Все стихи Юлии Пикаловой
(Не)познанный
Мой неузнанный,
Мой непознанный.
Тропы узкие,
Лето позднее.
Осень ранняя,
Губы спелые.
Умираю – так
Прикипела я
И к устам твоим,
И к перстам твоим,
И к плечам твоим,
И к лучам твоим –
Из лукавых глаз,
Из бедовых фраз.
То ли бог не спас,
То ли – наградил:
У меня сейчас
Счастие в груди:
Мастью – узнанный,
Сердцем – познанный.
Snapshot
В моих владеньях тишина:
Ни дуновенья, ни дыханья,
Текут слоями времена
И путают воспоминанья,
Молчит заманчиво вода,
Рыбак закидывает невод
И колет первая звезда
Ещё светлеющее небо.
Stream of Consciousness (поток сознания)
Before you slip into unconsciousness I’d like to have another kiss,
another flashing chance at bliss, another kiss, another kiss…
The Doors
в потоке шёпота и лепета,
и долгих гласных,
и восхищения, и трепета,
и глаз, опасных
в своём блаженстве и безумии
(мозг – обесточен!),
без подлежащих и сказуемых,
ещё – без точек,
ещё – без пауз (о, беспамятство
горячей речи!)
уста молчавшие – распаяны
восторгом встречи,
слова беззвучные – из digital
рванулись в голос,
они и дожили, и выжили,
теперь их голод
неутолим часами, сутками,
годами, жизнью,
и вот лишаемся рассудка мы:
«скажи! скажи мне!» –
звенит сердечною аварией…
когда случится,
мы с Вами будем – разговаривать
совсем как птицы!
Varisco Serafino
…не из нашего столетья.
А. Ахматова
Тот городок был новым для меня.
Я в нём нашла местечко потайное
У самой кромки озера. К нему
Спускаются заросшие ступеньки,
И дальше только озеро и я
Да чайки, накричавшиеся за день
И странно смирные.
Сюда живые звёзды наблюдать
Без неживого городского света
Ходила три бессонницы подряд,
Едва во тьме ступеньки различая.
Потом три дня шёл колыбельный ливень,
А, может быть, три месяца – не помню,
Всегда с трудом я понимала время.
Нет, не всегда:
В одной из прошлых жизней
Был календарь расписан по часам,
И время подчинялось этой сетке
И было исключительно квадратным.
Как хорошо, что это позади,
И время может течь совсем свободно
Или не течь вообще.
И вот спустя три дня или три года
Пришла я снова к узеньким ступеням –
И ничего не узнаю: туда ли
Попала я? Откуда этот свет
Торжественный? Неужто и сюда
Проникли фонари, и не осталось
На свете первозданных уголков?
Поблёскивали празднично ступеньки,
И, оступиться не боясь, я вниз
Почти бежала. Да, к воде, к воде! –
И – врезалась в серебряную стену,
И потеряла зрение на миг:
Луна!
Так вот какие полнолунья
Таит забытый богом городок!
Но что я говорю: «забытый богом»?
Не это ли – присутствие его?
И вот стою, лицом к лицу, как есть,
Благоговейно руки опустив,
Вся на свету, теряясь в этом свете,
На этом свете иль уже на том,
И строки не из нашего столетья
Текут через меня. Двадцатый век
Пришёл не сразу по календарю:
Ждал девятьсот четырнадцатый год.
А эти строки явно довоенны,
Но знают всё о Первой, о Второй.
И в самом малом здешнем городке
Вы обелиск найдёте с именами
Всех жителей погибших, и пропавших,
И умерших впоследствии от ран.
Однажды возле маленькой часовни
В горах на одинокую табличку
Наткнулась я. Всего пять слов:
SOLDATO
VARISCO SERAFINO
ПРОПАЛ В РОССИИ.
И ни лица, ни даты, ни намёка,
Кто и когда его увековечил
И почему на этой высоте.
Возможно, это был отец семейства,
И правнуки его живут на свете
И даже как-то съездили в Москву:
Вот фоточки на фоне Фьораванти,
Восторг в глазах, ушанки на морозе –
Как экзотична русская зима!
Возможно, это юноша безусый,
Единственный у матери, и та
Пережила его на сорок лет: подолгу
Живут здесь люди. Сорок лет ждала,
И даже больше, сорок и четыре,
Пока железный занавес не рухнул,
Но и за ним его не оказалось.
Как экзотична русская зима.
И вот стою, и все эпохи сразу
Текут через меня. Наверно, здесь
Портал для всех, кто памяти взыскует,
И в этой полнолунной тишине
Я чувствую присутствие в природе
Всех, кто до срока растворился в ней.
Об этом ли я думала, когда
Отправилась предсонно прогуляться?
Но с обелиском маленькая пьяцца,
И чёрная зеркальная вода,
И белая огромная луна
Меня вберут, со мною растворятся –
И не начнётся новая война.
Аксакалы
Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет
И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет….
А. Пушкин
Есть среди них большие мастера. [сарказм]
М. Цветаева. Искусство при свете совести
Как «сдобрымутром» разминая скулы и связки прочищая от трухи, все эти аксакалы, old school’ы рукой привычной делают стихи. По силам им такая физзарядка, с дыханья не собьются нипочём, и кто-то очень маленький и гадкий у них за левым ёрзает плечом.
Супруге мадригал, сонет о вечном и философский цикл «Тщета и блажь». У них не мышцей пишется сердечной, а мышцами, что держат карандаш!
Держась своей – о нет, не стаи: стайки, внутри распределившись по местам, друг другу научились ставить лайки: дай пять, дружище. – руку жму, братан. Не отрывая грифель от бумаги или внося играючи в планшет, они уже предчувствуют аншлаги... Но не дошед до сердца, не дошед!
А ведь за всё написанное нами когда-нибудь придётся отвечать.
О Боже, не оставь меня словами – или хотя бы мужеством молчать.
Бах. Солярис
Михаилу Казинику, магистру, магу, мастеру, маэстро
безликий бег, поток, паденье,
себя подённая подмена,
и нет бездомной думы: где я?
где –
я?
но жар, бурлящий в венах,
отпустит вдруг –
и я отчалю
в слои без слов, без сожалений,
где Рембрандт в рубище печальном
и Крис, стоящий на коленях.
Без слов
Книгу должен писать читатель.
Лучший читатель читает закрыв глаза.
М. Цветаева
Слышать – шёпоты трав,
Слышать – скрежеты льдов,
Гулы глубоких руд.
Тот в поэзии прав,
Кто сумеет без слов:
В музыку заберут.
Он бессловесен, дух.
Он обнимает – всех,
Он поведёт – двоих.
Я обращаюсь – в слух,
Я обращаюсь – в смех,
Я обращаюсь – в стих.
Всеми всплесками век,
Всей текучестью рук
Главное изреки:
Я из тысячи рек
Распознаю, о друг,
Голос твоей реки.
Берег
я стою созерцая парад планет
ибо зрение близит меня легко
между мной и озером ничего нет
только я и чёрное молоко
время носит размеренный шаг солдат
по regina vecchia что за спиной
но сегодня я не взгляну назад
только я и озеро предо мной
тени рима стоит закрыть глаза
запускают фильм на изнанке век
но сегодня мне их закрыть нельзя
ибо я единственный человек
перед чёрным озером и должна
замечать заветное замечать
мне вселенная одного окна
намекнула нынче приёмный час
и луна встаёт неразменный грош
и вторая в чёрное молоко
и такое счастье что ты живёшь
и такая мука что далеко
Бетховен
Вы прикажете слугам не впускать Бетховена
заблокируете его в мессенджерах и соцсетях
одни воюют другие майнят биткоины
третьи интригуют и путаются в путях
четвёртые смесь предыдущих двух не попадают в вену
истерическая правда вступает в свои права
по невзорванному мосту французская армия входит в Вену
я смотрю с него на Дунай у меня кружится голова
Вы прикажете себе уехать уехать себя ломая
но сохраните пи́сьма наложив седьмую печать
я стою на мосту осень страшная и немая
«Вы спрашиваете как живу я предпочёл бы не отвечать»
рядом Наполеон взрывает крепостные стены
страх не добить лежачего низость и низачот
и под мостом голубая кровь из Вены
течёт течёт
лучше блэкаут чем шепоток и сплетни
чёрный квадрат в себе заключает всё
снявши голову хорошо смеётся последний
над временем вравшим нам что всё унесёт
Ваши письма найдут через полтора века
переведут издадут я читаю их спустя два
жаль до меня сказали: от всего человека
нам остаётся часть речи у меня кружится голова
что ощущали Вы живьём обрубая
самоё себя беда здесь или вина
всё течёт течёт по Вене кровь голубая
и Вы живы пока вливается Вам она
разрушение опустошение барабаны и мародёры
город земля душа в огне в огне
значит в самом себе он будет искать опору
и найдёт заодно давая её и мне
я стою вцепившись в перила и в гулком громе
различать начинаю издалека едва
«только звуками – ах не слишком ли я нескромен
думая что звуки мне послушнее чем слова»
только звуками из бесформенной тьмы наощупь
и пускай он не слышит ни стереоканонад
ни тишины но так вернее и проще
потому что музыка – над
_________
По письмам Бетховена времён войны с Наполеоном.
В основном из переписки с Жозефиной Дейм,
найденной в 1950-х; прямые цитаты в кавычках;
ряд слов почерпнут из других писем (про разрушение,
опустошение и барабаны; про опору в себе...)
Благодарность
Благодарю за то, что день не весь
был тёмен, как последние недели,
за то, что я иду сегодня здесь,
что я – иду, что и лишившись цели
могу идти, что шаг мой даже прям,
что ночь, фонарь, аптека – всё на месте,
что страха не осталось ни на грамм
в ломающем ладонь ладонью жесте,
что со всего соскальзывает взгляд,
что иглы глаз, расслабясь, не болят,
что ум умолк, мой вечный цензор строгий,
что я перед стихами не в долгу...
Но нет! – За то, что горький выдох губ
помимо воли образует строки.
Бог и озеро
Когда господь ослабевал от дел,
В непреходящей жалости сгорая –
Он замедлял дыханье и глядел
На озеро за синими горами.
