от пекла,

Молитвою сожжённые уста

И сердце, возрождённое от пепла.

 

Закон всемирного тяготения

 

Бумажным крохотным корабликом,

Качнув планету нашу, вдруг,

Ньютону на голову яблоко

Упало из Господних рук.

 

И вмиг охваченный волнением,

Учёный замер, не дыша,

Открыв: взаимным тяготением

Живут и небо, и душа.

 

* * *

 

Отсюда, от увитых ряской вод,

Блаженно спящих среди ив застенчивых,

Я вижу: каравеллою плывёт

Беременная женщина.

 

Плывёт сквозь дым костров и лязг мечей,

С ног стряхивая прах владык развенчанных,

Как продолженье солнечных лучей –

Беременная женщина.

 

И сына наставляющий Дедал,

И звёздный старт ракет многоступенчатых, –

В ней всё, она – начало всех начал –

Беременная женщина.

 

И ничего не будет под луной

Бессмертнее минуты той торжественной,

Когда несёт живот, как шар земной,

Беременная женщина.

 

Молитва поэта

 

Господи, дай мне второе дыханье!

Дай мне взлететь не газетною уткой,

Чтобы я смог одолеть расстояние

Между душой и холодным рассудком.

 

Господи, нет для Тебя невозможного!

Так распахни же пошире мне очи,

Чтоб не ослеп я однажды от ложного

Солнца, что сеет кромешные ночи.

 

Чтобы подняться мне до покаяния

В радости – острой, как лезвие бритвы...

Господи, дай мне второе дыхание

Как продолжение жаркой молитвы.