Владимир Строчков

Владимир Строчков

Четвёртое измерение № 11 (179) от 11 апреля 2011 года

Многострадальные письмена

Запоздалые (?!) поздравления

Говорить о поэте Владимире Яковлевиче Строчкове – то же самое, что говорить о скале. Вот стоит скала: мы ею любуемся, начинаем размышлять о загадках Вселенной, о её формах, восхищаться её мощью, силой, её неповторимостью. А что там внутри? Какие геологические процессы побудили появиться на свет именно эту скалу? Почему она возникла именно здесь и сейчас? Молчит скала, не отвечает. Молчит Строчков.
Придётся воспользоваться тем, что есть в Интернете и... в стихах. Ведь каждый поэт, как бы он не прятался за оболочку своего лирического героя, всегда вставляет в свои работы кусочек своего Я – тот кусочек, который сложно выдумать, смоделировать создать « с нуля». А может быть, молчание связано с особым фактом его биографии? Или же этот «факт» лежит в плоскости иного бытия? Бытия – и не поэта, и не героя, а… – ? Вот как заканчивается одно из больших стихотворений поэта:
 
Полковник запаса Владимир Строчков.
Канада. Квебек. Пересылка.
 

 

 

ВС, человек энциклопедических знаний, часто вставляет в тексты своих стихов иностранные слова, которые, слава Богу, потом и переводит, тем самым доказывая сущность своего поэтического кредо: «...мир – как внешний, так и внутренний неограниченно сложен, и, главное, принципиально неоднозначен... Вещи, явления и смыслы непрерывно взаимодействуют, изменяются и перетекают друг в друга». И то, что делает со словом ВС – удивительно! То есть всё, что угодно! Но не во вред здравому смыслу.
Хотя иногда приходится изрядно поломать голову, чтобы понять, что в этом месте хотел сказать автор. Читая ВС, необходимо настроиться на исходящую от поэта волну, попасть в поток его восприятия мира. А потом воскликнуть: «Не понятно, но здорово!» Испытываешь почти такое же состояние, когда читаешь «Улисса» Джеймс Джойса.
К тому же ВС – замечательный фотохудожник, дизайнер, человек, прекрасно разбирающийся в музыке. Он сам делает макеты и иллюстрации к своим книгам...
28 марта в Первопрестольной состоялся необычный творческий вечер поэта. Как сказал сам ВС –«премьерный». Честное слово, я впервые столкнулся с такой поэтической акцией. Автор не только замечательно читал свои стихи, но и сопровождал их слайдами, сделанными с чувством доброго юмора.
Например, первый слайд назывался «Родина моя, Верхняя Вольта», где на фоне наших ракет системы «Тополь» стояли аборигены с луками... Более того, всё это действо сопровождалось ненавязчивой музыкой. А ВС, словно ди-джей, виртуозно общался с двумя компьютерами, регулируя работу сложной техники. Каждый из присутствующих получил такой мощный эмонациональный заряд, что долго не мог прийти в себя. Однако откормленная сытая столица не заметила этого духовного события: на вечер пришло двадцать человек...
И здесь выяснилось, что у ВС 3 апреля – юбилей! Ему – 65! Наш альманах далеко не безграничен, выпуски готовятся загодя, поэтому примите, дорогой Владимир Яковлевич, наши чуть запоздалые поздравления!

строчков пляшет словно машет
вихри снежные крутя
строчков сам себя запашет

для тебя и для… дитя

 

Вячеслав Лобачёв

 

Апрель-2011

Москва
 

Многострадальные письмена

 
 
* * *
 
Тропинка, вдоль заводского забора
бредя, шлифует выпуклые корни,
бугристые, как старческие вены,
и вылезший меж ними из земли
толстенный кабель в мощной арматуре,
сам ставший частью корневой системы.
Вот две природы, мёртвая с живой,
Пусть без любви, пусть нехотя, но всё же,
свыкаясь, породняясь кое-как
срастаются, становятся одно.
Того гляди, на следующий раз
здесь встретится бездомная собака
с колючей проволокой вместо шерсти.
Что там глобализация!.. Поди
погладь-ка!..
 
10.09.05, Красково
 
 
* * *
 
Осень вступает в силу свою, в слабость,
в медленное, медлительное течение
мёда из сот, огненной меди – в сладость;
лалов-яхонтов и изумрудов с чернью –
 
в танец с воздухом, пьяным, остекленелым,
ветров лесов, сов, троп и дорожек;
полустёршихся надписей углем и мелом –
в память, чтобы потом всю зиму её тревожить.
 
