* * *
Мальчики плескаются в реке,
быстрые и резкие, как прутья,
в брызгах блеска, облитые ртутью,
мальчики плескаются в реке,
в искрах рассыпающихся брызг,
бронзовою влагой облитые,
звонкие, как блёсны золотые,
мальчики разбрызгивают визг,
мальчики расплёскивают крик,
птичий смех, как блики, серебристый,
узкие сверкающие листья,
мальчики, и чайки, и тальник…
* * *
Синева и зелень,
звон и думать лень,
словно сонным зельем
опоили день,
хорошо, как в детстве,
счастье без причин...
Лет примерно в десять,
просто так, один,
я лежу у речки,
пялюсь в небеса,
а в траве кузнечик,
в небе стрекоза...
День такой погожий
сроду не пройдёт,
а коровка божья
по руке ползёт,
на десятом годе
время вроде спит,
смерти нет в природе,
солнышко слепит...
На закате жизни
солнечный денёк,
крепко сердце стиснул
детский кулачок,
день такой похожий
льётся через край,
а коровка божья
улетела в рай...
* * *
Я поднимаю взгляд от помертвелых вод,
большие облака над головой нависли,
живой на грозовых истаивает свет,
как перед забытьём рассеянные мысли,
тяжёлая река в широком ложе спит,
и лодка посреди реки, и в лодке вёсла,
и, лёжа на корме, я вижу, как летят
туда, откуда им последний свет ниспослан...
Живой на облаках истаивает свет,
как перед забытьём рассеянные, тише
и глуше, ни о чём определенном, нет
не мысли, над рекой в широком русле, выше
и глубже, перелёт, и рваным стаям вслед,
всё ближе, всё ясней, но дальше не увижу...
* * *
но всё это смутно неверно
как бы вспоминая давно
забытое стихотворение
и в городе стало темно
далёкие горы обрушились в море огромной лавиной
исторгнув со дна потрясённого глухо катящийся взрыв
над городом треснуло небо разорванною парусиной
и бурное хлынуло наземь гудящею тяжестью брызг
кусты электрических судорог бездну насквозь прожигали
неслись исполинские тени во мраке и вспышках на штурм
упругие волны по кронам за выдохом вдох пробегали
кипела в ознобе вода от бесчисленно рвущихся струн
и стало светло в городке
оставила мир тревога
но как это быстро уже вдалеке
ни ужаса ни восторга
* * *
Устройства простотою, чем сравним
калейдоскоп с мироустройством только,
один узор сменяется другим,
в котором те же радужные дольки,
но в каждом кадре сочетаний столько
случайных, что любой неповторим,
чуть дрогнула рука, прощайся с ним,
прощёлкивается другой, недолгий,
нестойкий, новый, порождённый столк-
новением осколков, в толк, родимый,
возьми, на свете всё даётся в долг,
а не навеки, щёлк, и нету, зримый
мир не прочней стеклянного мирка,
нетерпелива детская рука...
* * *
Вздрогнет поезд от лязга, вдруг
друг за другом вагоны дёрнутся,
и упруго прокатится стук,
и колёса со скрежетом стронутся,
и медлительно тяжело
вдоль перрона вагоны, вагонные
освещённые окна, стекло,
и за ним твоя заоконная,
так близка, но всё резче, злей
спотыкливые пульсы разлуки,
только руку протянешь к ней,
и глаза её близорукие,
улетают, и тает свет
хвостовых фонарей, и стуки
затихают на стыках, звуки
умирают, и тает свет...
* * *
Вы себе играйте, дети,
в этот радостный денёк,
ради бога, не глядите
вы на дядю: как пенёк,
он торчит в красивом сквере,
он сидит в своем пальто,
на душе у дяди скверно,
он не верит ни во что.
С точки зренья медицины,
состоянье у него
таково: он сгорбил спину
и не хочет ничего,
он сидит, в пространство глядя,
бородёнку теребя,
никого не любит дядя,
даже самого себя.
На него глядит мальчонка,
держит в ручке поводок,
и глядит на лягушонка
с удивлением щенок,
лягушонок, улыбаясь,
тоже смотрит на щенка,
смотрит статуя слепая,
как клубятся облака,
смотрит куст зеленоокий
в синеокий водоём,
смотрит камень одинокий
на многооконный дом…
Потому что всё открыто
в этом мире взглядам всем,
только, дети, не смотрите,
как большие смотрят в темь,
не глядите, не учитесь
вглубь себя глядеть, скорбя,
вы туда не торопитесь,
где найдете не себя,
а какого-нибудь дядю,
у которого глаза
ничего не видят рядом,
а заглядывают за...
