Владимир
Лавров

 

 

*
Опять дождю стучать под вечер,
собаке – лаять...
И мне заняться больше нечем,
как слушать память...

 

*
Нева, напившись серой, вязкой нефтью,
вползает в дом измученной финифтью,
до первых петухов и катеров…
Ты открываешь в памяти кингстоны,
со стоном дышишь звуками клаксонов
взахлёб.

И гладишь свой холодный лоб...

 

Так неохотно болеет зимой
город, который уже не мой.
Я онемел в нём и мерзну.

Поздно – свернул не туда трамвай,
и умерла под снегом трава.
Поздно...

Поздно теперь будет всегда,
разве что вспомнится иногда
лето.

В сказки не верю: жизнь – это ложь,
и ничего с неё не возьмёшь,
только слышится летний дождь
где-то...

*
Солнце, наливаясь кровью,
Закатилось в сизый мрак,
Окунув холодный кронверк
В огнедышащий краплак.
Мост дрожит перед разводом,
Словно муж перед судом...

Город в это время года –

Петербург или Содом?

*
Я слышу музыку Творца.
Она зависла над проспектом,
А воздух изменяет спектры,
Густея возле стен дворца.
Я уезжаю – мне привычно
Уйти в свой тёмный беспредел,
Но этот северный столичный
Аккорд кариатидных тел
Мне будет долго – долго сниться,
Больную душу бередить.

Жаль – не дописана страница,
В которой я пытался жить…

Я скажу: Пеппилотта, останься! Но длинный чулок
ускользает за дверь – ей пора на работу.
Я досыпаю свой сон, повернувшись на бок:
Боже! Храни Пеппилотту!
…

Пепел Лота и соль от его жены...
всё смешалось в стареющей памяти, Боже!
Всё смешалось, и мысли мои сожжены –

изумрудный твой взгляд и атласная кожа
заполняют пространство над темью воды.
Я над нею, как дух, потерявший кого-то…

Если Бог охраняет тебя от беды,
то меня сохрани от любви, Пеппилотта!

 

*
И клинописью
птичьей босоты
пишу и я:
Любовь моя!
Где ты?

 

*
Орфей печален, тёмен ликом,
Но вновь спускается в Аид,
Любимая! Я знаю, Эвридика,
Что ты ждала меня, моя душа болит,
Нет, я уверен – для любви нет смерти,
Харон, ты взяточник, но нас перевезёшь
Обратно, забери в уплату ложь,
Что мы не вечны. Люди! Вы не верьте,
Любовь бессмертна! Я ещё спою!
Не стой, родная, на краю,
Шагай ко мне смелее!
О, Эвридика! Впереди светлеет!
Мы возвращаемся, нас ждёт земной рассвет!
Дай руку! Я с тобой, и ада больше нет!

 

*
О любви любой – прошедшей,
даром ли, с трудом,
будем мы жалеть, и женщин,
что, покинув дом,
бродят в сумерках морозных,
опустивши взгляд –

и вернуться вроде поздно,
и уйти нельзя...

Успеть бы кофе, успеть бы чмокнуть –

Всё, улетаю, пока, до встречи!
Растает тут же тот запах «мокко»,
и не вернётся ни в этот вечер,
ни в тот, что будет ещё когда-то.
Зачем напрасно мотаем нервы?
Уже не любишь – листаешь даты:
Когда успела созреть ты стервой?

*
А кофе должен быть горячим,
а взгляд, по крайней мере, весел...
Плывем на лодочке без вёсел,
Пытаемся догнать удачу.

Проснувшись, губы обмакнула

В густое, чёрное... всплакнула...
Тот, кто принёс его горячим,
Глядит из зеркала незряче...

*
Не делю на недели ночи и дни –

всё в ладонях холодных зимы.
Замерзают чувства, и даже умы,
и не греют огни...

 

Она молода и совсем не дурна,
и даже имеет ум.
Хотела сказать, что будет верна,
но позабыла – кому...

Прижмётся щекою к нему, и лёд
таять начнёт под щекой.
Только не плачь, когда он уйдёт,
ведь снова вернется покой...

 

Нет, ты не купишь свой прежний кипеж –

седьмое небо,

вновь тонет в памяти город Китеж,
и потерялись ключи от рая.
Быть дальше нежным – звучит нелепо,
когда, как сволочь, ты умираешь...

Под окном моим буйство сирени, на неё вновь расщедрился май.
Под кустом тихо греются тени, за углом дребезжит трамвай.
Всё, как прежде – обыденно, скучно, но сегодня впервые не так:
эта нежность сирени... и туча разомлела на небе... пустяк? –
Скажешь ты, а сама улыбнёшься, пятилистник зажав в зубах,
и покорно уходят, съёжившись, за трамваем тревога и страх...

 

 

кто сказал – сумасшествие это счастье

блаженство души избранность Богом
бессонница узника заключённого

в собственное тело

где нет даже угла чтобы забиться в него

спрятаться от самого себя от света дня и ночи

между которыми нет никакой разницы –

солнце слепящее небо болезни непреходящей

цветы высасывающие твоё дыханье

твои мысли и снова мысли

когда не хочется думать уже

так болит голова

мысли мысли их нет их тьма их рой жужжащий

улей в дырявой башке

ни о чём обо всём сразу но ни о чём обо всём

о себе и о ней её нет ты придумал её её нет

обо всём как болит голова её нет головы есть голгофа

и крест твоего существа и на нём распинаешься

телом и словом душою её нет только этот огарок

и душно их нет только мысли о них но их нет

даже мыслей уже не бывает и только болит то что было когда-то
которого нет и дрожит этот свет  а на том – продолженье…

 

А-а – слов больше нет,

я мычу, задыхаясь,

где ты?

Капель за окном –

звон монет.

Хватит ли их,

чтобы выкупить лето?

 

Твои волосы на ветру взморья,

следы на песке…

Не доверяюсь больше тоске

нашей разлуки и горя,

страшной потери губ твоих, глаз,

шёпота, полного нежной страсти.

Счастье моё – счастье, счастье! –

Повторяю это сто тысяч раз,

разрывая себя на части.

 

У-у – слов больше нет,

только всхлипы –

где ты?

На пригоршни делится этот свет,

город притих

в ожиданье лета…

 

Твои волосы, руки, глаза,

губы и шёпот, и шёпот…

Как мне теперь всё вернуть назад?

Взгляд затемняет копоть

зимнего вечера,

но капель

звенит за окном отогрето.

Хватит ли жизни выкупить лето?

 

Вернуть наши тёплые дни,

шорох волны залива.

Как хочется быть счастливым,

когда мы одни

на берегу,

идём вдоль волны,

и ладонь в ладони.

Нам освещают путь две луны,

свет на воде не тонет.

 

Губы твои, глаза, глаза,

страстный и нежный шёпот…

Нет, не вернуться уже назад,

где в море небесная бирюза,

но застилает копоть

тот, оставленный нами, день,

и слов больше нет –

наше лето кануло в тень

прожитых лет,

брошенных летних лет…

 

слов больше нет…

 

*
твой портрет писать,
всё равно, что сжечь
своё сердце в том,

золотом огне,
что горит в окне,
там осенний сад,
там невнятна речь,
там совсем не мне
говорят про то,
что прощённым быть,
что грядёт ничто –

ледяная нить,
и прошьёт все дни,
все сомнения,
догорят огни,
дуновение
ветра их убьёт,
зачадит рассвет,
разве он поймёт,
что не будет, нет
ничего уже,
только тёмный след
на белу-снегу,

в пятом этаже
затеплился свет...