Осень вступает в силу свою в силу
того, что просто время её настало.
Деться куда? К листу прилепиться с краю,
чтобы с ним вместе в зимнюю лечь  могилу,
а по весне очнуться, как ни в чём не бывало…
Но в жизни новой и сам я себя не узнаю.
 
08.10.05, Красково
 
 
* * *
 
Что там течёт? Выходит, что? – река?
Выходит, так. Не выходя пока
из берегов… нет, из себя… Авось…
Но берега и впрямь и вкривь и вкось.
Река вверх дном, и тиной облака
ползут по дну, по зеркалу, по дну.
Не тонут. Не всплывают. Я тону.
Не я тону, а мой глубокий взгляд
упал на дно, за облако, назад
всё не выходит. А выходит так:
по коже дна проходит нервный тик,
воронками идёт зеркальный лак,
из облаков не взгляд выходит, блик –
один, другой, другой, другой другой,
и амальгама зыбится, течёт.
и кажется, что машет взгляд рукой,

водоворот засасывает счёт,

затягивает ряской облаков,

заносит илом медленных веков.
Что там, за жидким зеркалом, ещё,
ещё стекло? Выходит, что вода.
 
12,13.09.05, Красково
 
 
* * *
 
Вот и вышли они из полуподвала в люди,
подавали надежды, лапку, пальто, потом не стали.
Пробовали и бросили вскоре гобои, окарины и лютни,
машут жестами, как шестами.
 
И не то чтобы вышли сразу из полуподвала в князи,
но и не так, что побои лютые, злые руки,
просто нету у них других инструментов для связи
с нами, у которых эти, словом, звуки.
 
А они говорят, вы бы лучше уж помолчали,
лучше уж руками от немоты чувств помахали,
потому что мы, немые, были в самом начале,
а уж потом и вы, немытые, понавылезли, кто понахальней,
 
с вашим лепетом, шёпотом, блекотом овечьим,
словом, с этой своей второй сигнальной системой,
 и добро бы – вылезли нам навстречу,
а не стали строить свою китайскую стену,
вавилонскую свою башню речи.
 
помолчите, лучше послушайте, что вам руками машут
ветряные мельницы, вётлы, люди и семафоры.
Вы потом успеете доказать всё ваше,
а пока, говорливые, дайте немому фору.
 
28.06. 2007, Поречье
 
 
* * *
 
Ничего не возьмёшь, не засунешь в карман,
ни в компьютер всеядный карманный –
эту просто листву, этот просто туман,
этот день просто хмурый, туманный –
 
эти вещи, с которыми сделать нельзя
ничего, только помнить и помнить,
как шуршала листва, как слоился, скользя,
дым в тумане, вникая до комнат,
 
и, качаясь, сквозь дым плыли разум и дом,
сквозь пустоты тумана и прутья,
и дышалось легко, и писалось с трудом,
в простоте пробиваясь до сути,
 
как дышалось туманно горящей листвой,
как писалось туманно шуршащим
этим дымом листвы – этих листьев и хвой –
сыроватым, простым, настоящим…
 
Сохрани эту запись и имя присвой
этой горсточке букв, но не духа:
это просто рецепт – серый, хмурый, простой, -
как не взять, - просто слушать и нюхать.
 
02.08.2006, Красково
 
 
* * *
 
Твоих волос волосолалия
и с косолапинкой улыбка,
и прочие великолепие,
влекущее, как мясорубка,
своими взвинченными шармами,
так называемое женщина,
вблизи чего, хватая жабрами,
карасик сердца бьётся-плещется.
и по нему проходит трещина
и к небу приставная лестница.
 
07.08. 2007, Красково
 
 
ДЕТСКИЙ СТИШОК
ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
 
Что это за четвероногое?
Да это просто косиножка,
которому одно двуногое
оторвало четыре ножки.
 
А что же это за двуногое?
А это некое такое,
которое могло бы многое,
но делает одно плохое.
 
Вообще оно четвероногое,
но две ноги оно от скуки,
чтоб можно было делать многое,
взяло да превратило в руки.
 
Поотрывать бы их, да некому:
все остальные многоногие
боятся дело с человеками
иметь, имея ноги многие.
 
20.08.2007, Красково
 
 
* * *
 
Когда войдёшь в одну и ту же
второй раз, завяжи потуже
узлом резинку от трусов,
а то опять одно и тоже:
войти-то ты, конечно, сможешь,
но выйти – только в ноль часов.
 
