Владимир Пучков

Владимир Пучков

Четвёртое измерение № 28 (53) от 11 октября 2007 года

И спасённое слово шепчи


Из новой рукописи

 

Одиссей

 

Дмитру Креминю


Потерявшему родину-мать –

долго плыть на осклизлой доске,

и доплыть, и блаженно дремать

на зернистом ольвийском песке,

и пока фитилёк не погас,

мотыльковому бризу внимать…

Неприлично скорбеть напоказ

потерявшему родину-мать.

 

Время стешет зубцы и рубцы

в синусоиду волн и холмов.

Не нектар из цветочной пыльцы –

пей вино из козлиных мехов!

И, вперясь в сыромятную муть,

корешок, непривитый побег, –

пожалей свою родину-мать,

потерявшую сына навек!

 

Замеси на землянку саман,

приголубь молодицу в соку,

не жалея элитных семян,

истолки её ступу в муку!

И когда подрумянится край

горизонта в плавильной печи, –

на спасённой кифаре играй

и спасённое слово шепчи.

 

Чтобы вспомнить фамильную мощь, –

потерявшему родину-мать

наважденье оливковых рощ

надо парусной жменей поймать!

И в запале застольных бесед –

выйти вон, наклонясь у дверей,

чтобы здешний счастливый сосед

злой слезы не заметил твоей.

 

Река Мертвовод

 

Крытый замшей гранит

и чумацкого утра рассол,

край ущелья кренит

валуна ледниковый мосол

и разлуку таит

не толящая жажду вода…

По верёвке – в аид…

Я тебя не найду никогда.

 

Веет ветер высокий,

и слабое сердце болит,

зуммерит над осокой

опухший от спячки нуклид,

и из каменных сот

неотрывно глядит за тобой –

то обглоданный глод,

то убойный цветок зверобой.

 

По равнине, в рванине –

влекло эти воды весло,

чтобы в стрёмной теснине

их корчем падучим свело.

Что мне хлеб на меду,

родника искряная слюда! –

в преисподнем саду

я тебя не найду никогда.

 

На откосе крутом

в тощем русле шуршат будяки,

перевиты жгутом

сухожилия мёртвой реки,

но клокочет поток,

рваный норов по норам тая, –

как плетёный батог,

как змеиного тела струя.

 

На железную клямку

ущелье замкнет вертолёт.

Как аптечную склянку –

храню в рукаве Мертвовод.

И шиповника след –

поцелуя отравленный грош –

рдеет эхом в ответ:

ты меня никогда не найдёшь.

 

Боярышник

 

Где пожгли усадьбу адмирала

в девятьсот беспамятном году,

мы росли, душа не обмирала,

пьяно цвёл боярышник в саду.

 

Здесь водили в прятки, темнолики,

предки, ускользнувшие из рам.

Выводки садовой земляники

густо расселялись по ярам.

 

Над Психеи треснувшей фигуркой

колыхалась белая луна…

Память, ты сухой змеиной шкуркой

в снадобья давно истолчена!

 

Адмирала ночкою погожей

утоптали мёртвого в мешок.

Прорастёт у барышни под кожей

пьяного матроса корешок.


Дочь. Набросок

 

Не тоскует ни о ком.

Погружённа и пытлива

эта ива над мостком

в отражении залива.

 

Смят подола мокрый край,

на меже глубокой глади

преломляются у свай

перехваченные пряди.

 

На тревожных берегах

небо кажется с овчинку,

как лазутчики в бегах –

дышим через камышинку.

 

Но в кувшинках не раскис

и хранит свои наивы

хлорофилловый эскиз,

акварельный профиль ивы.

 

Перед ней – окно без дна,

все в аквариумных тенях…

Как русалка склонена –

с ноутбуком на коленях.

 
* * *

 

Есть стихи – антикварная лавка,

где на полках – холодные бюсты.

Не узнать их – пожалуй, неловко,

но потом отвернулся, и баста!..

Эта рифма – витая булавка,

коей сколоты Джойсы и Прусты.

Эта фирма – заманка, уловка,

помесь мрамора и пенопласта.

 

Боги носят пурпурные тоги –

муза треплет базарные джинсы:

ей корсеты убогие туги,

в свитерке предпочтительней шансы.

Ведь стихи – не златые чертоги,

а скорее – контактные линзы.

В них фонарики светят из вьюги,

и осями сверчат дилижансы.

 

© Владимир Пучков, 2007.
© 45-я параллель, 2007.