Он этот уголок оберегал
И, веки опустив, внимал влюблённо
Колоколам на дальних берегах
И озеру, исполненному звона,
И звон переливался и не гас.
И озеро, огромный синий глаз,
Глядело вверх спокойно и нестрого
Безвременьем, безвольем, забытьём
И отражало облака и бога,
Забывшего на миг о бремени своём.
Брейгель. 1565
Человечки катаются
По привычному льду.
Январи не кончаются
В стародавнем году.
Речки, птички да веточки,
Тонкой кисточки пляс.
Чьи беспечные деточки –
Точной копией нас?
Закорючками чёрными
Да по жёлтому льду –
Кто они, заключённые
В стародавнем году?
Человечки со стаями –
По-соседски, смотри:
Им ловушку поставили
Из ненужной двери,
Порассыпали крохи там –
Человечки добры.
Эх, обрушится с грохотом
Деревянная кры..!
Вот вам, рамы музейные,
Залов гулкая тишь:
Чёрной птицей Везением
Из картины летишь.
На прощание – бешено
Жаром из-под ресниц –
На пейзаж с конькобежцами
И ловушкой для птиц.
В притворе
Мы ловим отблески и блики
В мерцающей глуби упрямо,
Когда ревнители религий
Нас держат на пороге храма.
Что толку щуриться до боли,
Коль наше зрение незрело?
Мечта и Вера, но не Воля
Уводят в горние пределы
К тому, чьё имя мы в притворе
Одним дыханьем произносим...
Так мы угадываем море
В просвете корабельных сосен.
Варенье
Когда-то мы были внове
На этой чудной планете.
Глазели кругом с восторгом
И всё хватали руками,
Ну чисто малые дети –
И вещь не прятала сути.
И в рифму мы не умели,
Но речь сейчас не об этом.
Когда-то сны были вещи: Коперник на космодроме.
Вообще, что нужно от вещи, её познания кроме?
Но дальше...
От вещи – пищи /духовной, ненасытимой /не всякий вообще-то ищет: /желудок сперва хотим мы /наполнить. Ещё нам надо /вещами – владеть. В итоге /из яблок райского сада /варенья варим потоки.
И женщин бывшего рая мы богу выдали: вот, мол, они с познаньем играли, а лучше б яблочки – в подпол, в кадушки, банки, бочонки, чтоб нас зимой прокормило. Ну что с них возьмёшь? Девчонки! Прости нас, бог, и помилуй с заоблачного портала: тебе там, поди, не видно, как Ева нам плод достала… А мы из него – повидло!
Теперь всё будет как надо, а плод в пищевой цепочке. Тебе ведь узнать – отрада, что Фаусты – одиночки, что все Мастера – в больнице? К чему нам их озаренья? Но мы не жжём их страницы – накроем банки с вареньем! Спокоен будь за живое с рожденья и до надгробья.
А бог качал головою:
«По образу и подобью…
Но был я сюрреалистом.»
Верлибры
Я не люблю верлибры, но порой
Они переливаются, как реки,
И речь во рту приятно осязать.
Попробуй вслух – не правда ли, красиво?
Слова преобразуя в изреченья,
Бессмертию ты обрекаешь их.
Ну-ну. Так и о чём же этот стих?
А это – жизнь: ты, мол, не обессудь, что я с тобой вот так разговорилась. Нарядно предисловие, но суть в торжественном теченье растворилась. Всё было так значительно, дружок, ты шёл к вершинам, где сам воздух сладок, и вот – на холмик водрузил флажок… Ну что ж, неплохо. Но сухой осадок тебя разочаровывает, да? Ты осознал, что не того калибра твой пистолетик?.. Горе не беда, вернёмся в русло верного верлибра!
И потекли валы великих слов,
И на вершине водружён твой флаг,
И речь переливается во рту,
И нет тревоги о сухом осадке,
И нет тревоги.
Нет.
Но этот стих,
Он только называется свободным.
Вилла Карлотта
На высоком стою балконе,
Пью прогретый воздух дневной,
И соната Арпеджионе
За моею звучит спиной.
Синева раскидистых пиний,
Царский сад, начавший цвести,
И расстрелянный Муссолини
Километрах эдак в пяти.
Возгонка
Крученье (сердца извлеченье),
Крученье (жилы, кости – в жгут!),
Крученье: пряное перченье,
И под котлом поленья жгут.
Начнут крутое кипяченье
(Мельканье пальцев – плеч – ключиц),
И будет – чувств разоблаченье,
И с пышным паром – излученье,
И об–лученье, об–реченье:
О страх сердечный – отключись!
А пар пусть совлечётся в тучи
И мир напоит допьяна.
Кручина, горной кручи круче,
Ты будешь преодолена!
Кручина, что крушины горше,
Тебя возгонят на верхи:
Из соли слёз, из жил и кожи
Выходят лучшие стихи!
Всё то, чем полнится душа
всё то, чем полнится душа,
напрасно ищет выраженья
беспомощно карандаша
над белой бездною круженье
мои нежнейшие слова
лишь приблизительны и грубы
…сегодня снег поцеловал
меня в тоскующие губы
Выход(Ной)
Плывёт. Куда ж нам плыть?..
А. Пушкин
1.
куда ж нам плыть? – ты молвил выходя
скорее машинально на прогулку
и влился в люд, покуда нет дождя
текущий не спеша по переулку
куда – не всё ль одно? часовня сквер
и поворот на улицу пошире
где на карнизах мордочки химер
где пончики обжаривают в жире
где продают футболки и платки
где щиколотки вывихнет брусчатка
где встречные глаза неглубоки
и в памяти не будет отпечатка
где голуби вальяжны и жирны
где дразнятся соперницы-афиши
и где флейтист у крепостной стены
в семи шагах тебе уже не слышен
струится жизнь и ткань её тонка
просвечивает вечное повсюду
пока ты примостился у ларька
и ешь из одноразовой посуды
струится жизнь
и ткань её тонка
и ты по эту сторону пока
куда ж нам плыть – известно и не думай
покуда масло с пончика стекло
на пальцы,
и витринное стекло
бликуя отражает лик угрюмый
2.
Ко мне внезапно постучался ритм:
(ты ешь) из одноразовой посуды...
Казалось бы, ну что за чепуха!
Отбрось её и занимайся делом.
Но ритм был так настойчив, что пришлось
задуматься, к чему меня он клонит.
Тогда, закрыв глаза, я попыталась
вообразить: кто ест, и что, и где,
и как туда попал...
И понемногу
кварталы исторического центра
всех сразу европейских городов
прорисовались на изнанке век.
Но для чего – пока ещё не знала.
В числе других была строка про ткань,
и сквозь неё просвечивало что-то –
точней, темнело, но ведь темнота
просвечивать не может? И тогда
язык помог: просВЕЧивает ВЕЧность!
И сразу подтянулось остальное:
и Пушкин, и брусчатка, и химеры,
и ПОНЧИКИ, и пончики, о да.
«Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда».
Горизонт завален
среднего класса средняя жизнь пристойна
дай бог, не вызовет у истории интереса
из отпусков пёстрые снимки везёте в стойло
на них деревья, за ними не видно леса
вы непричастны, просто кругом лихие
вы домолчались, вот и пришли за вами
но проморгают лучший снимок в архиве:
одинокое дерево и горизонт завален
Давай
...замыслил я побег...
А.С. Пушкин
знаешь давай убежим в макао в рио
А. Цветков
давай удерём на гоа или скажем в рио
что бы там публика сзади ни говорила
(наоборот одобренья снискать ни в ком бы
ну их совсем чужая душа катакомбы)
итак на гоа или в рио скажем
ни вам прослушек ни прочих замочных скважин
песню там сложим о звёздах над головами
ты будешь музыкой я словами
а то ещё знаешь наймёмся с тобой в матросы
на шхуну идущую через галапагосы
не досчитаются двух а были ведь при посадке
тебя нептуна и меня русалки
а хочешь архипелаг ну как его впрочем
сначала обнимемся иначе сей мир непрочен
наши молекулы перемешав при этом
я стану сонатой а ты сонетом
я стану нотой ты словом и сложим фразы
только мы с тобой понимаем что значит сразу
и хотя у художников часто ночное бденье
только мы с тобой понимаем про со-впаденье
круги на воде круги на древесном спиле
пускай бы нас потеряли и позабыли
мир спасённый уже успокоенно задремал
а для со-впадений случайных наш космос мал
Две пьеты Микеланджело
И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к той, что мрамор сам
Таит в себе.
Из стихов Микеланджело
Перед её пьетою мир немеет
И замирает. Неизбывен миг.
Такая скорбь названья не имеет,
Но мрамора светлей пресветлый лик.
Она, скорбя, тебя в веках прославит.
Юна, как ты. В величии простом.
«И высочайший гений не прибавит
Единой мысли...» – ты поймёшь потом,
Пройдя всю жизнь в её красе и муке.
Уходит всё. Уходу нет конца.
Т в о я пьета. Ты отпускаешь руки.
Никто не видит твоего лица.
Но тем из нас, кто утерял надежду,
Готовясь руки, как и ты, разжать,
Ты скажешь: Тот незримо мир удержит,
Кого никто не в силах удержать.
_____
Две пьеты Микеланджело:
ранняя (1496 –1501) и поздняя, незавершённая,
он работал над ней до последних дней
своей жизни (1550 –1564). Очень много говорит
о его творческом пути.
День
А-е
не хватает
мне так тебя не хватает
жизнь будто бы тянется а сама пролетает
живёшь уже третью длиною в 365 лет
оглянешься – ничего нет
не хватает
мне так тебя не хватает
знаешь сегодня в мире так ласково рассветает
дышу я или вздыхаю – знает об этом лишь
тихое слово тишь
не хватает
мне так тебя не хватает
лёгкое облако бессловесно безвестно тает
до тебя доплыть успеет оно едва ль
жалкое слово жаль
не хватает
мне так тебя не хватает
я здесь а мысли далёко мои витают
лодки озёра волны и острова
у меня ничего нет только слова
не хватает
мне так тебя не хватает
холодает и стеклянная осень листву листает
успею ли дописать молитву до темноты
успею
а ты
До своего серебряного века
Условности забыты за сто лет,
У слова есть полнейшая свобода.
