* * *
Сопки обложены тучами цвета слюды.
Осень уходит, зима заметает следы
и водворяется, саваном белым укрыв
дёрн, что щетинится, будто идёт на прорыв.
Дети играют в снежки, лепят снеговиков.
Сколько зима простоит ещё? Много веков.
Ибо тот край, где живу я, зимой побеждён.
Лето здесь кратко. Весна, с её вешним дождём,
тоже ненадолго. Осень лишь радует взор,
краской прощальной рисуя свой вечный узор.
23 октября 2011
* * *
Время неумолимо,
счастье необъяснимо,
существованье мнимо,
верен же только Бог.
Что же нам делать дальше,
дабы избегнуть фальши,
вдаль устремляясь. Даль же
нас застаёт врасплох.
Будучи виноваты,
малость придурковаты,
вскоре займём палаты
жёлтого дома вновь,
где будем жрать баланду,
либо собьёмся в банду,
дабы внимать сержанту
Пэпперу. Дабы кровь
мощно играла в теле.
Дабы врачи вспотели,
и на Страстной неделе
нас отпустили вон.
Вон из юдоли скорби.
И мы споём в восторге,
что побывали в морге,
но победили сон.
Сон – не из самых страшных,
бред – не из самых страстных,
хоть и огнеопасных,
если взирать в одну
точку, припоминая,
что была жизнь иная
где-то в начале мая,
только пошла ко дну.
Вспомнишь тут Атлантиду
и затаишь обиду,
не подавая виду,
что удручён весьма
собственною судьбою.
А детвора гурьбою
к снежному склонна бою,
ибо пришла зима.
16 октября 2011
Желание
Я желаю тебя, как песок
ждёт дождя в жёлтом мареве зноя.
Как приходит в движение сок
под корою деревьев весною.
Словно ветку сирени – пастух,
я жалею тебя, незнакомка.
Стань свирелью, ласкающей слух.
Или плачущей. Только не громко.
* * *
Снова пасмурное небо.
У стекольщицы-зимы
мы возьмём немного снега
и немного бахромы,
чтобы сделать оригами
из её даров.
Перестанем быть врагами,
хоть и век суров.
Не желать чужого хлеба,
не копить обид
на ветшающее небо.
Пусть же снег скрипит
под ботинками. Так что мы
скажем напослед
осени, чьи ветер стоны
к нам доносит? Нет,
ни за что не позабудем
твой прощальный пир.
Будем улыбаться людям
и вдыхать эфир.
13 ноября 2011
* * *
Если будет на то воля Божья,
я достигну вершин красноречья,
а пока я стою у подножья
той тоски, что зовут «человечья».
Во мне уйма неправды и боли,
то есть, я существую нормально.
Нет нужды выбегать в чисто поле
иль в пруду повторяться зеркально.
Ты пойми, я же твой современник,
собутыльник, бродяга и кореш.
Тяжело сознавать, что бездельник,
а в душе – предзакатная горечь.
Пусть петух кукарекнет начало
новых дней или что-нибудь в этом
роде. Всё, что копилось, молчало
и росло, – пусть наполнится светом.
Мирозданья основ не тревожа,
никому не желаю подвоха.
Если будет на то воля Божья,
то начнётся златая эпоха.
12 ноября 2011
* * *
Пусть меня отпоёт вороньё,
когда существованье закончу,
ибо всё, что писал я, – враньё.
Соберите листву мою в кучу
и зажгите: быть может, оно
и согреет кого в этом мире.
Ну, а мне-то, видать, суждено
навсегда раствориться в эфире.
Загудят обо мне провода,
или просто чирикнет синица.
Не беда, не беда, не беда,
если памяти рядом граница.
Если всё, что нам грезится днесь,
суть огромная ложь во спасенье,
то и правду найду где-то здесь,
стоит только набраться терпенья.
21/22 ноября 2011
Исповедь графомана
Я расскажу тебе – про великий обман…
Пока дышу, спасибо за слова
и музыку. Я тронут до мурашек.
Мифологические существа!