14.10.04, Уютное
 
 
* * *
 
Путешествуя в поисках медяков
залежалой сдачи, ощупкою поблукав
по отвислым карманам пальто, пиджаков.
по ошибке рукой залезешь в рукав.
 
Но рукав не карман, и конца ему нет.
если вывернуть, там не найдёшь ничего.
там изнанка, подмена пространства, тот свет.
вытекают из следствий причины его.
 
Начинаясь подмышкой животным теплом,
он в запястье кончается чёрной дырой,
это путь меж добром и не медлящим злом,
и надевший пиджак – это дважды герой,
 
но посмертно, как тот, кто пошёл на таран
или телом закрыл огнедышащий дот.
И не будет на нём окровавленных ран –
будет лишь пустота, как дурной анекдот.
 
Но особенно жуток любой жилет,
он страшнее любых пиджаков, пальто,
потому что в жилетных отверстиях нет
ни конца, ни начала – одно Ничто.
 
12.10.05, Красково
 
 
* * *
 
Ах, как двуедины, двуоки
мы, лёжа на ложе любви.
 
И как мы потом одиноки,
там лёжа на луже любви.
 
17.09.05, Красково
 
 
* * *
 
Наощупку вышел я на опушку
парка – тут и капюшон с оторочкой,
оперившейся едва – ну, в лягушку
и попал, как в теремок, да отсрочку
к малолетству ближе дали.
 
                                       Всё реже
в чащу рощи я с охотой мечтаю,
и всё чаще про царевну не грежу,
а всё больше то усну, то читаю.
 
За обшивкой гложет зуд, мелкий шашель.
Мысли серые от непониманья.
Ссохлась шкурка лягушачья, а шашень
я с царевной не вожу, моль вниманья,
 
только мыслями порхаю порами,
от портрета ж только персть, перхоть тленья…
а тягучими, как ночь, вечерами
я играю на свирели смиренья.
 
Ведь ничуточку ничто не ничтожно,
даже клоп – он клапан некоей флейты.
Но ночами всё  же страшно и тошно:
словно выпорхнул – и вляпался в клей ты…
 
Лук мой репчатый дал стрелку. Обидно,
но не тоже чтобы сильно. Немножко.
Серый мышел прошуршал за обивкой.
По ошибке вышел я за обложку.
 
12.08.2006, Красково
 
 
С ИЗЛИШНЕЙ СИЛОЙ
(ламентации)
 
Откроешь кран с излишней силой – и весь промок.
Закроешь кран с излишней силой – сорвался кран.
Откроешь дверь с излишней силой – сломал замок.
Закроешь дверь с излишней силой – в стене проран.
 
А то сорвал с излишней силой на днях стоп-кран.
Вчера ввинтил с излишней силой сто ватт в патрон.
Плечом задел с излишней силой подъёмный кран.
Что делать мне с излишней силой, сплошной урон.
 
Вдохнул разок с излишней силой – аж ветер стих.
Вздохнул разок с излишней силой – сортир снесло.
Стих написал с излишней силой – ни к чёрту стих.
Хотел взлететь с излишней силой – сломал крыло.
 
Любил одну с излишней силой – ушла с другим.
С другим дружил с излишней силой – теперь враги.
Хоть расшибись с излишней силой – не ставят в грош.
Вот так живёшь с излишней силой – гладишь, помрёшь.
 
03.10.2009, Москва.
 
 
* * *
 
Что ты там делал? Искал? – пробел, сигнал.
Что за сигналы? Что за пробелы в них?
Пурпурнооким кролем робел, сигал?
Кролем ли, брассом – лишь бы пребыть, в живых
числиться, братец кролик, и уцелеть.
Что за искания? Ищет что своровать

новое мышление, серое, как подклеть,

шустрое и трусливое, под кровать
шасть из-под шкафа, из-под кровати шмыг,
до заиканья – сигнал, пробел, пробел…
дальше уже, не нужен, отказывает язык.
Что за крупа в мешках? Продел, продел.
Что ты проделал с ними? Проел, прогрыз,
красноглазым крысом продел судьбу

в нору, но дальше ставит предел прогресс,

дальше крысиный яд, мышьяк в еду, в среду,
дальше вместе подохнем, лапкой суча
азбуку Морзе в морге – пробел, сигнал.
Что за сигнал? Труба? Слушайте все! Сейчас –
Армагеддон, Рагнарёк, потец, финал.
 