Цветёт абсурд, облагорожен бред –
Стой под стрелой, броди, не зная брода.
Фонарь кромсает яро бархат тьмы,
Другим торгует морфием аптека,
И дорастём ещё нескоро мы
До своего серебряного века.
Договор
Ты думала, обойдётся?
Случайна песня твоя?
Ты думала, не придётся
Держать лицо бытия?
Поддайся на уговоры.
Ноша будет легка:
Даём тебе эти горы,
Озеро, облака.
…
О чём я тогда молила,
Не помню и до сих пор.
А небо выслало ливень –
Скрепить наш договор.
Донная мина
Я донная мина.
Вас стерегу –
Где ваши корабли? –
Чтобы те, что остались на берегу,
Дождаться вас не смогли.
Люблю
Глубокую синеву
И мягкость придонных трав,
Но настанет мой час – и я всплыву,
Собою вас разорвав.
Душа
Так храм оставленный – всё храм...
М. Лермонтов
здесь не идут богослуженья:
здесь сны идут,
и фресок смазаны движенья,
и сдвиг минут –
ушедшего приметы быта
и бытия,
и всё разомкнуто, раскрыто,
как жизнь моя.
сюда, бывало, люди, люди
текли, текли
и разносили весть о чуде
путём земли.
а ныне, ныне длится, длится
иная быль:
зимою снег лежит в глазницах,
а летом пыль.
а где же люди ныне, ныне,
в чём ищут суть?
они оставили святыни
и держат путь
по буреломам, по оврагам,
покрытым тьмой...
(ты не устал читать зигзагом,
читатель мой?)
зимою снег лежит в глазницах,
а летом пыль.
душа моя, мне только снится
иная быль:
душица, мята, люди, птицы,
колокола...
душа моя, мне только снится,
что я – была!
здесь не идут богослуженья:
века идут,
и фресок смазаны движенья,
и сдвиг минут.
и на разомкнутых орбитах
звенеть звезда́м.
и небо в куполе пробито.
и аз воздам.
Жестокие, чёрствые, злые
жестокие, чёрствые, злые,
погрязшие в мелкой борьбе,
как жить тебе с нами, Россия?
неужто не страшно тебе?
сны редки, желания плоски,
а лица и руки грубы.
мы нежные рубим берёзки,
чтоб серые ставить столбы.
Завирушка (lat. Prunella)
Как распознать приход весны в краю,
Где зим, по нашим меркам, не бывает?
Не меркнет день, и песенку свою
Рыбак ещё при свете напевает,
И в глянце лавра, льнущего к ограде –
Гвалт завирушек, вечных дошколят,
И горы неподвижные шалят,
Разматывая облачные пряди.
Звенья
...В край, где слагаются заоблачные звенья
И башни высятся заочного дворца!
Мандельштам
Какими путями труда и чуда, но оно есть. Есмь!
Цветаева
Зачем между фантазией и ложью
Не замечаешь явственных границ?
Знаком ли ты с мерцающею дрожью,
Что замирает на краю ресниц?
Сквозь линзу слёз пленительно и ярко
Проступит мир, реальней, чем всегда.
Не бойся же, дотронься до подарка,
Иди путями чуда и труда –
И сможешь вдруг увидеть из окна:
Слагаются заоблачные звенья,
Нейронов прихотливая игра!..
Последняя строка теперь полна
Таким невыносимым откровеньем,
Что замерла на кончике пера.
Здесь (начало мая). Рондо
Я здесь живу и наблюдаю
Природу, простоту, простор,
Сменив коробки ровных зданий
На гордую корону гор.
Я здесь живу с недавних пор
И в наблюдение играю
С природой, житель городской,
И глаз не привыкает к раю,
Весенней движимый тоской,
Не хочет обретать покой:
Здесь всё в томлении тревожном,
Здесь розы выше головы
На аромат поймают сложный,
Кивая важно, аки львы.
(Здесь, может быть, бывали Вы?)
Здесь ветер расплетает кудри
И разрывает облака,
И в каждом шелестящем утре –
Его весёлая рука.
(Здесь не бывали Вы пока.)
Здесь что ни день – неодинаков
И полон знаков:
Вот где Вы! –
И в хороводах зодиаков,
И в поцелуях диких маков
Средь юной солнечной травы!
Знак
…огонь свечи, проникавший на улицу
почти с сознательностью взгляда.
Борис Пастернак
здесь пели поля,
стихи и стихии,
но силы лихие
легли, тяжеля
глазами цветными,
палитрой, пером –
один монохром,
и время отныне
идёт, не будя
шестой части суши.
басовей и глуше
здесь ветры гудят.
бредёт динозавр.
летит птеродактиль.
о други, рыдайте –
промоем глаза!
темнеет страна.
но доброго знака
свеча Пастернака
для нас зажжена.
Зрячий
И, как в неслыханную веру,
Я в эту ночь перехожу.
Борис Пастернак
Я сам не свой сегодня из дому
шагнул в широкий мир, которым
любуюсь изумлённо, истово
одолженным на вечер взором.
И отражаются во взоре том
мерцающего мира ноты –
холмы, осыпанные золотом,
кометы, звёзды, самолёты.
Они в ладу с собой, и понял я,
что не случаен каждый миг,
что их мерцание – симфония,
что мир – из музыки возник!
И льётся радостью без меры,
не исчерпается никак
она,
неслыханная вера,
которой грезил Пастернак.
О, что за зрение такое?
Теперь глядеть умею за
фасад ночной! Теперь – присвою
одолженные мне глаза!
Идти по воде
Блестят на заре паутинки,
. . Волнуясь, как воздух, едва,
. . . И озеро в розовой дымке,
. . . . И в дымке его острова,
И в дымке – далёкий Ваш берег,
. . И лодки не видно нигде,
. . . И кажется – выход утерян,
. . . . А выход – идти по воде.
Избранные «Юлики»
* * *
Чтоб вам не налететь на встречного,
Хотя дороги широки,
В Москве мигалками помечены
Все основные мудаки.
На переименование стражей порядка
За границу частенько летая,
мы культуры приносим пыльцу,
и теперь господа полицаи
будут мягче нас бить по лицу.
* * *
Развал, разврат и воровство кругом,
И впору удавиться от тоски,
Но мы себе раскиснуть не даём –
И видим свет в конце прямой кишки!
* * *
Да, у нас особая держава –
Так что будьте, граждане, внимательны:
Наше избирательное право
В том, что люди правы избирательно.
* * *
Ленив ли он, жесток ли, дик ли,
Распутник, вор или злодей –
В народе уважать привыкли
Пороки собственных вождей.
* * *
Дождь нефтяной всё льётся над страной.
Кто мокр насквозь, а кто слегка замызган.
Но почему-то на тебя со мной
Пока не попадают даже брызги.
* * *
Есть какое-то место тайное –
Заколдованное, похоже, –
Где Россию ждёт процветание.
И дождаться никак не может.
* * *
Кто сидит на таможне, а кто – на трубе.
Кто крышует «в законе», а кто в ФСБ.
Кто пьёт горькую, тихо уйдя в подзаборники.
А работаем мы да таджикские дворники.
* * *
Прогресс, прогресс царит везде!
Но новизну делите на три:
Вот вы, любители 3D, –
Давно ли были вы в театре?
* * *
Наш мудрый босс, будь он неладен,
Нарвётся скоро на скандал:
Сказал, что будем в шоколаде –
И только с цветом угадал!
* * *
Чтоб чистыми были глаза у народа
(такими же чистыми, как у дебила),
из телека льют бесконечную воду
и жидкое мыло, и жидкое мыло…
* * *
Народ умом не блещет,
Приученный к попсе, –
Ведь музыки в ней меньше,
Чем мяса в колбасе!
* * *
Мало гениев до седин
Доживает... Немудрено,
Ибо Пушкин всегда один,
А Дантесов всегда полно.
* * *
Нам хвастать особенно нечего,
Мы в миге от полного краха.
Но Бог бережёт человечество
В надежде на нового Баха.
* * *
Нет, время нас не тронуло, мой друг,
Но некое сомненье душу гложет:
Мы не стареем. Просто все вокруг
Становятся моложе и моложе…
* * *
Я люблю, когда в тонком бокале
Золотистое пляшет вино.
Доплясать ему светит едва ли,
Ибо выпито будет оно!
* * *
Любой вороне поздно или рано
Господь пошлёт кусочек пармезана.
Проблема, собственно, лишь в том,
Что все хотят сейчас, а не потом.
* * *
Оставить след не сложно ныне:
Перед прогрессом все равны,
И во всемирной паутине
Есть нитка из моей слюны!
Избранные «юлики» – о творчестве
* * *
Когда нет качества приличного
У Ваших стихотворных строк –
Тогда давите всех количеством,
Ведь плодовитость – не порок!
* * *
С творческой потенцией богатой
Можно понаделать чепухи:
Публикуя полуфабрикаты,
Верить в то, что написал стихи...
* * *
Вот поэт. Он хочет всё и сразу
И к тому же верит в чудеса –
Вот и хлещет бедного Пегаса,
Позабыв задать ему овса.
* * *
Заложник лжеталанта своего,
Он на стихи «ходил», как на работу,
И загонял Пегаса до того,
Что пахли строки лошадиным потом.
* * *
Не любят люди эпиграмм.
О да, они горьки нередко,
Но иногда нужнее нам
Лекарство, нежели конфетка!
* * *
Мы, критики, на докторов похожи.
Поэтам с нами здоровей, чем без.
Но не лечите тех, кто безнадёжен:
кому нужна инъекция в протез?
* * *
Cтихи штормов стихийнее морских:
То тишь да гладь – то буря вдруг и сразу!
Хотела написать об этом стих,
А он не появился по приказу…
* * *
Я нá спор вам такое напишу!
Завистник лопнет, зарыдают девы.
Но грустно моему карандашу:
Читатели талантливые, где вы?..
* * *
В наши дни не нужен божий дар,
Мысли, труд, бессонница, сомненья…
Всё заменит грамотный пиар
И любовь к себе до вожделенья.
