Живём с тобой под крышею в прорехах
в заброшенной зелёной стороне.
Беседуем с высоким горным эхом,
Недобрые нас сторонятся силы,
не судим мы, кто виноват, кто прав.
А если забредёт к нам путник милый,
Беседа длится, дружбою согрета,
с посланником неведомым в ночи.
И слышно, как бамбук звенит от ветра
Завалена память – ни дат и ни вех,
ни слова, ни смеха, ни бреда.
Остался лишь тополь, ныряющий в снег –
Остался облезлый забор за окном,
плывущий в ненастливый вечер,
и детский конёк, занесённый снежком,
И девочка дышит в стекло, а потом
внимательно смотрит, стараясь
увидеть, как тополь летит напролом
Вот и стала старухой в помятом линялом платочке.
По утрам кипячу молоко и сажаю картошку.
Позабыла о «шпильках», о том, как хрипел Высоцкий,
О безумной работе с синхронным таинственным полем,
о полётах во сне, высоте, обжигающей горло,
о стрельбе пулевой на немыслимо нежном дёрне,
Как дымится Донбасс и впивается угольной пылью,
как сияют каштаны, как будто церковные свечи…
и о детской руке, что с моею срослась навечно,
Позабыла тебя, позабыла обиду разлуки,
встречи редкие, привкус их терпко-полынный.
Позабыла и то, как лепили небесную глину
Позабыла те песни, что пел мой ослепший папа,
кроме самой последней – о грустно склонённых вербах
и о том, что весна возвратится на вербных лапах,
Мы жили среди метели
событий, иллюзий, сна.
Но в Храме твоём запели,
Очнулись мы на рассвете,
что плыл в полынье окна.
И был с нами кто-то третий,
Мы чай на троих сварили,
хоть чашка была одна.
И чьи-то окрепли крылья,
И ближнего возлюбили,
как в давние времена.
И с башен Ершалаима
А я родилась, чтоб утром
весенним идти, лучась
средь чёрных стволов деревьев,
наполненных влагой. Час
жизни моей, рассветный,
чтоб выдохнуть и отдать.
Миг скорости – чтоб пожать
Сквозь снежную радость утра,
сквозь влагу весенних гроз,
сквозь толпы имущее-мудрых,
Сквозь толщу листов и строчек,
сквозь пресность часов и бед,
сквозь холод последней ночи
Сквозь краткую ложь прозрений,
сквозь быта постыдный плен,
сквозь честность бессонных бдений
Сквозь медь подаяний, жгущих
мне руку, сквозь вкривь и вкось,
сквозь тайно меня зовущий
Сквозь жизнь прохожу, сгорая
от дара любить, туда,
где гаснет заря, мерцает
В глазах певуньи Цзинь – свет молодой листвы,
и потому она письмо капелью пишет:
летунья-кисточка за капелькой скользит,
Как ждут её письма в краю небесных битв!
Где кружит эхо сабельного звона,
где на снегу усталый воин спит,
… И вдруг я поняла,
что за окном неспешно плещет лето,
и что меня никто нигде не ждёт,
что светлый полдень над землёй встаёт,
Прохладный свет в густой листве ореха
и стайка шустрых говорливых птах
мне душу исцеляют просто так –
внезапно зазвучавшей Тишины –
неясных слов, неуловимых звуков.
Их слышит лишь божественное ухо,
уносит день в прозрачной глубине.
И чудится: Твое благословенье