29.08.2007, Красково
 
 
* * *
 
Проделывая дыры в пустоте
и освещая тьму лучами мрака,
однажды ты подходишь к той черте,
после которой нет пути, однако
есть «нет пути», и в это «нет пути»,
пускаешься, не двигаясь поскольку
в нём некуда и некому идти,
там дыры в пустоте и тьме – и только.
Там «нет конца» – не полный, но почти.
 
13.09.05, Красково
 

 

ПОСТМОДЕРНИНИАНА

(стансы-шмансы)

 

I

На Сенатской все войнушки кончились давно.

Александр Сергеич Плюшкин думает в окно

и не видит, как Арина Родионовна

над недопитою кружкой плачет у окна,

как Наталья Николавна у его одра

польку с графом Данте-Кристо пляшет, оба-на!

Солнце Русския Поэзы по-за тын зашло.

Александр сердешный Сплюшкин спит, и хоть ты што.

 

II

Николай Васильич Гегель, слесарь мёртвых душ,

на несмазанной телеге едет в город Уж.

У телеги ноет спица и гремит ведро.

Он хотел бы редкой птицей пересечь Днiпро,

да, галушек со сметаной переев опять,

стал тяжёлый и усталый, веки не поднять.

И свертает на ухабе, не кацап, не лях –

Исаак Васильич Бабель на одесский шлях.

 

III

Федр Михалыч Толстоевский каплет валидол,

бо никак не вылезает жественный глагол.

Мчатся бесы, вьются бесы, не видать ни зги,

петрашевцы, бабы, стрессы и долги, долги…

и жиды… Победоносцев, Иисус Христос

и из уст слезы младенца пакостный вопрос:

тварь дрожаща или право… - и топор, топор…

ибо жественных глаголов прорвало запор.

 

IV

Александр I Чехов, старец, царь и бог,

на несмазанной треноге скачет в город Рог,

за умеренную плату, позабыв про честь,

поселяется в Палату Мер под номер жесть.

Он в больничном маскхалате, в венчике из роз,

у него пенсне, бородка и туберкулёз.

Не спасёт его, наверно, доктор Иисус:

у него свистят каверны и болит мисюсь.

 

V

Цацкий-пецкий Заболоцкий с тщанием овцы

по Магницкому слагает столбиком столбцы.

Результат его усилий, вписан в протокол,

воспитатель Джугашвили оценил на кол

и, чтоб больше не слагал он в столбик ерунду,

шлёт в столыпинском вагоне в город Кильманду;

и доносится с Алтая робкое «ку-ку»:

адский-зэцкий Заболоцкий, «Слово о полку».

 

VI

Шёл трамвай десятый номер мимо кабака,

в том трамвае кто-то помер, дуба дал слегка:

Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Блок и Мандельштам,

Слуцкий, Бродский, Заболоцкий – все усопли там.

Автор помер, вот так номер! Кличут докторов:

Ай, и ладно, умер-шмумер, лишь бы был здоров!

Автор ножками подрыгал, дёрнулся и стих.

Цепнем ленточным из трупа выполз бодный стих,

 

вялый, бледный, подколодный и живой, как труп,

и такой международный, как зелёный рупь,

и блядущий интересы рыночных структур.

Мчатся бесы, вьются бесы над культур-мультур.

Из-за беса выезжает круглое зеро.

Деррида Фукович Бартер пробует перо.

Солнце Прозы и Поэзы взлазит из-за тын,

строит рожи, кажет позы, пляшет, как мартын.

 

19.12.2008, Москва

 

 

 

 

Дума про партизана Мазая
(На картину Анны Аренштейн
«Дед Мазай и зайцы»)
 
Песнь I
 
То не Тихий с Ледовитым
стакнулись каймою –
разлились до края неба
Унжа с Костромою.
 
На одну шестую суши –
семь восьмых водицы,
шлют «спасите наши души»
люди, звери, птицы:
 
разгулялось половодье,
вешняя погодка.
Там сплывает по природе
мазаева лодка.
 
Дед Мазай, башку подпёрши
правою рукою,
сидит, старый закопёрщик,
объятый тоскою.
 
У Мазая, что ни вёсна,
муторные думки,
и сидит он, бросив вёсла,
отложив подсумки.
 
У него в тулупе зайцы,
в башке тараканы:
там смешались в одну кучу
и паны, и ханы,
 
паханы, шпана и лохи,
и воры в законе –
вся история эпохи,
что жила на зоне.
 
