Юрий Берий

Юрий Берий

Четвёртое измерение № 29 (269) от 11 октября 2013 года

Век живи!..

 

О пользе бессонницы

 

Бессонница бесценная моя,

светлеет ночь и стих почти сложился,

эмблема старости – мартини и змея,

я выпил, закусил и освежился,

ах, да… таблетки… восемь пузырьков,

чего не сделаешь во имя жизни?!

Я не люблю флоридских стариков,

которые чем старше, тем капризней.

Ну, вроде, всё. Через плечо iPad,

ах,  нет… сначала тенниска и шорты,

потом седлаю мой велосипед,

кручу педали на «разрыв аорты»,

зелёные скамейки у воды,

здесь ранний люд,

но тишина, тем паче,

что рыбаков нестройные ряды

застыли в ожидании удачи.

Рефлексия: грехи, мои грехи,

пора за дело, ну куда я денусь,

вот отдышусь и допишу стихи.

Сегодня вторник,

мне к восьми – на теннис.

 

В начале было слово

 

Библиотека Конгресса.

Смотрю не дыша:

регистрационный номер

последней книги

равен государственному

долгу США!

Здесь протоколы ООН

(бывшей Лиги),

любовные письма

Дюбарри, мадам,

долговая расписка

Самофракийской Ники,

текст на листочке,

которым Адам,

грех прикрывал,

выходя из пещеры,

и манускриптов

двойные шпалеры –

всё есть по странам

и по годам,

всё – про искусство,

науку, кино –

времени мчится

седая кобыла,

написано всё,

но давным-давно

всё это в начале

сказано было.

 

Жребий

 

Мне жребий выпал сочинять,

Макать перо в невыливайку

И карандашик очинять...

Моя душа валяла ваньку,

А я – задорные  вирши

На календарные подсказки:

Хоть в горле ёрзали ерши,

Но завуч строила мне глазки.

Я в стенгазете, видит Бог,

Держал за век до интернета

Свой первый популярный блог!

«Колонку Юного Поэта»

Читали даже в районо,

Но после третьего доноса

Нам было всё запрещено.

«Смотри, – сказали, –

кровь из носа…».

Я кровеносные стихи

Послал в родную Комсомолку.

«Стихи безвкусны и плохи.

С приветом, завстихами Ёлкин».*

С тех пор полвека шлю да шлю,

По преимуществу в тетрадку,

Да изредка в Сети шалю,

И то, скорее, для порядку.

 

---

*Анатолий Ёлкин заведовал тогда отделом поэзии.

 

Экзерсисы

 

До дыр зачитывали «Гриф» мы,

Блок, Белый, Бальмонт, Баламут…

Они дерьма за горе-рифмы

От футуристов не имут.

Ложь постулата символизма:

«Мысль изречённая есть ложь»,

Как буква Щ для вокализма,

И слово «поло» для «положь».

Им сатурналии  Верлена,

И негритянка Малларме,

Как парфюмерии – вербена,

А этим играм – буриме.

 

Расклад

 

Удача, с бубён или с треф она,

а нет, что возьмёшь с мужика?  

Словарик Брокгауза-Ефрона

я как-то сменял на жука.

 

Мне было без малого семь тогда,

Володьке восьмой миновал,

он жуликом был уже в те года,

а я ещё в те не канал.

 

С тех пор отшумело лет семьдесят

ужимок, гримас и прыжков.

В итоге моя – штук на семьдесят –

коллекция майских жуков.

 

Каждая слеза… тебе

(Из последнего письма Н. Мандельштам мужу)

 

Ося, Осенька, Осюша!

Боже, как мне жаль…

Кто слезу мою осушит,

утолит печаль?

Жаль, что тучу надо мною

вижу я одна,

нет, любимый, я не ною,

просто вид со дна,

жаль, что я одна пирую

за пустым столом,

нам краюху бы ржаную,

только бы вдвоём,

жаль, что я пишу в пространство,

свидимся ли, нет? –

бережу судьбу пристрастно,

слышу – нет! – в ответ,

жаль, что нам поодиночке

вышло погибать,

напоследок – эти строчки,

не судьба, видать,

но в грядущей жизни мнимой,

всё разворошу,

всё, клянусь тебе, любимый,

миру расскажу

о твоей судьбе несчастной,

мужество и страх,

о твоей судьбе прекрасной,

о твоих стихах.

Всё. Прощай, мой мальчик светлый,

поводырь слепой…

Век корявый, несусветный

дышит за спиной.

 

Попытка теодицеи

баллада

 

У наших соседей, у двух стариков,

Жила домработница Марта.

Ей в пекло на круг из семи округов

Транзитная выпала карта.

Сначала дочурка шестнадцати лет

Повесилась с внучкой в утробе.

У чёрта в запасе чего только нет…

Ну как тут не вспомнить о Боге!

Потом муж запил, и пропал Василёк,

Он в яму с извёсткой свалился.

Какой-то приблудный завыл кобелёк,

И вой его в небо завился.

