Свидетель
Алексею Володину, пианисту-поэту
Мир
умер
до утра,
отравлен ночью.
Впал в забытьё,
не досчитав до ста.
Но я – свидетель:
вижу я воочью,
как всюду проникает пустота!
Мне каждый вдох даётся всё труднее,
всё невозможней размыканье век.
Земля летит.
Я улетаю с нею,
последний неуснувший человек.
Она летит,
летит ко дну колодца.
Вселенная пустынна и глуха…
Тогда
в груди стеснённой колыхнётся
Ещё не стих – предчувствие стиха.
Определение музыки
О музыка, ты приворот,
Ты – поворот вне воли,
Ты – зов распахнутых ворот
И нараспашку ворот.
О музыка, ты приговор,
Ты – заговор горячий,
И всё, что было до сих пор,
Ты делаешь – иначе!
О музыка, зачем тебе
Моё смятенье видеть?
И по прикушенной губе
Меня – немедля – выдать!
Этим летом
Всё сокровенье ― в откровенье,
Бутоны – в буйные цветы,
И кровь вскипает за мгновенье:
Иду на Вы? Иду на Ты?
О, где укрыться этим летом!
Идут стихи, они не лгут ―
И скажут всё, казня поэта
За неотпущенное с губ.
Тридцать три
Тридцать дней без сна и ещё три дня –
Прежде, чем узнать, кто ты для меня.
Ты и цель, и путь,
И воздух, и грудь,
Ты и сон, и явь:
Что любо – представь!
Времечко, успей расстелить траву:
Три да тридцать дней – как переживу?
Ты и перст, и крест,
Колокол окрест,
Капля и купель,
Ласковое «Л»…
Тридцать дней и три – бдеть мне до зари:
Взрыв! – мечтать навзрыд – и ответный взрыв!
Вихрь – упругий, рви! – и ответный вихрь!
И озноб во мне,
И огонь во мне.
Ты
Тропа и след,
Тот, кого здесь нет,
Русло и река,
Музыка – и рука…
Эх, судьба
Эх, судьба моя, судьба,
Звонкая копеечка.
До утра столбом гульба –
Спать ещё успеется!
Эх, судьба моя, судьба,
Девочка кудрявая:
Не щадя шального лба –
За тобой, упрямая!
Подфартило удальцу
Поцелуем в темечко:
То ли поведёшь к венцу,
То ли сразу к стеночке.
Мне с тобой, моя краса,
Всё одно – погибельно.
Эх, кудрявые власа,
Девочка на выданье!
Так не выдай до утра,
Девочка фартовая:
Рано, вроде, помирать,
Хоть на всё готовый я!
Кому?..
Гудит многоголосье тем,
Гудит, но не идёт в строку:
Кому печаль мою повем?
Кому повем мою тоску?
Стихи теснят осаду стен
И клетку рёбер, но в плену
Кому печаль мою повем,
Мою любовь,
Мою вину,
Меня?..
Но нет для лба плеча,
Водой холодной лоб обдам:
Кому повем мою печаль,
Кому печаль мою отдам?
Шагнула б запросто за край –
Да вот осталась на краю.
Из всей вселенной выбирай:
Кому – повем – печаль – мою…
Возгонка
Крученье (сердца извлеченье),
Крученье (жилы, кости – в жгут!),
Крученье: пряное перченье,
И под котлом поленья жгут.
Начнут крутое кипяченье
(Мельканье пальцев – плеч – ключиц),
И будет – чувств разоблаченье,
И с пышным паром – излученье,
И об–лученье, об–реченье:
О страх сердечный – отключись!
А пар пусть совлечётся в тучи
И мир напоит допьяна.
Кручина, горной кручи круче,
Ты будешь преодолена!
Кручина, что крушины горше,
Тебя возгонят на верхи:
Из соли слёз, из жил и кожи
Выходят лучшие стихи!
Оболочки
Ваши слова хороши: хороши
их оболочки.
Знаете, им не хватает души:
ровные строчки.
Их вызывать из интимнейших тем,
сердцем не дрогнув?
Яркое – тенью делать зачем?
Целое – дробным?
Кто бережётся сердечных атак,
знает ли чудо?
Любят – не так! и скучают – не так!
Я – научу Вас!
А оболочки? Цена им пятак,
песням без звука.
Что же Вы замерли сердцу не в такт?
Дайте же руку!
Stream of Consciousness (поток сознания)
Before you slip into unconsciousness I’d like to have another kiss,
another flashing chance at bliss, another kiss, another kiss…
The Doors
в потоке шёпота и лепета,
и долгих гласных,
и восхищения, и трепета,
и глаз, опасных
в своём блаженстве и безумии
(мозг – обесточен!),
без подлежащих и сказуемых,
ещё – без точек,
ещё – без пауз (о, беспамятство
горячей речи!)