Всё одно: орда ль Батыя,
татарва-оторва,
ай Лисовского лихие
ляхи, злая прорва.
 
Песнь II
 
Ой, туманы-растуманы,
родная сторонка,
басурманы, растаманы,
транспорт, оборонка,
 
расчленёнка, несознанка,
ханка да афганка,
партизанская землянка,
финка да лубянка.
 
Ой, богата Костромщина
дикими лесами,
где загинул как мужчина
наш Иван Сусанин.
 
Как же вёл Иван героем
в Домнино поляков –
с бодуна ли-перепоя,
то ли с переляка?
 
На траве, траве голимой,
на стрёмной афале
брёл сторонкою родимой,
а думкой в астрале.
 
На одном автопилоте
ляхов вёл Сусанин,
на Исуповом болоте
ум совсем оставил.
 
Заблудился Ваня, ах ты,
в прорву залудился! –
и за то от злобной шляхты
головы лишился.
 
И за то ему в народе
слава-честь доныне:
голова ж – не тыква, вроде,
не арбуз, не дыня.
 
Но одна она, зараза,
сама в том повинна,
что теперь пригодна разве
для Хеллоуина
 
и доныне под осиной
смотрит сны лихие,
как водил Иван трясиной
конницу Батыя,
 
а до той – свирепых гуннов,
звероватых скифов
да кентавров скудоумных,
шедших на лапифов,
 
разных недочеловеков,
древних обитальцев –
злобных австралопитеков
да неандертальцев.

А потом, позжее, ляхов,
Лжедмитрия с Мнишкой –
самураев тем же шляхом,
с головой подмышкой
 
(чтоб не спёрли конокрады,
проклятые ниндзя),
продотряды, стройотряды,
бронепоезд «Гандзя»,
 
Карла буйных кирасиров,
Махно да Петлюру.
И никто из той трясины
не спас свою шкуру –
 
легионы Марка Красса,
фашистские орды,
бизнесмены мидл класса,
олигаршьи морды…
 
Только наши партизаны
живут в том бучиле,
до сих пор всё рвут составы,
как их обучили.
 
Мазай, с тропами знакомый,
у них за связного,
возит почту им с крайкома,
да из областного.
 
Песнь III
 
Ой вы, Волга с Костромою,
Унжа да Ветлуга,
Ой, Водокша с Кухтомою,
Печуга, Мизюга,
 
ой вы, Шелекша да Лёкша,
Лисьменга, Войманга,
Сельма, Мотьма да Подокша,
Конногорь, Ясанга,
 
Лынгерь, Шугома, Серахта,
костромские реки!
Где Мазай Сусанин вахту
нёс-держал вовеки?
 
Ой вы, Печенга, Корега,
Шода, Куричата,
Номжа, Колохта, Нерехта,
где ваши зайчата?
 
Ой вы, Луптюг, Нюрюг, Нерег,
Ворваж, Кунож, Сорож,
здесь ли их пускал на берег
милосердный сторож?
 
Ой же ж вы, Пеньки да Ломки,
Пыщуг, Муравьище,
где теперь родной сторонкой
их спаситель рыщет?
 
Ой, Кемары да Макриды,
ой, добрые люди,
где какую вражью гниду
наш Сусанин блудит?
 
Ой вы, Бекари, Торзати,
Вохтома, Завражье,
где ведёт он через гати
в топи силу вражью?
 
Ой, туман, урман, кустарник,
моховина, мшина,
ой, зыбун, ходун, кочкарник,
согра, мочажина,
 
ой вы, грязи костромские,
рясы да трясины,
крепи с плавнями глухие,
мочаги, слотины,
 
губит нынче ли, дознайтесь,
ай кого спасает
ангел партизан да зайцев,
дед Мазай Сусанин?
 
Песнь IV
 
Знай, попыхивая трубкой,
правит дед плешивый,
шестивёсельною шлюпкой,
шестирук, как Шива.
 
Он всю сторону родную
озирает разом,
он ошуйю-одесную
глядит третьим глазом,
 
видит на сто вёрст в округе,
подземь на сто метров.
Не боится он ни вьюги,
ни самумов-ветров,
 
ни сирокко, ни цунами,
ни землетрясенья,
он всегда, как «Ленин с нами»,
на службе спасенья.
 
Приросла корнями к дупе
мазаевой лодка,
зайцы гнёзда вьют в тулупе –
всё он терпит кротко.
 
