Яков Маркович

Яков Маркович

Четвёртое измерение № 3 (423) от 21 января 2018 года

Тот – из глины – не родственник мне…

* * *

 

Стой, солнце!

Иисус Навин

 

Заведи мою жизнь и на полдень поставь,

И ни с места, любимое солнце!

Я добуду победу важнее, чем встарь,

Не взнуздав на заре иноходца.

 

Видишь, мой карандаш, вот, простой карандаш…

В нём и радости мало для глаза.

Но когда он что пишет, чего не отдашь

За победу его над алмазом.

 

* * *

 

Так замечтался, что забыл своё имя,

Словно дым я просеял сквозь облако в сини

И какою-то силой вознесён был за ним.

 

Может, я херувим или ангел? О Боже!

Может, я – это Ты? Или тот, кто в ночи

Получил своё имя, Тебя поборов?

 

Да! Таков я! Я вспомнил! Я – всё!

Ты же – сон мой, который простил я

В дикой пустыни – на торге людском.

 

* * *

 

Тёзке

 

На высоте, где небеса из лилий

И Лия любовалась на стрекоз,

Я коз пасла, и ты пришёл, мой милый.

 

Вдруг молнией желание зажглось,

И Лось  на зов из северной долины

Так торопливо повернул земную ось,

 

Что встретились, пылая, наши взоры –

И горы вновь сверкнули среди молний

В юдоли, где не жизнь мне без тебя.

 

* * *

 

Ты лань ливанская, а не Лавана дочь…

Мне ночь твоих волос замена сновиденью…

Я тенью стал, я стал заложником терпенья…

Теперь я только пленник обещанья…

От тщанья моего пустыня зацветёт,

И скот умножится Лавана без числа…

Ты так несла весть обо мне Лавану!..

Что лань ливанская перед тобой, Рахиль?!

 

* * *

 

Моя заря за ночью бесконечной,

Мой свет предвечный, жизнь моя, любовь,

Я вновь один на торжище земном,

Где зной сердец простёр вокруг пустыню.

Рахиль, не стыну без тебя в ночи

По той причине, что забвенья нет –

Семь лет я ждал твой жар, мою зарю,

И всё горю спустя пять тысяч лет.

 

* * *

 

ной. Камни и пески сквозят

Игрой воздушных переливов,

А в памяти неприхотливо,

Как – вон – тюлень блестит на солнце,

Видением всплывает миг,

Когда в сюжеты многих книг

Тысячелетия назад

Тебя я встретил у колодца.

 

В те дни, как ныне и всегда,

Мир мерила бесчеловечность,

И над изгоем был любой

Всевластен в алчности безмерной.

Но ты подругой стала верной,

Напитком счастья для раба,

Среди безводия вода  –

И отступила несудьба

Перед тобой, моей судьбой.

Идут года, летят года,

Но что и вечность пред тобой,

Рахиль! Моя Рахиль! Любовь!

 

* * *

 

У ворот Сиона, над Кедроном,

На бугре, ветрами обожжённом,

Там, где тень бывает от стены…

Бунин

 

Не мной стена возведена у врат Сиона,

Не мной она низведена в земное лоно.

 

Густой до дна, где глубина от счастья плача,

Настой вина, а не волна напев Кедрона.

 

Мечтой весна опьянена, струится воздух,

Под зной она защищена масличной кроной.

 

Мечтой шурша, как с полотна слиняло солнце,

Листвой шурша, уже видна луны корона.

 

Струёй вина оживлена, душа ликует.

Постой луна, как солнце дня над Ганаоном.

 

Слезой пьяня, вознесена молитва к небу,

Нельзя стенать, будь как стена, сын Аарона.

 

Брат мой, струна души нежна как утешенье:

Глянь, мной стена возведена вновь над Кедроном.

 

* * *

 

Какие сваты в древности и сводня?

Без них любви послушен был мой пращур.

А в остальном всё так же, как сегодня –

Трещит земля – за мной в погоне ящер.

 

И вопрошаю сам себя я: где ты?! –

Так память тетивой натянет нервы –

Дома взлетают, падают ракеты,

Век наступил убойный, двадцать первый.

 

Грядёт потоп – и вновь ковчег без лота,

И вновь никак Ной не сойдёт за брата,

Пока трудом солёным, щедрым потом

Не оросят долину Арарата.

 

Я вновь с тобой, любовь, моё спасенье.

Трещит земля – за мной в погоне ящер…

А кто-то жнёт, что в поте ты посеял,

Любовь моя, великодушный пращур.

 

* * *

 

Давай, мой пращур, ещё раз тебя помянем.

Армянам черпать из караса к изобилью,

Хоть былью поросло, что было до потопа.

 

Чем больше нам нальют, тем будет год грядущий

Богатством пуще, так гласит поверье,

И я по мере сил своих напьюсь.

 

Вино мой дедушка пить с детства приучил,

С тех пор ручьи я осушил, а может, реки,

Навеки оценив древнейший дар, вино.