А Марта засохла, на пятом кругу

Душа помутилась от жажды.

И если б не люди на том берегу,

Она утопилась бы. Дважды.

Но дьявол – не дремлет, на круге седьмом

Оставил он Марту живою,

Оставил ей память, а в сердце седом

Оставил собачьего вою.

С тех пор и скиталась она по земле,

И в наших краях оказалась.

Бедняжку соседка нашла по зиме,

И Марта за ней увязалась.

У нас антресоли над кухней, и там

Мы хором её поселили.

Вот так пофартило двум нашим котам:

Они здесь и ели и пили.

Потом целый день от зари до зари

Варила, скоблила, стирала.

А вечером мыльные дуть пузыри

Детишек порой собирала.

Бывало, что тонким своим голоском

Про доченьку пела и внучку,

А то обсуждали они с Васильком,

Что девочкам взять бы в получку.

Но счастье короткое выпало ей,

Соседей в неделю не стало.

Пришли молодые, совсем без затей:

Слугу им держать не пристало.

А Марте неведом давно уже страх,

С улыбкой – «Спаси Бог» – сказала.

Пошла по Жилянской* с кошёлкой в руках,

От нас два шага до вокзала…

 

---

*улица в Киеве

 

Из Пушкина

 

Гитары сладкогласной перебор,           

Негромкий голос ссыльного Поэта:          

 

Роняет лес багряный свой убор…

 

Ночей холодных верная примета.

Судьба и рок! Нещадная дубина                        

Достанет нас,  куда б ни занесло:                     

 

Всё те же мы: нам целый мир чужбина…

 

Отечество нам наше ремесло.                           

Рассыпаны волшебные цветы,                

Горят они, куда ни кинешь ока:           

 

Служенье муз не терпит суеты…

 

И виновато вдруг и одиноко.

 

Сомнение

 

Над домом пламенеют небеса,

беседуем с Надеждой на пороге.

– Я верую в былые чудеса,

но больше в те, что всё ещё в дороге.

– Дороги нет. Все чудеса в тебе! 

Играй в гляделки с собственной душою,

поймаешь взгляд и сбудется обет:

ты станешь властен над своей судьбою.

– За веками я пялюсь в темноту,

и у неё выпрашиваю чуда.

Ответную приемлю немоту,

мол, не могу, и отвяжись, Иуда.

– Не оставляй надежды… вы с душой…

в конце концов вы встретитесь глазами!

– Не обкуриться бы зелёной анашой,

пока душа поспеет с чудесами.

 

Разговор

 

Всё впереди – всё позади:         

в чёрточку время скукожилось,   

а без него, сам посуди,

вечно бы нам и легко жилось.     

 

Вольно тебе пороть ерунду!

Ты же привязан ко времени,

Как рыжий матрос-баламут к ядру,  

или вахмистр мёртвый к стремени.

 

То-то и есть! Время и смерть

кровавым узлом закручены.

Время смердит, и эта смердь

будто со смертью заручины.

 

Бредишь! Без времени нет перемен,

а завтра надеждой беременно…

Не веришь? Ну что ж –  на горло ремень,

и можешь уйти. Безвременно.

 

Век живи…

 

Пишу стихи

о закате жизни,

о том, что потёрся

старый пиджак,

о том, что, чужой

на своей отчизне,

я здесь на чужбине

тоже чужак,

о том, что стихи

мои не читают,

что вместо беседы –

склока и брань,

причём небожители

предпочитают

к пивку исключительно

воблу – тарань.

Всё как положено,

ныне и присно,

носил ли ты дудочки,

шкары ли, клёш,

что на роду тебе

было написано,

только под занавес

и узнаёшь.

 

Как это славно – сочинять…

                                                

Случается, нечасто, но случается,

Созвучие со смыслом сочетается,

И возникает ощущение удачи,

Что можно только так. И не иначе.

Моя поэзия,  как баба с коромыслом:

В ведёрке – все созвучия со смыслом,

В ведрище – только постные слова...

Поёт солова, ухает сова.

 

Чабрец-трава

 

Середина октября,

на душе – ни строчки,

пьют по осени не зря

поэты-одиночки.

Скопом – это пустяки,

шлёпаешь губами,

я бы вымер от тоски

в хоре с  голубями.

Кружит голову чабрец,

цвет или обманка?

То ли ступору конец,

то ли лихоманка…

 

Памяти Юрия Карабчиевского

 

Так ненавидит

только влюблённый,

злее завистника оговорит.

Влюблённый поэт –

проводок оголённый:

разрядом убьёт

и перегорит.

 

Вот в чём вопрос…

 

Расхожих истин плевелы и зёрна            

Я ворошу, гадаю, вороша:                        

Возможно ли, что время иллюзорно,                

Когда бессмертна странница-душа?              

 

Огниво

 

Надежда угасала,

воскресала…

я рай потерянный

возжаждал обрести,

но трут мой отсырел,

кремня нет и кресала,

и некому кресалом

о кремень поскрести.