Меня, как постояльца меблирашек,
вы звали за собой на острова
с засохшими колодцами дворов
и каменной пустыней вертограда,
манящего, как лучший из миров.
Волнует душу невская наяда
и нежно возникают волны строф,
как будто в белом сумраке ночей,
как в оболочке опиумной грёзы,
заключена божественность речей,
классическая горечь туберозы
и кровь бежит по жилам горячей.
Обманывать – ещё куда ни шло:
совсем другое дело – жить обманом.
Нам в этом смысле страшно повезло:
не то что безобидным обезьянам,
уверенным, что лодка и весло –
одно и то же. Может быть, Улисс,
найдя романтику Тартара куцей,
отправился бы в те края, где рис
выращивают, как велит Конфуций, –
когда бы не намёк из-за кулис.
И вправду, не мешало бы сменить
как тему, так и фон повествованья.
Поёт веретено, сучится нить.
И надобно вести существованье:
чело зачем-то мыслями темнить.
Тебе темно? Попробуй огонька
спросить у незнакомца в переулке.
Возможность обознаться велика.
Нарушив одиночество прогулки,
наткнешься на чужого двойника.
Свидание дороже благ земных.
Я всем желаю всяческого блага.
Жить, о себе невесть что возомнив,
отучит терпеливая бумага,
отвадит чернозём, её жених.
Хозяин тьмы, чьё ремесло – мосты
над хлябью возводить усильем воли,
не жертвами ли страха высоты –
как дочерьми и сыновьями боли, –
осуществляются твои мечты.
Хвала тому, кто время превозмог
и пересёк серебряную Лету.
До нитки, разумеется, промок,
а не кричал «карету мне, карету».
Не исчезал из виду под шумок.
И всё такое. Разве что в бреду.
В связи с неизлечимостью болезни.
Чем создавать искомую среду,
способствуя возникновенью песни,
чтобы затем идти на поводу
у ритма, разглагольствуя взахлёб
о том, что попадает в поле зренья,
как инфузория – под микроскоп
или ресница – в глаз венцу творенья,
меняющему срочно гардероб
и ноги делающему туда,
где ветер порасклеивал афиши:
на рынок отрезвлённого труда.
Клин журавлей, словно знаменье свыше,
укажет направленье. Череда
сопутствующих образов в мозгу
затеяло подобье хоровода.
Без ихней пляски долго не могу
держаться: такова моя природа.
Чего не пожелаю ни врагу,
ни собутыльнику в уютной мгле
вагона с человеками на полках.
(Как будто мало места на земле.)
Не спрашивай, зачем рука в наколках
и почему глаза навеселе.
Блажен, кто в этой призрачной стране
живёт, не понимая ни бельмеса.
Как дятел, восседающий на пне
в окрестностях елабужского леса,
внимая соловьиной болтовне.
Духовная что значит нищета.
Я тоже начинаю задыхаться
(хотя не вижу в этом ни черта
блаженного) и мыслью растекаться
по древу, дым пуская изо рта
в любое время года. Графоман
испытывать не должен дискомфорта
на тот предмет, что пуст его карман:
он существо совсем иного сорта,
чем остальные. Взять его роман
с изящною словесностью. (Читай:
с излишествами в области науки
битья баклуш.) Сослать его в Китай?
Или взять недоумка на поруки?
Не замечать, как звёзды – птичьих стай?
Подумаешь, пернатая лузга
в затепленной лазури поднебесья,
когда вокруг дремучая тайга
вселенной, потерявшей равновесье,
как страх теряют, если дорога
распутица житья, где вязнет шаг,
осознавая неизбежность тлена,
когда с похмелья куришь натощак,
в козырном листопаде по колено;
и начинаешь думать о вещах
как говорится, больше, чем они
того заслуживают. И, в итоге,
теряешь драгоценнейшие дни,
сомнительные возводя чертоги
на чердаке, свободен от родни.
Как северные пальмы, фонари,
тень воскрешая, продлевают вечер.
О чём-нибудь со мной поговори,
читающий листву бульвара ветер,
или ступай ко мне в поводыри.
