Владимир Янушевский

Владимир Янушевский

Четвёртое измерение № 25 (301) от 1 сентября 2014 года

Вертоград

 

Полдень

 

Хлеб не отбрасывает тени.

Сверкнёт небесным блеском нож.

Свои молочные колени

Огладишь нежно и сожмёшь

И опахнёшь подолом. В ситце

Вспорхнёт жар-птица, и по шву

Тесьма смарагдово махрится,

Блестя на солнце. На траву

Падут тела и души. Странно,

Что наши губы точит ржа.

Незаживающая рана

В краюхе хлеба от ножа...

 

Классика

 

Чем глубже в своё, тем больше вашего:

Чеховские очки, рубаха-толстовка.

Милостидарь, сударь, вашество,

Дамские локоны, детская головка.

 

Сапоги всмятку, аршин пространства,

Тарантас, бричка, рыдван, коляска.

Тоска, самоедство, масонство, чванство,

Божья милость, монаршья ласка.

 

Карась-идеалист, барышня-крестьянка,

Шинель, юродство, охота, гаданье.

А какие смушки! Смущает цыганка:

Казённый том, страница, страданье.

 

* * *

 

Белеет парус одинокой,

Как лебединое крыло –

На берег выспренний, высокой

Меня мгновенье вознесло.

 

В другое – чудное – мгновенье

Передо мной явилась рцы.

И мне открылось откровенье,

Раскрылись скрынки, поставцы.

 

Россия, Лета, Лорелея –

Мелькнут на миг и пропадут,

И я мгновенно обалдею,

Оковы тяжкие падут.

 

Разбив на тысячи мгновений

Что было, быть могло и есть,

Рассыпав шрифт былых творений,

Я вам несу другую весть.

 

Я – транспозитор, транспретатор,

Транссемантатор, обормот.

Я и новатор-плагиатор,

И скупердяй, транжир и мот.

 

Магнатом мигов и мгновений

Я ощущал себя всегда.

Магнитом грез и магом теней

Была душа моя, когда

 

Сидел Бестужев на диване,

А Лермонтов глядел в окно.

Вино плескалося в стакане,

Шипело терпкое вино.

 

Мы выпили. Минули сроки.

Вечерний звон все «бом» да «бом».

...Белеет парус одинокой

В тумане моря голубом.

 

Пруд

 

Аллея лип. Лубок усадьбы.

Заросший пруд под летним зноем

Блескуч. Молебны, тризны, свадьбы –

Быльём поросшее былое –

В нём отражались. В голубое

 

Мальчишки прыгают с отмостков

И по сей день. Густые брызги

Хрустально-пенистой коростой

Покроют зелень буйной ряски.

И от пронзительного визга,

 

От мокрых тел гончарно-красных

Пойдёт усталое зерцало

Волнами, полными неясных

Следов того, что не пропало,

А в складки времени запало.

 

Обломов

 

Отвлечённая идея любви

И физическая модель женщины

Совместимы ли? Оторви

Да и выбрось мечты деревенщины

 

О счастливейших кущах и щах,

Приготовленных нежными ручками

Из мелодий Беллини. Зачах

Над мудрёными штучками-дрючками

 

Локоток, что мелькнул и пропал,

Пропитавшись корицей и цедрою.

В потускневшей душе идеал

Благовестит воскресною церковью.

 

На горе вырос карточный дом.

Голубятня, овраг... Всё как прежде.

Невозможно презренным трудом

Пробавляться... Питаться надеждою,

 

Строить планы, витать в облаках,

Ждать, лежать, в эмпиреях фланировать –

Значит жить, наслаждаться... Ах, ах!

Как же сладостно жизнью жуировать.

 

«Логика и риторика для дворян.

Словеснословие и песнопение,   то есть грамматика,

риторика и поэзия в кратких правилах и примерах»,

писанная братьями Мочульскими Иваном Большим и Иваном Меньшим

и изданная в Москве в 1789 году

 

Когда Мочульские Иваны –

Вахмистры, конники, уланы,

Красавцы, умники, поэты, –

Сойдясь, писали книжку эту,

Корёжилась фата-моргана

На дне стакана.

 

Когда вдвоём стихи слагали,

Едва узнав, поняв едва ли

Секрет простого вдохновенья, –

Шумы сердечного волненья

Сквозь рифмы сеяли и гнали

И сослагали.

