Юлия Чугай

Юлия Чугай

Золотое сечение № 4 (29) от 10 февраля 2007 года

Певунья Цзинь

 
* * *
 

Живём с тобой под крышею в прорехах

в заброшенной зелёной стороне.

Беседуем с высоким горным эхом,

а больше все молчим наедине.
 

Недобрые нас сторонятся силы,

не судим мы, кто виноват, кто прав.

А если забредёт к нам путник милый,

мы чай заварим из душистых трав.
 

Беседа длится, дружбою согрета,

с посланником неведомым в ночи.

И слышно, как бамбук звенит от ветра

да птица одинокая кричит.
 
* * *
 

Завалена память – ни дат и ни вех,

ни слова, ни смеха, ни бреда.

Остался лишь тополь, ныряющий в снег –

дельфином в кромешное небо.
 

Остался облезлый забор за окном,

плывущий в ненастливый вечер,

и детский конёк, занесённый снежком,

и в комнате – зарево печи.
 

И девочка дышит в стекло, а потом

внимательно смотрит, стараясь

увидеть, как тополь летит напролом

и снежная пыль оседает…
 

* * *
 

Вот и стала старухой в помятом линялом платочке.

По утрам кипячу молоко и сажаю картошку.

Позабыла о «шпильках», о том, как хрипел Высоцкий,

о бессонных ночах и свалившихся с неба строчках.
 

О безумной работе с синхронным таинственным полем,

о полётах во сне, высоте, обжигающей горло,

о стрельбе пулевой на немыслимо нежном дёрне,

о бредовых победах и дряхлеющем комсомоле.
 

Как дымится Донбасс и впивается угольной пылью,

как сияют каштаны, как будто церковные свечи…

и о детской руке, что с моею срослась навечно,

и казалось, мешала бумажным придуманным крыльям.
 

Позабыла тебя, позабыла обиду разлуки,

встречи редкие, привкус их терпко-полынный.

Позабыла и то, как лепили небесную глину

и как яблочко съела, глупея от счастья и скуки.
 

Позабыла те песни, что пел мой ослепший папа,

кроме самой последней – о грустно склонённых вербах

и о том, что весна возвратится на вербных лапах,

не вернутся лишь молодость и надежда.
 
* * *
 

Мы жили среди метели

событий, иллюзий, сна.

Но в Храме твоём запели,

как в давние времена.
 

Очнулись мы на рассвете,

что плыл в полынье окна.

И был с нами кто-то третий,

как в давние времена.
 

Мы чай на троих сварили,

хоть чашка была одна.

И чьи-то окрепли крылья,

как в давние времена.
 

И ближнего возлюбили,

как в давние времена.

И с башен Ершалаима

Голгофа была видна…
 
* * *
 

А я родилась, чтоб утром

весенним идти, лучась

средь чёрных стволов деревьев,

наполненных влагой. Час

жизни моей, рассветный,

чтоб выдохнуть и отдать.

Миг скорости – чтоб пожать

вселенскую руку ветра.
 

* * *
 

Сквозь снежную радость утра,

сквозь влагу весенних гроз,

сквозь толпы имущее-мудрых,

где души навеки врозь.
 

Сквозь толщу листов и строчек,

сквозь пресность часов и бед,

сквозь холод последней ночи

и дружбы неровный свет.
 

Сквозь краткую ложь прозрений,

сквозь быта постыдный плен,

сквозь честность бессонных бдений

до содранных в кровь колен.
 

Сквозь медь подаяний, жгущих

мне руку, сквозь вкривь и вкось,

сквозь тайно меня зовущий

надёжно забитый гвоздь.
 

Сквозь жизнь прохожу, сгорая

от дара любить, туда,

где гаснет заря, мерцает

вечно светла – звезда.
 
* * *
 

В глазах певуньи Цзинь – свет молодой листвы,

и потому она письмо капелью пишет:

летунья-кисточка за капелькой скользит,

стекающей по веточке ожившей.
 

Как ждут её письма в краю небесных битв!

Где кружит эхо сабельного звона,

где на снегу усталый воин спит,

прикрытый знаменем со знаками дракона.
 
Эхо тишины
 

… И вдруг я поняла,

что за окном неспешно плещет лето,

и что меня никто нигде не ждёт,

что светлый полдень над землёй встаёт,

и жизнь течёт без всякого сюжета.
 

Прохладный свет в густой листве ореха

и стайка шустрых говорливых птах

мне душу исцеляют просто так –

как Божий дух, им отвечает эхо
 

внезапно зазвучавшей Тишины –

неясных слов, неуловимых звуков.

Их слышит лишь божественное ухо,

и вот теперь они тебе слышны…
 
Реки времён небесное теченье

уносит день в прозрачной глубине.

И чудится: Твое благословенье

незримо прикасается ко мне.
 
© Юлия Чугай, 1974-2007.
© 45-я параллель, 2007.