Ярослав
Беспалов

* * *

Город льётся в чугунные реки

Амальгамой свинцовых небес.

Стены хмурят бетонные веки,

Убивая заржавленный лес.

Взгляд вечерних мостов исподлобья,

Этих окон – живых, но глазниц,

На холодные крыши-надгробья

Белоснежных отсеков больниц.

Красит ветер все радужки в серый,

Чертит улицы в клетку, в кирпич.

Озверевший и пахнущий серой,

Выползаешь из ночи, как дичь.

Наши липкие грешные тени

Застревают в тугих проводах,

Оставляя тепло на сиденьях

И мигающий свет в поездах,

Где трясёшься с гранёным стаканом

И с трудом вспоминаешь тот год,

Где, пропитанный потом и планом,

Продолжался наш проклятый род.

* * *

Красным светом фонарь кровоточит

В бездыханный туман января,

И дождём ледяных многоточий

Разливается в небе заря.

Тихим пеплом ложась снегопада,

В высоте догорают угли,

Словно рай выпадает в осадок

На гранит и железо Земли,

Словно вирус в библейских страницах

Подарил мирозданью покой,

Разобрав по нулям-единицам

Всё, что можно потрогать рукой.

Пью за тех, кто погиб, набирая

На полуночный поезд гроши

В эти снежные крепости рая,

В коих нет ни единой души.

И молитвы сгорают, как свечи

В павильонах картонных церквей,

Потому что измерить нам нечем,

Чьи грехи оказались правей.

Мрамор чёрный и белый

Средь пасмурной осенней пустоты,
В прозрачности воздушных водоёмов
Земля родит костлявые кресты
И смотрит в небо сыростью проёмов.

Как вызов неземному естеству,
Меж них блуждает ангел обгорелый,
Бросает в небо падшую листву
Назло собратьям, мраморным и белым.

Вечерний звон вплетается в ажур,
Всё давнее наружу вымерзает,
И с белых ликов ангельских фигур
По капле дождь стекается слезами.

Твой дух ещё далёк от тёмных сил,
Но что-то в нём погасло, загустело.
Всё меньше страх раскопанных могил,
Всё крепче холод мраморного тела.

Спроси у стаи угольных ворон,
Застывших в складках ангельской шинели:
Быть может, то же чувствовал и он,
Пред тем, как его крылья почернели.

Наворочено
(подражание неизвестно кому)

Эх, накурено, наворочено

На листе, на белом в клеточку,

Снегопадом слов опорочено,

Исцарапано ветром веточек...

Режут влажный снег параллелями

Каучуки шин, точно лезвие,

Рвут ночной туман звонко трелями

Кони резвые да железные.

Свет их мёртвых глаз разливается

В полосе дождя с мокрой ватою,

С хрипотой ветров прорывается,

В горизонт и в ночь красноватую.

Шатуны в висках полупьяные

Пеленают взор кровью, льдинами,

Жмут из жарких вен гнев октановый,

Из стальных сердец – лошадиные.

Не найти себя в винном облаке,

Не набрать домой, Маше с Павликом,

И как вдарил свет прямо в яблоки,

Как хромой сустав – по гидравлике.

Вот, раздолбано, раскурочено

В воспалённые брызги-дребезги,

В четырёх стенах заколочено,

И с асфальта смыт вечный трезвенник.

Отъезд

Отправлены снимки с последнего бала
На краешек тёплой стены.
От наших забот уже пахнет вокзалом,
Скандалы и дни сочтены.

Мы знаем, что это последнее лето,
Горчащее прахом костров:
Как вес пистолета, в кармане билеты
В один из таких же миров,

Где вечер разбавлен прохладно и просто
Огнями над каждым крыльцом,
Так, словно в земле заблудившийся, фосфор
Выходит из бывших жильцов.

И дождь омывает фонарь на перроне,
Как воск омывает свечу:
Он может, наверное, что-нибудь вспомнить,
Что я вспоминать не хочу.

Рамка

Если б ты в тот апрель умерла,

То со мной поселилась бы вместе

На холодной пустыне стола,

В своём мире пятнадцать на десять.

Там, где вечнозелёный рассвет

Над весной между прошлым и адом,

Где я первый прощальный привет

Обронил за мальчишеским взглядом.

Притворись, что неловкий момент

Так и канул в бессмертном апреле.

Ну и пусть, что какой-то студент

Твоё имя тревожит в похмелье,

Ну и пусть, ты живёшь не в веках,

А в пределах законов Ньютона,

Где будильники, кофе в руках,

И весь день по трамваям квантован.

Лишь однажды, уже не любя,

Вспомню то, как я сбросил вериги,

Как я вырвал из жизни тебя,

Словно лист из одолженной книги.

Рассвет

От стен разит тяжёлым светом
В квадратах тесной темноты,
Где шёлк на ней с гречишным летом
Рисуют тёплые черты.

Она горда своей печалью
Среди провалов глаз и шей,
Что давят сумраком и сталью
Под ней сто двадцать этажей.

Гудят в стенах по трубам тени
Всех тех, кто был и не был прав,
Тревожа нижние ступени
Давно заброшенных октав,

Тревожа холод подколенный,
И кто-то, глядя сквозь плечо,
Всю черноту твоей вселенной
Сужает в маленький зрачок,

Как превращает тени в мебель,
И бьются лица в зеркалах,
Рассвет растрескался на небе
И прозвонил в колоколах.

Ты разрешила все вопросы.
Теперь – забейся под софу
И слушай жалобные слёзы
Родного чудища в шкафу.

Секрет

Осенний ветер бродит

Над плешью пустырей,

Скрипит и зубы сводит,

Как петли у дверей.

Ныряют реки-жилы

На карте острых плеч.

Пока с тобой мы живы,

Но жизнь не стоит свеч.

Твои ступеньки-рёбра

Считает лунный свет,

Скользит под ними коброй

Звериный наш секрет.

Полночный, полусонный,

В глазах искрится блеск

Под пледом весом в тонну

С узором арабеск.

Сложи ресницы; слушай –

В земную пустоту

С небес стекают души,

Как капли по листу.

Таращит хмуро бельма

Нам в окна бледный ряд

Огней святого Эльма

Кладбищенских оград,

Туман течёт в канавах

Продрогших сентябрей,

Как будто кровь на травы

С гранитных алтарей,

Над кирхой лютеранской

Когтей и перьев сталь...

Давай мешать с шампанским

Изменчивый хрусталь?

Не будем ждать минуты

На стоптанной земле,

Где ты бежишь разутой

По мокрой белой мгле.

Улетает весна

Улетает весна,

словно ветер сдувает пустыню,

как пылающий воск, пожелтевшие листья,

сквозь пальцы вода...

Улетает весна,

капли крови на белом остыли,

накрывает мне мозг груз потерянных истин:

я свой навсегда.

Улетает весна –

оторвать бы ей чёртовы крылья, –

пригодились бы мне. Надоела давно

эта вечная битва.

Умирает Она.

Я бешусь от родного бессилья.

Сожаления нет; Она знает одно:

её имя – молитва...

Улетает весна,

все умрут в ожидании лета,

белых вишен метель занесёт их могилы,

кругом пустота.

Умирает весна

и с небес опрокинется в Лету,

и остынет постель, и потухнет светило...