* * *
Бывает, слово ранит или лечит;
Владеющий – опасен, если злой.
Поэт порою так увековечит!.. –
Не стойте у поэта под стрелой.
* * *
Не плачьте, если музы нет,
Не выжимайте строк упрямо:
Молчал же Мандельштам 5 лет,
А чем вы лучше Мандельштама?
* * *
Под яблоней, в ванне, во сне
Большие случались открытия!
Всё это доступно и мне,
Осталось дождаться наития.
* * *
Хотела написать нетленку
И приготовила коленку.
Известен далее сюжет:
Коленка есть – нетленки нет!
* * *
Современный литератор
Гонит лажу без стыда.
Им по печке бы на брата,
Как орудие труда!
* * *
Роз уставших грустные головки,
Поцелуй дежурный впопыхах...
Не люблю банальные концовки
В жизни и тем более в стихах!
* * *
Мы мучимся, не в силах передать
Того, что всё равно вы не поймёте.
Да, творчество – и боль, и благодать,
И нам они доступны – мне и Гёте!
* * *
Должны быть теченья, и рифы,
И пульс непокорных стихий...
Вы пишете в столбик и в рифму?
Но это ещё не стихи!
* * *
Зачем Вас хвалят так жестоко?
Опасен хлипкий пьедестал!
Сравнит творенья Ваши с Блоком
Лишь тот, кто Блока не читал.
* * *
Не любят адресаты острословов,
Противится сатире естество.
Но кто б сегодня помнил Дондукова,
Когда б не эпиграмма на него?
* * *
В альбомах, книгах, на обоях тоже
Мы в детстве упоённо рисовали.
А это значит – в каждом есть художник
И просто ждёт, чтобы его позвали!
Инопланетянка
Среди людей я не умею:
Стихи рождаются в тиши.
Но чем я дальше, тем сильнее
Влечёт вас зов моей души.
Что я узнала о полёте
Среди распахнутых полей?
Куда ещё за мной пойдёте
И тонкой дудочкой моей?
Что я узнала о дороге,
О белой солнечной пыли?
И что вам до моей тревоги, –
Скажите, жители Земли?
Источник
The mortal moon hath her eclipse endured,
And the sad augurs mock their own presage…
Шекспир, сонет 107
Они ошиблись, мудрые авгуры,
Предсказывая глубину струи.
Теперь глядят смущённо или хмуро
На старые пророчества свои.
Вины их нет: откуда было знать им,
Что мы из тех, чья глубже дышит грудь,
Что мы любовью вход туда оплатим,
Куда закрыт бывает смертным путь.
Они, нам не дававшие ни шанса,
Свое «non licet bovi» протрубя,
Не видели умеющих решаться.
Да мы и сами – знали ли себя?
Да знали ль мы, в судьбу вступить не смея,
Что далеко не всё решать уму
И что любви источник тем полнее,
Чем чаще припадаем мы к нему?
Каких ещё чудес мне надо
Каких ещё чудес мне надо,
Какой гармонии, пока
Есть предрассветная прохлада,
И сладость в чашечке цветка,
И весь восторг ночных нашествий
И слов, и образов, и сцен!
Но – строк моих несовершенство…
Но – робость в чашечках колен…
Кому?..
Гудит многоголосье тем,
Гудит, но не идёт в строку:
Кому печаль мою повем?
Кому повем мою тоску?
Стихи теснят осаду стен
И клетку рёбер, но в плену
Кому печаль мою повем,
Мою любовь,
Мою вину,
Меня?..
Но нет для лба плеча,
Водой холодной лоб обдам:
Кому повем мою печаль,
Кому печаль мою отдам?
Шагнула б запросто за край –
Да вот осталась на краю.
Из всей вселенной выбирай:
Кому – повем – печаль – мою…
Концерт в Софийском соборе. Баллада
София, София, на взлёте орган
И скрипки – стихия, восторг, ураган!
Врата распахнуло, вибрирует свод –
Эгей, берегись! А не то унесёт!
Эгей, берегись! А не то унесёт!
И музыка мчала, не чуя земли,
И небо сшибало свои корабли,
И мир озаряло блестящим огнём,
И ветер плясал необузданный в нём,
И ветер плясал необузданный в нём.
А музыка мчала, озоном дыша,
И, ширясь, её не вмещала душа.
Она пролетела и скрылась вдали,
И я улыбалась, и слёзы текли.
И я улыбалась, и слёзы текли.
переливался и сиял солёный воздух океана.
лица коснулась кисея – косая занавесь тумана.
и закружилась голова, и ветер выдохнул осенний
такие нежные слова, что их убьёт произнесенье –
и будет будней череда,
и будет утро и заботы,
и будет мёртвая вода...
ты плачешь? –
что ты, что ты, что ты...
Ланиакея
Он создал это всё – и заскучал.
Кому есть дело до его начал?
Живёт во сне природа неживая.
Тогда он свет, подобный своему
по образу, подобию, уму,
решил умножить, в нас переливая.
Нас на краю вселенной поселя,
он дал нам хлеб
и допуск на поля –
и замыслом его теперь горим мы,
хвалу вселенной вознося и для.
Ланиакея, Млечный путь, Земля –
наш адрес в небесах неизмеримых.
Левитация
Памяти художника Евгения Ройтмана
вся ― в новизне,
в начале,
вся ― силами полна,
и веет за плечами
фантазия одна:
раскинуть руки возле
обрыва
(как он мглист!),
и ―
лечь спиной на воздух,
как падающий лист!
Лермонтов
Кругом глаза: так отчужденье жгучей.
Пройду насквозь, не отразясь ни в ком,
Среди чужих наречий и созвучий
Глотая слова стынущего ком.
Глаза-глаза, прозрачные экраны,
Любезных губ любезная молва
И Лермонтов, ушедший слишком рано,
Чтобы найти для этого слова.
Абстракция, фрустрация, химера –
Людская близость, как ни назови.
Но наверху ещё хранится вера
В великую иллюзию любви!
О, я изведал, забираясь выше:
Трудней даётся воздух, но зато
Никто не позвонит и не напишет.
Люблю, когда полковнику никто.
Здесь, наверху – несуетно и строго.
Любить людей легко вдали от глаз.
И я внезапно понимаю бога,
Ещё зачем-то любящего нас.
Лирика
Лирика. Песнопевец
С музой в саду кудрявом…
А не хотите ль перца?
Лирика… соловья вам?!
Лирику перед сном бы
Милой, напевной песней?..
Лирика – катакомбы!
Лирика – бездна в бездне!
Лирика – рокот крови,
Рвущейся вон по венам,
Требующей: откройте!
Топящей в откровенном,
Лирика – крик! Зовущий,
Требующий: поэта!
(Где там райские кущи?
Млечные тропы – где там?)
Лирика: верх свободы.
Лирика: гнёт тетради.
Рвущие чрево роды.
Яд без противоядий.
Истончена до атома,
Но спину держу я гордо:
Слово найду, что спрятано
В сердце породы горной.
Ну, потаскайте гири-ка?
Не вижу в глазах отваги!
А вы говорите – лирика,
Пёрышком по бумаге…
Лорелея
мой дом на скале голубой
и волосы рыжи.
зовут лорелеей, судьбой,
сбиваются ближе.
а что мне? в высоком дому
тягучи столетья,
и нет среди этих, кому
хотела бы спеть я.
молчу, и прохладен мой лоб
(века всё длиннее),
до сумерек думая: кто б
напел лорелее.
Лорка
Все мы волки дремучего леса Вечности.
М. Цветаева, Поэт и время
Да что нам твоё железо,
Выстрелы между глаз?
Мы волки в е ч н о г о леса,
Время нам не указ.
Ты ударяешь первой,
Целишь в наши умы.
Вой, современность-стерва:
Побеждаем мы.
Маргарита
1
Налетело,
Жарким ветром накрыло,
Понесло
И волосы растрепало,
Взгляд зажгло,
Расправило крылья
И забросило в самую гущу бала!
Там пылал Шопен, рокотал Бетховен.
Там Прокофьев щурил глаза с сарказмом.
Там – детектор правды: и тот греховен,
Кто на свой порыв отвечал отказом.
Там гулял и Пушкин: не вреден север,
Если жаркий ветер не знает меры
На балу
В квартире
В ионосфере
В XXI веке не нашей эры.
А всего-то было: в руке мимоза.
А всего-то жизнь изнутри стучала…
– Получай! Не сдохни от передоза.
Распишись! – Вот счастье: живи сначала.
Не молчи – взорвёшься! Когда отхлынет –
Вот тогда и переведёшь дыханье.
На скамье рассохшейся – Старший Плиний…*
– Как? Уже? Но я начала стихами
Лишь сейчас! Я ветер люблю горячий!
Я – могу! Верните его обратно!
– Нет. Сумей сама. Научись иначе.
Ты сама есть ветер, упрямству кратный.
2
Сдвинув брови, думает Маргарита:
Был ли Мастер? или сама я Мастер?
Третий час под локтем тетрадь открыта.
Ветра не замечает, что ей подвластен.
La diritta via era smarrita.**
_______
* В финальных двух четверостишиях
«Писем римскому другу» лирический герой
исчезает. Он умер.
** Дословно: «Прямой путь был утрачен».
Из «Божественной комедии».
Nel mezzo del cammin di nostra vita
mi ritrovai per una selva oscura
che’ la diritta via era smarrita.
Милитари
какой там к чёрту
приход весны –
до неё ли,
когда час от часу резче мы,
когда
война
просочилась в поры и сны
и по фасаду змеятся восхитительные трещины!
нам стал известен
секретный код,
и руки чешутся – аж в ладонях жжение!
давайте,
давайте же пустим в ход
оружие массового поражения!
Минерва
Двадцать минут – и парк ночевать закроют.
В кассе уже отказались продать билет.
«Ладно, – гудит охранник с лицом героя, –
Можете сбегать так, раз билета нет.
Жаль, успеете мало. Пришли с утра бы!»
Хо! Меня утром – ветер в поле ищи.
Сумерки гасят дня дары и утраты,
Клёны тени накинули, как плащи.