 

Тогда любовь пером водила.

Пегас гнедой, грызя удила,

Вёз седоков, а тьма сгущалась.

Меж ними Муза помещалась,

Лицом склоняясь то к большому,

А то к меньшому.

 

Радели братья. Разговлялись

Друзья-уланы, удивляясь,

Как уживались эти двое

В одном лирическом герое,

В одной нехитрой катахрезе

И в антитезе.

 

Сукин сын

(Пушкин в дороге)

 

Я бы дорого дал, чтоб борзой обернуться собакой...

Того зайца шального уж я бы тогда затравил...

И мой ловчий седой, сам себе указуя нагайкой,

Верный путь отыскал бы средь этих бескрайних равнин.

 

Пыльный тракт наконец прекратится у стен Сенгилея:

Не сыскать ямщиков – этот слеп, а тот весел и пьян.

Возвращаюсь. Пусть рок погоняет, коней не жалея,

Рок-учитель, мучитель, уроков должник и смутьян.

 

Крутизна под Симбирском – не взъедешь! Пешком! Я – не гордый.

Вновь на Спасскую, в дом, где Языков, радушен и толст.

Там вкусны бутерброды и так хороши натюрморты,

Что еда бесконечна, а мухи садятся на холст.

 

Утром новый вояж. На пароме за Волгу – на тройке!

Только б заяц опять не попался мне наперерез.

Нынче я суеверен. Веселую нашу попойку

Отпечатает в хрупком стекле мой алмаз-стеклорез.

 

Отчего нет пути? Отчего так петляет дорога?

Видно, я что есть мочи спешил, начудил и устал.

Утомила трактирная грязь, маета и морока...

Ну, ямщик, погоняй! Я спешу в Оренбург, на Урал.

 

Степь

 

Умереть по-чеховски – это шанс, Егор,

Заявить: умираю! Сквозь кашель

Приказать, чтоб подали шампанского.

Осушить бокал. Ну а дальше –

Тишина, или, может, Быть Может –

Молча лечь на диван и скончаться...

Нет – возлечь на смертное ложе

И в бессмертье бесследно умчаться.

 

Впрочем, прежде чем ввергнуться в рай,

Заиметь придется чахотку.

(Если здравия через край –

На худой конец хоть чесотку).

И болеть, угасать в сухих

Тяжких муках, где чешут черти

Клок кудели, и мучить других,

Став соперником собственной смерти.

 

Степь бессмертием не покрыть, Егор.

Ни к чему спешить... Может статься,

Что на мой пьедестал влезет кто-то другой –

Мне же лучше: не надо венчаться

На постыдную славу и славный пост.

Лучше медленно ехать в коляске,

Глядя в небо, где алчущий алконост

Корчит рожей посмертную маску.

 

Амнистия

 

Фильтруй базар, товарищ Тютчев,

Творец тщедушных, чутких строк:

Век любомудрия отпущен

На волю – отмотал свой срок.

 

И вновь – гроза в начале мая,

Когда весенний, первый дождь,

Как бы резвяся и играя,

Вбивает в крышку гроба гвоздь.

 

Ты скажешь: ветреная Геба,

Ширяя пайку паханам,

Громокипящий кубок с неба

Приберегла к похоронам.

 

Прощай, silentium* допросов,

Бесценных слов лесоповал.

Дымок от вольной папиросы

Пьянит. Шумит толпой вокзал.

 

Уходит эшелон на Север,

В стаканах стынет мутный чай.

Ложь изречённая есть вера –

Прощайся с нею и встречай.

 

---

*(лат.) молчание.

 

Нектар

 

Служитель алтаря Камен,

Трепач, хулитель, лакировщик,

Мальчишка, сорванец, гамен,

Гримёр, эквилибрист, фарцовщик,

 

Создатель хлёстких эпиграмм,

Певец отчаянья и страсти

Едва ли выдержит сто грамм

Того напитка, что на части

 

И плоть, и душу с треском рвёт,

Сшивает тризны и рожденья,

Прощенье гонит и зовёт

Отмщенье как вознагражденье.

 

Я пью не морщась сей нектар.

В нём – хмель медов сорокалетних,

И Богом вдохновенный дар,

И горький опыт многолетних

 

Печальных дат календаря,

Что целят в будущее жерла.

Я не служу у алтаря.

Я сам – алтарь, огонь и жертва.