Он плывёт из Беловодья,
Кострому буровя,
и спасает в половодье
зайцев поголовье.
 
Так вершит своё земное
странствие по водам
прадед Велеса и Ноя,
да Стрибога с Родом,
 
сын Пуруши и Параши,
аватара Вишну,
правнук Мойши и Абраши,
прародитель Кришны,
 
доведический пра-арий
шестирукий Шива,
не кончал он семинарий,
бурсы, иешивы,
 
не читал ни Тантры-Веды,
ни Торы-Талмуда,
сам не знает старый деда,
кто он и откуда.
 
Знают только партизаны,
шаманы да звери,
да оратаи-пейзаны –
кривичи да меря,
 
потребляя психоделик –
грибы во фритюре –
кто же есть на самом деле
дед Мазай в натуре:
 
от начала века Брахмы
сквозь все штормы-вьюги
за провоз сбирает драхмы
гид по Кали-юге,
 
он и Брахма-Созидатель,
и Вишну-Хранитель,
и ужасный всекаратель
Шива-Разрушитель.
 
Он наш Троица, Тримурти,
воспетый в осанне,
бесконечный, вечномудрый
дед Мазай Сусанин.
 
2010, Верхнее Ступино – Москва.
______________________________________
 
Несколько примечаний:
Пуруша – это первочеловек, из которого возникли элементы космоса, а Параша – не подумайте чего не так – это боевой топор, одна из аватар Шивы.
Триму́рти на санскрите означает «три лика»
это так называемая индуистская троица
триада, объединяющая трех главных богов индуистского пантеона –
Брахму-Создателя, Вишну-Хранителя и Шиву-Разрушителя – в единое целое.
 
 
БЫЛОЕ
(типа старый романс)
 
Отгорело, остыло, душа потянулась к покою,
к чубуку и теплу камелька.
Что ж невольно с какой-то нездешней сердешной тоскою
всё гляжу я вослед рысакам?
 
Было время, укрывшись уютною полстью медвежьей,
мчал и я на санях вдоль реки,
и гремел колокольчик, шарахался ванька проезжий,
и летели сквозь ночь рысаки.
 
Ах, как рыскали те рысаки, как рвались и скакали,
как лоснилась козырная масть,
как цвела в лошадином зверином и жарком оскале
белопенная пленная страсть.
 
Как горели огни в канделябрах, глазах и бокалах
пряным пуншем до пьяной зари,
и, как тёмное пламя, плясала цыганка, ласкала,
и плясали в ночи фонари.
 
В лошадиных боках и в бокалах с шампанским и пуншем
отражались огни, и в висках
била в бубен цыганка, и выла навзрыд о минувшем,
об умчавшихся вдаль рысаках.
 
Всё ушло, как в глухую полынь, в полынью полнолунья,
только теплится, будто во сне.
золотушной болезной облезлой и тусклой латунью
пенсионная песня пенсне.
 
5.07. 2009, Москва
 
 
* * *
 
Вот мы пишем, пишем письмена свои на воде,
чтоб они уплывали к народам с течением вод,
но становятся воды, цветут и гниют. И в беде
опускаем мы руки тогда и бормочем: - Ну, вот!
 
А потом мы пишем свои письмена на песке,
чтоб они на века здесь остались, окаменев.
но приходит ветер и сдувает их, и в тоске
мы не в силах скрыть разочарованье и гнев.
 
И тогда на бумаге мы пишем свои письмена,
знак за знаком плотно их располагая в ряд,
чтобы они сохранились на вечные времена
потому что рукописи, говорят, не горят.
 
Но приходит огонь, и бумага горит в огне
с письменами ли, без, и опять мы бубним: - Беда!
Неужели такого места на свете нет,
чтобы можно было писать письмена навсегда?
 
Мы обманный и грешный, гречневый, манный люд
 с той далёкой поры, как сидели ещё на горшке.
Кто из нас, доказавши всем, что он не верблюд,
всё равно головой не застрянет в игольном ушке?
 
Но нельзя ли хоть руку просунуть, хотя б одну,
чтобы там, у порога, вписать на входную скрижаль
письмена наши многострадальные? Ну,
может, можно?..
 
15.09.05, Красково.
 
 
* * *
 
Пушкин пашет пашня дышит
Музы пляшут пушки спят
Пушкин чешет там где слышит
Вихри нежные сопят
 

20.03 2010, Москва