Десять минут. Я тороплюсь к Минерве,
Что заблудилась в холодной моей стране.
Тянет с залива волглый ветер неверный,
Вот на него и надобно выйти мне.
Зона влияния, как говорится ныне –
Войны и женщины, искусство и ремесло:
Именно это совпало в одной богине,
Не оттого ли меня к ней и понесло?
Третье тысячелетье уже устало:
Еле начавшись, хмурится. Морок, сгинь!
Раньше богов было много, на всех хватало,
И, что не менее важно – ещё богинь.
Боги могли оказаться у нас в постели,
Спутать все карты, перекроить судьбу,
Интриговали, делали, что хотели,
Руки, устав, подносили к жаркому лбу,
Пели, смеялись. То раньше. А ныне, ныне –
На пьедесталах стылых стоят в тылах
Гордые боги, осанистые богини,
Все с атрибутами, только не при делах.
Но и сейчас им ведомо всё, что будет:
Знают людей, хоть людям и не нужны.
Знают себя. И жребий тогда не труден.
Так и Минерва у северной злой волны
Вперилась в даль мраморными глазами.
Чайка венчает голову. Без пяти.
Вот она, грань между вчера и завтра.
Я иду вдоль. А надо бы перейти.
Надо вперёд, ну а потом хоть в камень.
Я научусь, как Минерва у кромки вод,
И – побегу, не закрыли выход пока мне,
Ибо герой-охранник звать не придёт.
Миссия
Тире, тире и точка-запятая.
Был позывной до одури знаком,
но астронавт, над миром пролетая,
уж не жалеет больше ни о ком:
парит себе, о миссии не парясь,
земля в иллюминаторе видна,
и где-то там, внизу, белеет парус,
такой же одинокий, как она,
и там, внизу, смешные человечки
без карты, без руля и без ветрил
плывут тихонько по морям да речкам
по миру, что создатель подарил,
и там, внизу, они глядят на небо,
любуясь и ловя благую весть,
пытая путь в извечной тишине по
далёким звёздам, если звёзды есть –
но всё накрыло облачною бязью,
и в небесах не видно ни шиша,
и астронавт, совсем порвав со связью,
пьёт звёздный дождь из звёздного ковша.
Миф о мифе. Пигмалион
томясь ли чем, мечтая ли о ком
или болея виденным во сне –
я проверяла мрамор молоком,
и он теплел и отзывался мне.
теплел и не желал назад, во тьму,
и в жилках зарождался кровоток...
я поддалась. азарт меня увлёк.
я отдала дыхание ему.
............................
............................
............................
............................
потом осталась мраморная плоть,
что не способна петь или пылать.
зачем ты наделил меня, господь,
умением напрасно наделять?
и почему, найдя однажды вновь
неявленный в людское бытие
прохладный камень, прячущий любовь –
опять отдам дыхание свое?
Москва
сонет
Сирень в бреду. И веет ветер пьяный.
Его шатает в глянцевой листве.
Нет в мире постоянней расстояний,
Чем в этой закольцованной Москве.
Проулками, мостами, берегами,
Бульварами в сиреневом дыму...
Хожденье без Вергилия кругами
Не близит никого и ни к кому.
Безликая струится толчея.
О, чтоб не одному — напополам бы!
Себя в витринах дó ночи двоя,
Бродить, бродить – как будто ты и я.
Вернуться в дом. Гори, гори, моя
Энергосберегающая лампа...
Мы идём!
Мы идём! Мы идём! Мы идём!
Наши руки – единое «за»!
И разносится радостный гром,
И летит молодая гроза!
И по правилам нашей игры
Скоро все будут в нашей игре!
Наши взоры чисты и остры,
Наши руки по локоть в добре.
Мы медлили пригубить этот мёд
мы медлили пригубить этот мёд,
мы в полумгле дыханием касались
и долгое мгновенье напролёт
от вечности навязчивой спасались
единою спиной закрыв от зим
жар губ единых, мы, совпав, молчали,
и время всем могуществом своим
напрасно бушевало за плечами
Найдётся никогда
Душа моя, устанешь ли однажды
Скреплять мои худые позвонки?
Я рассыхаюсь каждый день от жажды,
От тихой, немигающей тоски.
Но каждый день ты поднимаешь снова
Меня для незаметного труда
На поиски единственного слова,
Которое найдётся никогда.
Немного о любви
каждое божье утро я вижу сокола
видимо он теперь поселился около
или же я поселилась он был всегда
крылья пластает скорость пока вторая
может и коршун я в птицах не разбираюсь
мускулисто и прямо как слово да
траектория ровная небо ясно
и скользит над озером то ли ястреб
зоркий не шелохнётся на ветерке
в блеске плеске пляске воды ликующей
ловит его зрачок и эту и ту ещё
миг и прянул в убийственное пике
кто решил что сокол самоубийца
в жёстких лапах рыбина будет биться
он замрёт на лету не коснувшись волн
вырвет у них когтями свою добычу
так ежедневно найдите восемь отличий
и тяжелея с ней устремится вон
чайки неинтересны умеют плавать
больше крика чем риска и в нашу заводь
много слетается их назойливо зло звеня
лучше один молча спортивный финиш
ах моё заглядение ясный финист
я засмотрелась теперь он несёт меня
Неслыханное слово
А. В.
Когда иду со стайкою подруг,
Щебечущих, как соловьи весною,
Когда перестаю их слышать вдруг
И тяжелеет воздух надо мною –
Ищу среди опасной густоты
Одно несуществующее слово:
Оно манит, как белые цветы
Дурманящих фантазий Гумилёва,
Оно зовёт: «Забудь про ремесло,
Про дом, ведь там, где я – иные сферы,
И знаешь ты: Вначале Было Сло…
И будешь ты блаженствовать без меры!»
Я слышу, слышу дерзкий аромат,
Что дразнит ум, но не даётся взгляду,
И простираю руки наугад
В надежде на внезапную награду.
Нет, слово не даётся без труда;
Чем дольше ищешь, тем туман бездонней.
Но я его добуду! и тогда
Вам поднесу, как розу, на ладони.
Ночь. LupusConstellation
Мой милый друг! Такая ночь в Крыму,
что я – не сторож сердцу своему.
Александр Кабанов
Такая ночь поёт в моём дому,
Что я не сторож сердцу моему.
Поёт, и тем чудней и вдохновенней,
Чем холодней грядущая заря.
Разрежен горький воздух октября
И обжигает остротой осенней.
Такая ночь, так звёзды холодны,
Заглядывая в глубь из глубины,
На дне глазниц загадкою мигая:
Три точки, три тире... но слаб сигнал,
И взмах ресниц нечаянно изгнал
Послание подраненного рая.
Как эта ночь обманчиво честна!
Стоит – не шелохнётся тишина:
Кусками режь и строй воздушный замок.
Прозрачно всё. Но в серебре луны
Прозрачный мир подстерегают сны:
Сомкнёшь глаза – волчок ухватит за бок.
Такая ночь!.. Не спи, не спи, мой друг –
Созвездие Волчка сужает круг,
И путь его наукой не исчислен.
И я не сплю в полуночной ходьбе:
От забытья меня спасают мысли,
И эти мысли – в рифму – о...
Ноябрь
из одного в другое «далеко»
уже летишь куда-то первым рейсом
белёсого рассвета молоко
втекает в дом и не могу согреться
ноябрь он весь слепая полумгла
ни запаха ни цвета ни тепла
всё смутно не найти определений
в такие дни спасенье взаперти
и хорошо что некуда идти
согреться бы ещё обняв колени
придёт зима и ярки будут дни
искристый снег нарядные огни
тогда и выйду жмурясь ослеплённо
румянец на морозе горячей
и стих взлетит свободный и ничей
как самолётик твой неугомонный
О серебре на золотом
И блеск, и близко небеса –
Уверенных времён приветы,
И мощь тугого колеса –
Пол-оборота – полпланеты!
Но плакать о пережитом
И не таким пришлось державам,
О серебре на золотом,
Что стало сединой на ржавом.
Оболочки
Ваши слова хороши: хороши
их оболочки.
Знаете, им не хватает души:
ровные строчки.
Их вызывать из интимнейших тем,
сердцем не дрогнув?
Яркое – тенью делать зачем?
Целое – дробным?
Кто бережётся сердечных атак,
знает ли чудо?
Любят – не так! и скучают – не так!
Я – научу Вас!
А оболочки? Цена им пятак,
песням без звука.
Что же Вы замерли сердцу не в такт?
Дайте же руку!
Озеро сегодня
Сегодня до краёв небесной синью
Расслабленное озеро полно,
И чайки распластались без усилий
Меж двух стихий, что нынче заодно,
Всем шёпотам сегодня воздух верит,
Молитвенно летящим испоконь,
И волны так оглаживают берег,
Как я твою спокойную ладонь.
Они
Я будто вышла в сумрачный сад.
Одна, но не одинока:
ОНИ то бабочками кружат,
То птицами Хичкока.
Они налетают: лови! беги!
Рассматривай всех и сразу!
Они нападают, сужая круги,
И вот уже в небе не видно ни зги –
Ох, выклюют оба глаза!
Клокочут: смотри на меня! смотри!
Меня выбирай, дорогая! –
Теряя обрывки ритмов и рифм,
Пыльцу и перья теряя.
Все – на одну: теребя, губя.
Кто теперь – чья награда?
И ты их или они тебя –
Живой не выйти из сада.
Хватаю! – падаю! – наугад!
Не выдам, раз мной украден!..
Но вдруг стихает безумный сад –
И стих у меня в тетради.
Определение музыки
О музыка, ты приворот,
Ты – поворот вне воли,
Ты – зов распахнутых ворот
И нараспашку ворот.
О музыка, ты приговор,
Ты – заговор горячий,
И всё, что было до сих пор,
Ты делаешь – иначе!
О музыка, зачем тебе
Моё смятенье видеть?
И по прикушенной губе
Меня – немедля – выдать!
Ответ (тишина)
Зрачок, распахнутый звезде,
Холодный луч пронзит.
Корабль без звука по воде,
Как призрак, проскользит.
Так – напряжённо – ждётся весть:
Дождавшийся – спасён...