уста молчавшие – распаяны
восторгом встречи,
слова беззвучные – из digital
рванулись в голос,
они и дожили, и выжили,
теперь их голод
неутолим часами, сутками,
годами, жизнью,
и вот лишаемся рассудка мы:
«скажи! скажи мне!» –
звенит сердечною аварией…
когда случится,
мы с Вами будем – разговаривать
совсем как птицы!
(Не)познанный
Мой неузнанный,
Мой непознанный.
Тропы узкие,
Лето позднее.
Осень ранняя,
Губы спелые.
Умираю – так
Прикипела я
И к устам твоим,
И к перстам твоим,
И к плечам твоим,
И к лучам твоим –
Из лукавых глаз,
Из бедовых фраз.
То ли бог не спас,
То ли – наградил:
У меня сейчас
Счастие в груди:
Мастью – узнанный,
Сердцем – познанный.
Пояс
Кем ты была? Беглым обликом всего,
что в переломное мгновенье чувства
доводит женщину на твоей руке
до размеров физической несовместимости
с человеческим ростом, точно это не человек,
а небо в прелести всех плывших
когда-либо над тобой облаков.
Пастернак – Цветаевой, 1926
Кем был я? (кем я был… кем был… а был ли я…)
……………………………………………………
Не знаю, что сказать тебе, любимая.
Сомненья есть, и в том сомнений нет.
Однако пусть заполнит многоточия
читатель о себе: был бы неточен я,
когда писал бы только свой портрет.
Кем ты была? Вселенной беглым обликом,
мгновеньем преломлённым, белым облаком,
не женщиной, но – Женщиною, той,
которой явлен дух; и свет, колеблющий
пустоты лестниц, леса и полей ещё,
к тебе нисходит с полной прямотой.
Вот ты – в моей руке, несовместимая
с обычными словами типа «ты моя»,
с земным несовершенным языком,
с обычных рук обычными касаньями,
но мы – мы от обычного спасаемы,
поскольку там, где ты – иной закон.
Иной закон и химии, и физики.
На сердце, хочешь, формулами высеки?
Готово церой лечь под стилус твой.
Биение висков твоих под прядями –
как бомба с часовым, когда ты, глядя мне
в глаза, распустишь пояс часовой.
У черты
…Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый Век.
А. Ахматова
На краю. На грани. На кромке.
(Бьётся голос в гортани ломкий.)
Руки вытянув в темноте,
двое – мы – чем только влекомы? –
безошибочно незнакомы,
с двух сторон подошли к черте.
Так бывало в мире и прежде.
Век Двадцатый, сто лет надежды
и крушений надежд в пыли
лишь утроили жизни жажду:
недошедшие, видно, страждут,
чтоб потомки за них дошли.
Будет каждому да по вере.
Не доехали двое в Веймар:
не хватило веры – кому?
Нам – достанет веры и нерва.
Так давай смутим Двадцать первый,
чтобы жарко стало ему!
Каких ещё чудес мне надо
Каких ещё чудес мне надо,
Какой гармонии, пока
Есть предрассветная прохлада,
И сладость в чашечке цветка,
И весь восторг ночных нашествий
И слов, и образов, и сцен!
Но – строк моих несовершенство…
Но – робость в чашечках колен…
Придёт
Любовь выскочила перед нами,
как из-под земли выскакивает убийца
в переулке, и поразила нас сразу обоих!
Так поражает молния, так поражает финский нож!
М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»
О, как меня лихорадит!
И дни, и ночи в борьбе.
Я всё отдаю – тетради,
Тетради отдам – тебе.
Руины, трофеи, звёзды
Текут сквозь меня, смотри!
Но лучший мой стих не создан,
Он жжёт меня изнутри.
Он жжёт меня и не стынет,
Прозрениям нет числа.
Глаза мои золотые
Бессонница обвела.
Бессонница – друг мой. С нею
Я видеть не устаю,
Как брошусь тебе на шею
И губы в губы волью.
И будет громадной жажда –
Я долго тебя ждала!
А стих – он придёт однажды.
Как финка из-за угла.
Без слов
Книгу должен писать читатель.
Лучший читатель читает закрыв глаза.
М. Цветаева
Слышать – шёпоты трав,
Слышать – скрежеты льдов,
Гулы глубоких руд.
Тот в поэзии прав,
Кто сумеет без слов:
В музыку заберут.
Он бессловесен, дух.
Он обнимает – всех,
Он поведёт – двоих.
Я обращаюсь – в слух,
Я обращаюсь – в смех,
Я обращаюсь – в стих.
Всеми всплесками век,
Всей текучестью рук
Главное изреки:
Я из тысячи рек
Распознаю, о друг,
Голос твоей реки.
© Юлия Пикалова, 2015 – 2016.
© 45-я параллель, 2016.