Я плохо вижу, будучи в хмелю.
Кошачьи свадьбы в гулких подворотнях
внушают отвращенье кобелю.
В кабине для звонков междугородных
я призрака за лацкан тереблю.
Над мостовой, искристой от дождя,
клубится мгла, как будто шерсть овечья.
Простерши длань, стоит кумир вождя,
ползет туман в сады Замоскворечья,
тоску на пешехода наводя.
Вселенная расторгнутых границ!
Бунтующих темниц орущей плоти!
На месте ветром выдранных страниц
растут другие в том же переплёте.
Что навзничь падать ей, листве, что ниц.
А поутру костлявая метла
под окнами скрипеть начнет уныло.
Судьба, с чего ты, собственно, взяла,
что существуешь? Хоть бы позвонила.
Давно молчат твои колокола.
Ты пропадала в облаке слюды,
мелькала за решёткою зверинца.
Старьёвщица, ты путала следы,
и я с твоим отсутствием смирился
под шелест окружающей среды.
В конце концов, я к шелесту привык:
он стал для меня чем-то вроде ритма,
гораздого развязывать язык,
когда уже не действует молитва,
последняя надежда горемык.
Я знал тебя в иные времена
как женщину с влюбленными глазами!
Ты сострадала мне, словно струна,
задета за живое голосами,
от коих остаются имена,
как символ бытия за гранью снов.
Я нынче только песней осчастливлен
и не хочу блуждать в подборе слов.
Пускай прольется правда щедрым ливнем
и горизонт окажется лилов.
Памяти О. Л.
День состоит из видений и, собственно, грёз
индустриального толка. Внутри шлакоблочных,
геометрически недоразвитых угроз
оберегается камерный опыт заочных
ставок с инкубами лестницы, гулче стократ
храма, где только что пели залётные музы.
Крыша поехала, как иногда говорят
в обществе лиц, наводняющих осенью вузы.
Подозреваю, что нынче, как в прошлом году,
в аудиториях города вялятся мозги.
Держатся речи. Скамейка пустует в саду,
словно мы только что вышли с тобой на подмостки.
Дикого полон достоинства, тёк Енисей,
медленно воды влача по широкому руслу.
Камни блестели на отмели… Всё же рассей
мои сомнения, как бы там ни было грустно.
Всё же, кирпич обнажая, ветшала стена,
лист облетал понемногу, скрипели трамваи.
Странные речи вели мы с тобой дотемна;
было светло на душе, но желтела трава и
лето кончалось… Увы, для тебя – навсегда.
На полуслове, глушимое серостью будней.
Из умывальника брызгала на пол вода
и становилось на рынках ещё многолюдней.
Действуй.
Здесь твой
путь.
Будь.
* * *
В своей холостяцкой берлоге,
где музыка и вино,
где плавают осьминоги,
забыв про морское дно,
я очень хочу сказать вам,
читатели и друзья,
что нам, как сёстрам и братьям,
загадочна суть бытия.
Что хочется поневоле
накинуть пальто и пойти
в то место, где нету боли
от пройденного пути.
24 августа 2011
* * *
Взгляни на мир и обомлей:
творенье Бога.
Домой идёшь ты от друзей.
Длинна дорога.
Слева раскинулся пустырь,
а справа – сосны.
Идти не надо в монастырь:
всем светит солнце.
Всех согревает. А в пути
твори добро для
того, кому трудней идти
сейчас, сегодня.
Придёшь домой, – обнимет мать,
отец обнимет.
Постелют тёплую кровать,
и вот – тоски нет.
Танцует осень за окном,
листвой ворожит.
Ты возвратился в отчий дом,
и не тревожит
тебя уж более печаль
от прожитого,
которого немного жаль.
Так молви слово
о том, как странствовал и пел
на перекрёстках.
Кого-то за душу задел.
О том, как, в звёздах,
тебя касался небосвод,
и птахи пели.
Как шёл решительно вперёд,
к родной купели.
5 декабря 2010
© Вячеслав Тюрин, 2009–2012.
© 45-я параллель, 2012.