О тишина! ведь ты и есть
Ответ на всё, на всё!
Пальцы
Искать во тьме. Искать и оступаться.
Искать во сне. Искать среди стихий:
Рассветами, бледнея, просыпаться,
И листьями безмолвно осыпаться,
Осунуться, искать, не отступаться –
Иди, я объясню тебе на пальцах,
Как в самом деле пишутся стихи.
Из глуби тьмы, из трепета пространства
Прядёшь, прядёшь невидимую нить,
Вытягивая с тонким постоянством,
А дрогни – срыв. Нельзя соединить.
И пальцы похудевшие устанут,
И потемнеет напряжённый взгляд –
Нет, не выходит ровная, простая.
Нет, не даётся. И виски болят,
И веки от неверия прохладны,
И видится во всём моя вина:
Что понесут тезеям ариадны?
Мне выпустить нельзя веретена!
Но я себе прощу усталость эту,
Когда в давно загаданном часу
Всю нашу сумасшедшую планету
Тебе клубочком в пальцах поднесу.
Пауза (рок)
Ветки хруст под твоей стопой
Безымянную птицу сдёрнул.
Ты стоишь, ко всему слепой,
На прогалине с серым дёрном.
Голый лес до корней продрог,
Но придут снега, согревая,
И трубит в серебряный рог
Твоя осень сороковая.
Перекати-поле
Гроздья звёзд нависали
спело,
Сладким сеном
пахло окрест,
Колесо
тихонько скрипело:
«Мынеместные,
мынемест...»
Ночь нежна.
Но тоску глухую
Утолить не по силам ей:
Под собою земли
не чуя,
Мы не можем пустить
корней.
Ах, страна без конца,
без края –
Как поймём,
где наши края?
Здесь любая земля –
чужая,
Лишь дорога
вечно своя.
Зря мы грезим
о богоданном,
Благодатном конце пути:
Все мы странники.
Никогда нам
Это поле не перейти.
Песенка про поэта
Оболочку худую и бренную
На свиданье с пейзажем вожу.
Расширяющуюся вселенную
Частой сеткой метафор вяжу.
Ничего, что она разбегается –
Подтяну посильнее края…
Оболочка худая пугается!
Помогай же мне, муза моя!
Я стою перед солнечным озером,
Что равно небесам глубиной –
И ныряю, пронзая насквозь его,
И выныриваю в мир иной,
И обратно, и снова, и заново,
И сшиваю, сшиваю края…
Оболочка худая терзается!
Помогай же мне, муза моя!
Письмецо в конверте
Спасибо за письмо, любезный друг.
Конверт, бумага – старомодно, право.
Иль новая столичная забава –
С пером неспешно коротать досуг?
Давно мне писем не было.
И вдруг…
Ну, что у нас?
У нас без перемен,
И это хорошо. Длинны обеды.
Девчонки с туфель перешли на кеды,
При этом носят юбки до колен,
Но юным всё к лицу. (А в наши годы
К нам как-то дольше доходили моды.)
А зимы стали кратки и теплы,
Но раньше было лучше – было чище.
М-да, вот он – признак старости, дружище:
Лишь прошлому поются похвалы.
Мол, раньше то да сё. Курлы-курлы.
Но что это я всё о ерунде?
Давай немного расскажу о наших.
Уже сто лет, как замужем Наташа,
А вот Марина неизвестно где –
Уехала. Любовь по переписке.
Вестей не подавала даже близким.
А Оленька (как вышло – не пойму!)
Уже почти возглавила ГорСМУ!
Валерка нынче главный в УВД.
Его ты не узнаешь: брюшко, щёки,
Такой весь налитой да крутобокий!
А помнишь, он на хлебе и воде
Неделю просидел, поспорив с Лёвкой?
Теперь он вряд ли сутки голодовки
Осилит. Ну а Лёвка – вечный лев:
По-прежнему любимец местных дев,
По-прежнему патлатый и могучий,
По-прежнему с гитарой неразлучен –
На вечеринках главный персонаж,
А вечеринки любит город наш.
Он не богат событиями – вот и
Устраивает праздники в субботы.
Событий мало… Привезли спектакль
(Софокл), но столь убога постановка,
Что за актёров было мне неловко.
Однако большинству сойдёт и так.
Серёжку помнишь? Местный наш Есенин,
Он Айседору так и не нашёл.
Перебирает женщин. Пишет в стол.
Но всё такой же ветрено-весенний,
Ему никак без «раззудись-плеча».
И даже, знаешь, было: чуть не сел он!
Сказал ему Валерка сгоряча:
«Ещё раз выйдешь – сразу в каталажку,
Чтоб город мог спокойно есть и спать».
И вот уже задерживал раз пять –
Вот и сюжеты для многотиражки.
Она жива – представь себе, жива,
И та же в ней редакторша-зануда.
Серёжку, правда, любит, и покуда
Его лишь по касательной, едва,
Зато Валерке – критики слова
Про «гения в смирительной рубашке»
И про «наполеонские замашки».
Нехитрая мораль газетных строк...
Над ней смеётся тихо городок
И наблюдает за Серёжкой с Лёвой,
Когда, бывает, сцепятся по новой.
Других событий в городе немного.
Слегка подремонтирован вокзал,
А про спектакль уже я рассказал...
Всё, знаешь, потихоньку, слава богу,
Всё как всегда.
Немного о другом:
Когда-нибудь я, как и ты, уеду.
Ближайший поезд на столицу – в среду,
Которая придёт за четвергом.
Пленник
По следам письма Пастернака Цветаевой
на «Поэму конца»
Четвёртый день сую в пальто
кусок туманно-мглистой Праги
с кафе, вокзалом и мостом,
встающими с листа бумаги,
и с теми, кто –
отныне –
врозь.
Разминовение. Расплата.
Безмолвствует старинный мост,
что их соединял когда-то.
Я вижу, как они бредут
поодиночке
(руки стынут),
невольный пленник злых минут,
минут, которые не минут.
По своим часам (вслед М. Ц.)
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся, радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
Марина Цветаева
В городах неприкаянных каждый сам
Просыпается по своим часам.
Часовым послушные поясам,
Параллельны мы – посмотри:
То не тёмные горы стоят стеной,
То не бурные реки кипят волной,
Рассекая мир меж тобой и мной –
Три часа, три вселенных, три!..
Три часа, тяжёлые, как века…
И с моей рукою твоя рука
Не сомкнётся, радость моя, пока
Не догонит заря – зари.
Под вéками
Мне всё равно, что дождь осенний
Собой завесил пол-земли.
Под вéками ― моё спасенье:
Миры, моря и корабли,
И радуги, и журавли
В высоком небе воскресенья.
И необузданного мая
Во мне зелёный ветер жив:
И губ загадка озорная,
И рук распахнутый призыв,
И шаг ― последняя прямая! ―
Я вижу всё, что пожелаю,
Глаза ненужные смежив.
Посланец. Poco a poco – presto con fuoco
Излечи меня, ветер.
Отрезви, остуди.
Научи жить на свете
С этим жаром в груди.
Нараспашку одежды ―
Прохвати, унеси!
Ничего здесь не держит.
Где же холод твой, где же
Твоя синяя синь?
Раскались мною, ветер ―
Докрасна, будь здоров! ―
Распустись по планете
Рдяной розой ветров,
Разгонись, улыбаясь,
Чтоб резвее ― нельзя,
Потепленьем глобальным
Не на шутку грозя!
Разыщи его, ветер,
Обними. Обними!
Чтобы ты ― да не встретил,
Не нашёл меж людьми?
Поцелуй его, ветер,
Поцелуем жары ―
Как румяные дети,
Не бросая игры!
Поцелуешь на счастье,
Порастратишь огня ―
И тогда возвращайся:
Весь огонь ― у меня!
Поэзия
Взгляд хмелён или болен.
В голове белый гул.
Ты поэзии, что ли,
Не на шутку хлебнул?
Эти вольные воды
Вознесли на волну…
Ты теперь у свободы
В невозвратном плену!
Так не жди отступного
И себя не жалей
В вечных поисках слова:
Из малейших щелей
Хлещет неудержимо –
Эх, была – не была!..
Зря ты этого джинна
Выпустил из горлá.
Поэт
День начался в 3:40 с полосочки зари.
«Будь, наблюдатель, зорок, во все глаза смотри! Вступай, себе довлея, в особые права: пронаблюдать явленья и их облечь в слова. Событий вереницы и череда минут ― им не осуществиться, пока не назовут всё то, что происходит, по верным именам. Будь, часовой, на взводе, ты всё расскажешь нам! Ведь ветер сам не дует, не шелестит листва: природу расколдуют слова, слова, слова!»
Очнулись в изумленьи леса и города,
и люди, львы, олени помчаться кто куда
хотели ― да не могут, как рыбины во льду,
пока я на подмогу словами не приду.
День копится, пока я
не разомкну уста.
Так тяжелеет капля
на кончике листа.
Так тихо ждёт лавина
мгновения, когда
её мой шёпот двинет ―
и я шепчу ей: да!
Пояс
Кем ты была? Беглым обликом всего,
что в переломное мгновенье чувства
доводит женщину на твоей руке
до размеров физической несовместимости
с человеческим ростом, точно это не человек,
а небо в прелести всех плывших
когда-либо над тобой облаков.
Пастернак – Цветаевой, 1926
Кем был я? (кем я был… кем был… а был ли я…)
……………………………………………………
Не знаю, что сказать тебе, любимая.
Сомненья есть, и в том сомнений нет.
Однако пусть заполнит многоточия
читатель о себе: был бы неточен я,
когда писал бы только свой портрет.
Кем ты была? Вселенной беглым обликом,
мгновеньем преломлённым, белым облаком,
не женщиной, но – Женщиною, той,
которой явлен дух; и свет, колеблющий
пустоты лестниц, леса и полей ещё,
к тебе нисходит с полной прямотой.
Вот ты – в моей руке, несовместимая
с обычными словами типа «ты моя»,
с земным несовершенным языком,
с обычных рук обычными касаньями,
но мы – мы от обычного спасаемы,
поскольку там, где ты – иной закон.
Иной закон и химии, и физики.