* * *
Ты не слышишь, я тебе, мальчишка,
говорю, не трогай светлячка,
он погаснет на твоей ладошке,
превратится в серую букашку,
в мокрого такого червячка,
в общем, что-то жалкое, как ложь,
а она и взрослому обидна,
искры изумрудной не вернёшь,
даже звёзд уже не будет видно
из-за слёз, и ты глаза утрёшь
и вздохнёшь, а может, звёзды тоже
в этом скучном роде, не дороже,
слышишь, говорю тебе, не трожь,
если на ладошку не положишь,
не погаснет, все равно берёшь...
* * *
Перечитал Страдания,
любовь и кровь, смешно,
смятение, метание,
мечтание одно,
как родственника дальнего,
себя не узнаю,
перечитал Страдания,
как юность, не свою...
В тот день, когда я Вертера
впервые прочитал,
не о любви, о смерти я,
мне помнится, мечтал,
теперь уже не верится,
что это было так
в тот день, когда я Вертера,
давным-давно, чудак...
В тот день читал я Вертера
и думал, вот умру,
но умирал я вечером
в снегу и на ветру,
что было, били четверо,
за что, темным-темно,
лежал читатель Вертера
в снегу, бревном бревно...
Страдал он не по Вертеру,
не страсть, а просто страх,
в тот день, в тот вечер ветреный,
в снегу, в крови, в слезах,
теперь уже не верится,
что это я в крови,
перечитал я Вертера
и вспомнил о любви...
Смешно, одни мечтания
и вера в идеал,
перечитал Страдания,
каким я старым стал,
перечитал Страдания,
в слезах перечитать
сумею ли когда-нибудь,
когда-нибудь опять...
* * *
С. М.
Засыпай, ни о чём не думай,
ни похмелья не будет, ни
боли в сердце, проснешься юный
на холодной заре, усни,
ты не будешь больным и старым,
не вернёшься в привычный ад,
белокрылые санитары
унесут тебя в светлый сад,
где поют на деревьях птицы
и звенит по камням ручей,
где никто никому не снится,
всех простил, навсегда ничей,
небо синее безмятежно,
облака уплывают вдаль,
беспечально и безнадежно,
никому никого не жаль.
* * *
Светло и холодно, высокий потолок
расколот трещиной неторопливой,
окно распахнуто, единственный листок
в окно слетает с ветки тополиной.
Светло и холодно, и с запахом лекарств
мешается осенних яблок запах,
окно распахнуто для ветра и листка,
которому в прозрачном небе зябко.
Окно распахнуто, высокий небосвод
ветвями тополиными расколот,
холодным светом пустота зовёт,
но как оставить этот светлый холод…
* * *
Голову на холоде
ржавью обожгло
дуб роняет жёлуди
всё давно прошло
стуками нежданными
жестяной тоски
краденые жадные
поздние деньки
не осталось времени
выстоять светло
для чего неверное
позднее тепло
ржавчиной кровавою
сухо догореть
сучьями корявыми
на ветру чернеть
каплями тяжёлыми
время утекло
дуб роняет жёлуди
скупо тяжело
* * *
Я дождь люблю холодный затяжной
за то что он ничем не обольщает
как бы из протяженности иной
являясь ничего не обещает
идёт себе и ты себе идёшь
я дождь люблю небыстрый и некрупный
непристальный как может думать дождь
рассеянно легко и неотступно
я думаю но мыслями едва ль
назвать возможно этот род капели
как может дождь печалиться не жаль
ни капельки что листья облетели
что времени не хватит ни на что
а он идёт как будто что-то знает
о вечности я дождь люблю за то
что время он на время упраздняет
бесчувственный бесстрастный ко всему
он ничего кругом не замечает
я дождь люблю ещё и потому
что ни о чём не думать не мешает
* * *
Внезапно проснувшись, как жутко
малютка в ночи одинок,
он вечность включил на минутку,
беспечно разжал кулачок,
ключи в пустоту провалились,
и время с цепи сорвалось,
на миг в темноте проявилось
устройство огромных колёс,
летящих без цели и смысла,
в сплетеньях бесчисленных сил,
и всё завертелось от мысли,
что это он сам натворил,
увиделось вспышкой мгновенной,
где было начало концом,
что некому в целой Вселенной
в колени уткнуться лицом,
и маленький бог испугался,
слеза пролилась в небеса,
звезда сорвалась и погасла,
когда он зажмурил глаза...
© Вячеслав Баширов, 1985–2014.
© 45-я параллель, 2014.