 

Давай, мой пращур, выпьем за пещеру –

На языке той эры «дом» твой под горой –

И за пчелиный рой и сладость его мёда.

 

Когда поля, как горы, в серебре,

Тебе нужна добротная доха из барса,

Ты возле Карсе да добудешь её в срок.

 

Красавицу ты встретишь у ручья,

Чья б ни была, веди в свою страну,

Я за неё, как мать свою, охотно пью.

 

Ты выточишь божественный дудук,

И каждый звук любви ты посвятишь –

Я лишь один тебя поныне слышу. –

 

Ещё давай с тобой на посошок

За дивный сок – за виноградный сок –

И что с тобой я столько выпить смог.

 

* * *

 

Армения, реки твои поют за дальней далью,

Алая полоса зорь твоих за полосой границы,

Которую птицы твои не признают –

Что тут поделаешь с птицами, они гордые,

Орды кочевников – им место отхожее. –

Как похожи черноголовые люди твои на шумеров!

От золотой эры ты сохранила лишь карасы –

Разве нынешние кувшины вместят слёзы моей матери? –

Горя б не знать, если не предатели – князья-перебежчики,

Ставшие трещиной прямо в сердце твоём.

Да! Твой окоём нынче торчит за границей,

Но сердце моё – тоже птица – границы не признаёт.

 

* * *

 

Там вдали – за бугром – серебрит Арарат паруса,

Небеса приплывают и падают синью в Севан,

Караван динозавров – зелёные склоны под зноем –

С мезозоя бредёт к араратской долине с зерном.

Гром и молнии тем, кто похитил армянские горы,

Гром и молнии тем, кто не хочет вернуть Арарат.

Караван мой крылат, пролетят пусть и тысячелетья,

Эти все паруса вновь в армянскую гавань войдут,

Потому что приют человеку нужнее, чем зверю,

Потому что я верю, зверьё человек победит.

 

* * *

 

Откупорим карасы, зачерпнём

Ведёрным черпаком рубиновую влагу

И флягу петь заставим по стаканам,

Стакатто вызвонив земле своей родной,

Той, за горой, меж Тигром и Евфратом,

Обратно нас зовущей горным рёвом,

Нам зачарованно шумеры подпоют –

Зальют свой Ур, откупорив карасы.

 

* * *

 

Синим пламенем сияло от тутовки небо в солнце,

Но всё льётся по стаканам из бочонка родничок…

Светлячок уже мигает, мол, пора и расходиться,

Чудной птицей распласталась тихо ночь туманная.

Словно тканая рубаха, тень легла на Арарате,

Голова его в объятье братском Млечного Пути. –

Как уйти  от светлой сказки, от бочонка, от веселья?!

Над селеньем хвост павлиний мироздания раскрыт.

 

* * *

 

Бьют у ручья копытцами газели,

Журчат свирели киликийских пастухов,

Скалистых мхов нежнее шерсть овечья,

А вечер сказочный как тема для стихов.

 

Под головой моей мои ладони,

И донник сладко мне щекочет нюх,

Пастух знакомый словно тень подходит,

Заводит разговор как давний друг.

 

И вижу вновь я Сириус над Нилом,

Под илом плодородные поля,

Земля летит со мною в сновиденье,

Под пенье звёзд и неземного корабля.

 

А в круг меня глазастые газели.

Печаль свирелей киликийских пастухов.

Скалистых мхов нежнее шерсть овечья.

И вечный кровей родных сердечный зов.

 

* * *

 

И горы, и зори, и кони, и ветер в ушах –

И вот на часах золотистое множество стрелок

В горелки сорвались, от льдистых вершин побежав,

Чтоб в жар всех мальчишек-наездников бросить.

 

Белёсые росы белеют ещё на кустах,

И каждый мастак барьеры берёт, словно птица,

А солнце лисицей крадётся вдали от погонь,

Где конь мой уже на соперника жарко косится.

 

* * *

 

Прекрасным любоваться не устану –

Севану зябко, хоть прошёл апрель,

На трель свирели, как к родным ребёнок,

Ягнёнок, блея, радостно спешит.

 

Он сшит из облачка среди лазури,

Глазури озера и ветерка…

Ах как он мил и как дитя неловок,

И лёгок на руках у пастушка!

 

* * *

 

Не насытит мой взор Арарат,

А ещё виноград, а ещё,

Где вершок Араратской долины.

 

Тот – из глины – не родственник мне,

Ведь в огне был мой пращур рождён,

Чтоб вождём стала нелюдь из глины.

 

Длинный путь предо мною лежал,

Как чужак я прошёл его в горе,

Горы так и остались вдали.

 

Замели к ним пути, кто из глины,

И пытали, пытали – что черти в аду?! –

А дадут ли они уголок для могилы?

 

* * *

 

Если бы не была вас,

Армяне,

Не было у меня деда,

Бабушки, тётушки,

Трёх ненаглядных сестриц,

Которые мне были двоюродными,

Потому что их родила

Моя тётушка, а не мама.

Не было бы армян,

Не было мамы,

Не было меня и, наверно,

Не было бы в мире горя.