На сердце, хочешь, формулами высеки?
Готово церой лечь под стилус твой.
Биение висков твоих под прядями –
как бомба с часовым, когда ты, глядя мне
в глаза, распустишь пояс часовой.
Предел
Положен ли душе моей предел?..
Я, запрокинув голову, глядела,
Как хоровод из облаков редел
В бесстрастном небе. Никакого дела
Нет небу ни до них, ни до меня.
В холодном свете северного дня
Душа моя, от облаков отдельно,
Летит и тает. Выживет тоска
Фантомной болью изнутри виска –
Она одна, как небо, беспредельна.
Прекрасный день для чтения стихов
Прекрасный день для чтения стихов.
Холодный дождь над озером холодным.
Рыбачьих лодок нет, и даже чайки
Попрятались. От изобилья влаги
Узоры проступают на стене
Соседней виллы: влага выдаёт,
Где раньше были окна – кроме тех,
Что ставнями давно закрыты, ибо
Их некому распахивать давно;
Сквозь тёмные квадраты бывших окон
Угадываешь пустоту внутри.
Здесь проходили римские солдаты,
Вот этим самым берегом, который
Лежит передо мной в тумане тусклом,
И силюсь я представить, как ночами
Черны бывали эти берега.
Лишь точки одинокие костров
Пытались мглу вселенскую рассеять,
Пока цивилизации благá
Ещё не вкрались в этот край, как рифмы,
А ночи фонарями озарив, мы
Спугнули их.
День кончен. Дождь утих.
И фонари зажглись гирляндой длинной,
Роняя свет и упадая в стих,
И бьются мотыли, как хлопья снега,
В лучах, их крылья влагой тяжелы,
И пахнет неопознанной бедой:
Её провидишь, а ответить нечем.
И стоя над темнеющей водой,
Я обнимаю собственные плечи.
Придёт
Любовь выскочила перед нами,
как из-под земли выскакивает убийца
в переулке, и поразила нас сразу обоих!
Так поражает молния, так поражает финский нож!
М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»
О, как меня лихорадит!
И дни, и ночи в борьбе.
Я всё отдаю – тетради,
Тетради отдам – тебе.
Руины, трофеи, звёзды
Текут сквозь меня, смотри!
Но лучший мой стих не создан,
Он жжёт меня изнутри.
Он жжёт меня и не стынет,
Прозрениям нет числа.
Глаза мои золотые
Бессонница обвела.
Бессонница – друг мой. С нею
Я видеть не устаю,
Как брошусь тебе на шею
И губы в губы волью.
И будет громадной жажда –
Я долго тебя ждала!
А стих – он придёт однажды.
Как финка из-за угла.
Пристань
Льётся на старые липы
Свет холодящей луны.
Озера тихие всхлипы
Только неспящим слышны.
В лунном серебряном дыме
Молча у липы стою.
Лодки щенками слепыми
Тычутся в пристань свою.
Ночью в раю одиноком
Ни голосов, ни огня...
Из дорогого далёка
О, вспоминай же меня!
Пробежка
Сегодня я замедлил бег,
Свою привычную «десятку».
Неприглашённый падал снег
На баскетбольную площадку.
Кидали мяч ещё вчера
В весёлой чехарде касаний
Мальчишки нашего двора,
Взрезая воздух голосами –
Но перед замкнутой зимой
Смолкает мир оцепенело,
И парк, вчера ещё живой,
Застыл гравюрой чёрно-белой,
Лишь блик заметен кровяной
Рябиновых горячих ягод...
Нет, не придут уже весной
Мальчишки, выросшие за год.
Пёс
Вдох полон горьковатым январём.
Здесь топят по-старинному, ольхою.
Здесь дремлющий у пристани паром,
Качнувшись, забормочет сам собою.
Темнеет рано: гулко раздались
Семь звонов с башни, в небе замерзая.
Когда я огибаю этот мыс,
Неспящий пёс следит за мной глазами.
Мы в гулком мире с ним наедине:
Уснуло всё. Зима заколдовала.
Меня же летаргия миновала,
Но он не даст на счастье лапу мне.
Разум розы
Все произведения мировой литературы я делю
на разрешённые и написанные без разрешения.
Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух.
Мандельштам
Пульс протестует, раня дробью частой
Меня же изнутри. Глаза сухи:
Нет сна. И есть – вина. И есть – причастность.
Но, боже мой, и есть ещё – стихи!
Куда спокойней жизнь в режиме прозы.
Но мне видны, пока бреду в бреду,
И логика лозы, и разум розы,
И кислород, который я – краду!
Рахманинов 23–4
Алексею Володину
Спасибо за старинную дорогу,
За озеро с улыбкой голубой,
За тишину, за то, что неба много,
А если станет тесно мне с собой –
За то, что еду, еду наудачу,
Пейзажи заоконные гоня,
Включаю ре-мажорную и плачу:
Такое счастье льётся на меня.
Репетиция ухода
Короткий день на впечатленья скуп.
Торопит в дом, покуда не стемнело.
Холодный воздух чуть теплей у губ
И в сумерках мне мнится белым,
Как пелена: короткий день незряч.
В который раз ты настигаешь, осень!..
На крик гусиный, что похож на плач,
Не отзовусь, обезголосев
От холода в гортани.
Но скорбя
О том, что ты уносишь год от года,
Я всё равно приветствую тебя:
Ты – репетиция ухода.
Сангина*
Достать чернил и плакать.
Борис Пастернак
1.
Что же, теперь мне знаком
Взгляд предающего брата.
Чтобы писать о таком,
Прежних чернил маловато.
Не заржавеет за мной:
Жгу (и глаза всё суровей)
Охру с сиенской землёй
Цвета запёкшейся крови.**
2.
Нет, не чернилами – сангиной,
сестрою крови и огня,
писать и слышать: «не солги нам»
от изучающих меня.
Писать – собой. А что в итоге?
Удар, урок, урон, укор?..
...Но на меня глядели боги
глубокими глазами гор.
_______
* От латинского. sanguis – il sangue (фр.) / le sang (ит.) / кровь
** Так получали сангину в прошлом.
Свидетель
Алексею Володину, пианисту-поэту
Мир
умер
до утра,
отравлен ночью.
Впал в забытьё,
не досчитав до ста.
Но я – свидетель:
вижу я воочью,
как всюду проникает пустота!
Мне каждый вдох даётся всё труднее,
всё невозможней размыканье век.
Земля летит.
Я улетаю с нею,
последний неуснувший человек.
Она летит,
летит ко дну колодца.
Вселенная пустынна и глуха…
Тогда
в груди стеснённой колыхнётся
Ещё не стих – предчувствие стиха.
Свободный полёт
Проще простого
Моё ремесло:
Перья готовы –
И понесло!
Нам в эмпиреях
Летать хорошо!... –
Пробуй скорее,
Взлети на вершок!
Праведным потом
Плавься в жару.
Мускул полёта
Качай, тренируй.
Рви их до звона
(Ноша тяжка) –
Мускул разгона,
Мускул прыжка.
В мыле и пене.
В хрипе. В грязи.
Белые перья
До скрипа сгрызи!
Клочьями кожа
С мозолей сойдёт…
Господи боже,
Вот он – полёт!
Сгустился воздух
Сгустился воздух, налитой
Больными, бычьими словами,
И небо каменной плитой
Накрéнилось над головами.
О, наши слабые умы!
О, наши тонкие одежды!
Но посреди жестокой тьмы
Мерцает светлячок надежды
Синдром
Поэт с похмелья в тапки не попал
И босиком плетётся к водопою.
В скорёженном мозгу не то напалм,
Не то цыгане шумною толпою.
В углу узрев хихикавших химер,
С опаской пробормочет: нихуясе!..,
Споткнётся о гуляющий размер
И побредёт по строчкам восвояси.
Слова и звуки. Триптих
1
…И снова не найти мне слов.
(Они нежны, но ты нежнее.)
Оплавить до первооснов –
До слов и звуков – не сумею.
Слова, бессильные слова,
Не мы (мы немы) – тень подобий.
Возьмёшь ли строчек кружева
На память из моих ладоней?
2
Склонюсь над зеркалом пруда –
И не увижу в нём лица я.
Мир замирает –
весь, когда
На дне пруда лежит, мерцая,
Небесный свод.
Недвижен пруд.
Весло ослабло и повисло.
И – сами, сами поплывут
Те звуки, что важнее смысла!
3
Их не дано запечатлеть
(Печальны буквы алфавита),
Но можно слушать и хмелеть,
И упиваться –
всласть, открыто,
И ощущать во вдохе жар,
И видеть: небо всё бездонней!
Возьми же звуков звонкий дар
На счастье из моих ладоней!
Создатель
Трудился неделю немало,
и вот заключительным днём
прилёг на диван я пощёлкать каналы:
что в мире творится моём.
Хозяйки харчили печенье.
Политик зомбировал зал.
А где-то – край света (Discovery Channel?) –
гепард антилопу терзал.
И все были чем-то похожи
в белковой коллекции тел.
Никто не спросил меня: господи боже,
а что ты вообще-то хотел?
И, спать собираясь – пора мне –
я думал, кончая кино:
я правильно сделал бессмертными камни,
белковым телам всё равно.
Солнце
Как нежно заря занималась, как солнце всходило легко! Трава, заблистав, умывалась, тумана стекло молоко. Тепло по земле побежало, лучистую радость лия, и вот – накалилось до жара, как ты, дорогая моя.
И режет безжалостным оком, и жжёт беспощадной рукой твой день, обернувшийся шоком; скажи, ты хотела такой? Скажи, ты такой предвкушала, сужая глаза на восток? Как остро зрачков твоих жало, как лик твой прекрасно жесток! И рек пересохшие русла, и гор почерневшие рты, и небо, что в пекле потускло, – смотри, что наделала ты!
Но солнце уходит на запад, восток же его не сберёг; что ж, милая, прячешь глаза под ладони своей козырёк? Иль видеть тебе нестерпимо, причём нестерпимо вдвойне, что солнцем владение – мнимо, что солнце уходит – ко мне?
Сонет про сонет
Когда во мглу дурную погружён
Мой ум, рождая хмурые упрёки
Самой себе – я жду спаситель-сон,
Одновременно лёгкий и глубокий.
Ни вдохновенья, ни дыханья нет,
И точат иссушающие токи –
Но этот сон мне принесёт сонет,
Одновременно лёгкий и глубокий.
Я радуюсь рождению его:
Из мглы, из пустоты, из ничего
Сами собою льются, льются строки
Волшебные! ...но разбудил рассвет –
И где теперь и сон мой, и сонет,
Одновременно лёгкий и глубокий.
Сотворение мира
Земля была безвидна и пуста
И Божий дух носился над водою.
Поэт над гладью чистого листа
Измается возможностью любою.
Он изымает всё из ничего
И заново над мирозданьем бьётся,
Но мнимое могущество его
Беспомощностью жалкой обернётся:
Влекутся волны, вольны и горды,
И в их глубинах – волны, волны снова,
И это наваждение воды
Не поддаётся наважденью слова,
И немота полна и глубока...
Но дрогнула предчувствием мембрана –
И выплывает первая строка
Из гула мирового океана,
Немые размыкаются уста:
«Он думал над планетой молодою.
Земля была безвидна и пуста
И Божий дух носился над водою.»
Творцам-первопроходцам
Заметались метафоры, взгромоздились гиперболы.
Никому не потрафили начинавшие первыми.
Как гранатами –
перлами забросали империю:
Всеми горлами –
жерлами –
заострёнными перьями –
Прямо в лица степенные!
Прокричав эпитафию,
Только тонкое вспенили.
Строй разбит.
Не потрафили.
Строй – разбит?
Строки стройные – и неважно, что рваные –
Ворвались, бесконвойные, в поколенья диванные,
И на выход – за шиворот!
И – на воздух искрящийся!
Хватит неудержимую жизнь засовывать в ящики!
Тихо время скользило бы… объяснялось бы знаками…
Хватит душ прорезиненных!
Хватит лиц одинаковых!
Чтобы зори свирелями переполнить успели мы,
Всё горе- и горели вы, начинавшие первыми.
Три куска из…
С Новым годом – светом – краем – кровом!
Марина Цветаева
Тебе писала я: «С Новым!..»
И – резко – пружиной – ввысь! –
Рвалась к тебе каждым словом,
Слова – как бомбы – рвались.
* * *
[Молчит осипшая муза;
Где голос, чтоб петь да выть?
Позвольте, члены Союза,
За вами посуду мыть.]
* * *
Предел? Значит – ЗА пределы.
Нет рифмы: петля-земля.
Из тела – к тебе – взлетела
Непознанной жизни для.
Тридцать три
Тридцать дней без сна и ещё три дня –
Прежде, чем узнать, кто ты для меня.
Ты и цель, и путь,
И воздух, и грудь,
Ты и сон, и явь:
Что любо – представь!
Времечко, успей расстелить траву:
Три да тридцать дней – как переживу?
Ты и перст, и крест,
Колокол окрест,
Капля и купель,
Ласковое «Л»…
Тридцать дней и три – бдеть мне до зари:
Взрыв! – мечтать навзрыд – и ответный взрыв!
Вихрь – упругий, рви! – и ответный вихрь!
И озноб во мне,
И огонь во мне.
Ты
Тропа и след,
Тот, кого здесь нет,
Русло и река,
Музыка – и рука…
У озера
Ветра звон между рыжими соснами
И весёлых лучей острия.
Что ни утро – ты заново создано,
Моё озеро, песня моя!
А сегодня с утра подморозило,
Иглы тронуло сединой.
Ах ты озеро, милое озеро,
Ты всю ночь говорило со мной!
У черты
…Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый Век.
А. Ахматова
На краю. На грани. На кромке.
(Бьётся голос в гортани ломкий.)
Руки вытянув в темноте,
двое – мы – чем только влекомы? –
безошибочно незнакомы,
с двух сторон подошли к черте.
Так бывало в мире и прежде.
Век Двадцатый, сто лет надежды
и крушений надежд в пыли
лишь утроили жизни жажду:
недошедшие, видно, страждут,
чтоб потомки за них дошли.
Будет каждому да по вере.
Не доехали двое в Веймар:
не хватило веры – кому?
Нам – достанет веры и нерва.
Так давай смутим Двадцать первый,
чтобы жарко стало ему!
Утро
ласточки взмыли выше,
звоном взрезая свод.
отрок на землю вышел
из розоватых вод.
веки его невинны,
узки его ступни.
яростный день нагрянет.
ночь глухая накроет.
веки его мгновенны:
время, повремени!
Уходит лето-беспризорник
Уходит лето-беспризорник,
подолгу не живёт.
Уже подкарауливает дворник
одежд его полёт,
Укроется земли большое тело
заплатанным плащом...
Я ничего за лето не успела,
а будет ли ещё?
Но в сад румяных хрустких яблок
проделаны лазы,
A мир – и кроток он, и ярок
сквозь оптику слезы.
Фигура умолчанья
Война – это мир.
Оруэлл
Когда забыть велит закон
значенья слов
и снов сохранность,
когда запретный рубикон
велят воспринимать как данность,
когда вонзённому в зенит
нельзя
ни стона,
ни мычанья –
то воздух зыблется, звенит
вокруг фигуры умолчанья.
Цель у нас одна
Ну что же, соплеменнички,
Охраннички да пленнички,
Живём по справедливости:
Чтоб каждому – своё.
И тех, и этих поровну –
Кому в какую сторону?
А это уж как выпадет –
Такое и житьё.
И те, и эти – нужные.
И что же, что недружные?
Покрепче дружбы спаяны,
Ведь цель у нас одна:
Чтобы цвела прекрасная,
Могучая и властная,
Большая и сплочённая
Любимая страна.
Шиповник
Этот мир предрассветный
пока ещё мглою окутан;
дремлют даже влюбленные,
свет своих глаз погасив.
Я же снова в бессменном дозоре:
в иные минуты
лишь поэты бессонные ведают, как он красив!
А когда я уйду
и останется утро слепое –
все слова на стихи израсходовав до одного,
я хочу стать пчелой, залетающей в белый шиповник,
залетающей в самую глубь,
в сердцевину его.
Шиповник
Шиповник так благоухал,
Что даже превратился в слово…
А. Ахматова
Этот мир предрассветный
пока ещё мглою окутан;
дремлют даже влюблённые,
свет своих глаз погасив.
Я же снова в бессменном дозоре:
в иные минуты
лишь поэты бессонные ведают, как он красив!
А когда я уйду
и останется утро слепое –
все слова на стихи израсходовав до одного,
я хочу стать пчелой, залетающей в белый шиповник,
залетающей в самую глубь,
в сердцевину его.
Шостакович. Камерная симфония
Я слышал хруст
и свист,
и вой,
и лай,
И горло хоть охрипло, но окрепло.
Кто веку бросил громкое: Играй! –
Хотел его увидеть горсткой пепла.
Земля неслась к весёлому концу
Во власти исполина-карнавала,
А музыка хлестала по лицу
И губы мне полынью обдавала.
Эпистолярный жанр
Сергею Сутулову-Катериничу, мистификатору-полифонисту
Письма в письмах, роман в романе, утка в зайце, игла в яйце.
Кончик жизни чужой поманит, чертовщинкой мелькнув в лице.
(Маска в маске – какие лица? Имя в имени, кот в мешке...)
Быль сливается с небылицей,
и дрожит в небесах синица,
и доверчив журавль в руке.
Расслоение ли сетчатки или мира слои, слои?
Где же львы (орлы, куропатки)? Где же вы (чужие, свои)?
Различая, разоблачая, не лишиться бы волшебства!..
Совпадения все случайны. Не случайны слова, слова.
Этим летом
Всё сокровенье ― в откровенье,
Бутоны – в буйные цветы,
И кровь вскипает за мгновенье:
Иду на Вы? Иду на Ты?
О, где укрыться этим летом!
Идут стихи, они не лгут ―
И скажут всё, казня поэта
За неотпущенное с губ.
Эх, судьба
Эх, судьба моя, судьба,
Звонкая копеечка.
До утра столбом гульба –
Спать ещё успеется!
Эх, судьба моя, судьба,
Девочка кудрявая:
Не щадя шального лба –
За тобой, упрямая!
Подфартило удальцу
Поцелуем в темечко:
То ли поведёшь к венцу,
То ли сразу к стеночке.
Мне с тобой, моя краса,
Всё одно – погибельно.
Эх, кудрявые власа,
Девочка на выданье!
Так не выдай до утра,
Девочка фартовая:
Рано, вроде, помирать,
Хоть на всё готовый я!
Я умею
Я умею. Я так умею,
Что поверит любой в идею,
Из моих пришедшую строк,
Что поверю в неё сама я,
Вдохновенной рукой сжимая
Твою руку, мой брат, мой рок.
Ты, который казался равным,
Наречённым, весёлым, главным –
Содержание стольких глав –
Их моя рука выводила.
Я здесь главная заводила.
О, как дар мой со мной лукав!
Правда жизни к тебе нелестна:
Ты отступник, пустое место.
А куда как ярко блестишь!
Ну так что же? – Я не в обиде:
Вдохновение в чистом виде –
И твоя трусливая тишь.
Над развалинами собора –
Вот оно: «из какого сора».
Только мраморной крошки хруст.
Только шорох испанской юбки:
За воланы своей голубки
Ты держись покрепче, прокруст.
Сам себя уложил на ложе,
Укорачивая, корёжа.
Хотя нет: тебе в самый раз.
Великан из тебя никчёмный:
Ты героем мной наречённый,
А моих не выдержал глаз.
Что же, всё это было всуе?
Дай мне руку. Перепишу я:
Наречённый, весёлый брат!.. –
Впрочем, нет. Оставайся с миром
Неудавшимся мне кумиром.
Новым светом глаза горят.
Яснозренно
Гуси-лебеди,
берега,
городков ночные гирлянды
«убегай, – зовут, – убегай:
концы в воду,
да без оглядки!»
Если рай, то – ЭТИ края:
что за озеро, что за горы
предстают предо мной!..
А я –
яснозренно –
Вас, ясновзорый.