Владимир Лавров

Владимир Лавров

Четвёртое измерение № 18 (186) от 21 июня 2011 года

между светом и тенью

 

Я скучаю о Вас!
 

                                         Е.

 
Я скучаю о Вас, моя юная леди!
Я сегодня не спал, а летал или бредил
В малярии любви, в лихоманке-весне.
Вы бы видели, как я метался во сне,
А в окне разбивался осколками снег.

Я страдаю без Вас, моя юная леди!
Вы, наверное, думали: он не приедет!
Да, приехал не он, а, наверное, я.
Сам не знаю, не помню, ведь память моя
В лихоманке-весне и в объятьях наяд,
Что ласкают меня в сонной бреди…

Моя юная леди! Один только день
Мы сумели создать в этом нашем безумье.
Но умело отбросили в сторону тень
Предстоящей разлуки – уже звонит зуммер
В том мобильнике, что я с собой прихватил,
Но там голос лишь Ваш, он лишил меня сил…

Моя юная леди! Я скучаю о Вас!
В малярии любви, каждый день, каждый час…
 
Одною нитью
 
Моё сердце пришито нитью
К отраженью друзей на воде,
И расстаться с тобою, Питер,
Не смогу никогда и нигде.

Выхожу на «Владимирской» снова –
В этом храме крестили меня…
К той решётке всё так же прикован
Силуэт уходящего дня…

Обманусь, побегу до «Марата»
И окликну, как будто знаком:
Погоди! Здесь в обнимку когда-то
Шёл не раз вот с таким же деньком!

Как же весело мы обнимались,
Не хотелось его отпускать!
Иногда нам нужна только малость –
Видеть крыши ржавеющий скат,
Слышать смех на узорном балконе,
Где махнули тебе рукой…

Как летят эти медные кони
Над седой от разлуки водой…
 
не понял
 
нет ты так и не понял
что за зверь эта жизнь
как долго ты целился но
лежишь теперь стреляной гильзой
дымок
почему-то хранит странный запах
можжевельника в летнем лесу

выстрел в небо?
не знаешь не помнишь
там и так много дыр
вот и эти потоки воды
что зовутся зачем-то дождём
выливаются из дуршлага
охлаждая горячие лоб и щёки
помнишь только одно –
было душно и очень скучно
но твой выстрел ушёл в молоко
облаков и сырой пустоты
значит ты
не сумел изменить эту сущность
промахнувшись в туманного зверя
что уходит лениво

ему тоже видимо скучно
как скучно тебе
его шкура похожа на тучу
можжевеловый листик прилип к губе

а гильза меняет свой цвет остывая
отзывается свора собак
на испуганный выстрел
далёким лаем
но не будет уже ничего
как и не было толком
но только
кто оставил там след
на прокисшей в дождях земле
окроплённый кроваво-красным?
зверь-подранок опять растворился во мгле
дождь и ветер
и так ничего не ясно…
 
В твоём городе
 

Е.

 

Я въезжаю в твой город, в роман с продолжением –
Сколько лет я пишу тривиальный сюжет…
Здесь развязки не будет, а только скольжение
Неприютной души вдоль построек Баженова,
Где когда-то стрелялся поручик Киже…

В этом парке ветрами колышутся тени,
Патрули не пытаются их задержать.
Если тихо вдруг станет, услышишь ты феню,
Ворожбу воробьёв, и тревожное пенье
В тёмной церкви, где ждёт благодать.

Только что мне отдать этим улицам и переулкам?
Свою горечь тоски по обычной жизни земной?
А душа закричала – ещё неумело, но гулко,
Испытав на себе вожделения гибельный зной.
А трамвай зазвенел за спиной.

 

 

слово о словах...
 
*
да  я знаю что можно словами
объяснить всё что хочешь
но только
само слово нельзя объяснить
в тот момент когда бьёт  по лицу
выворачивает наизнанку
ковыряет в сердце отмычкой
выжигает все вены аорты
капилляры буравит мозг
а всего-то щепотка звуков
иногда даже вовсе нечётких
шепелявых картавых
проглоченных
только кем непонятно –
тобой или тем
что вокруг нависает
отбирая твоё дыханье

пустота необъятна по сути
чёрный карлик без дна дыра
но его заполняет слово
ибо было в самом начале
а теперь не знает куда
ему деться от страха
перед этим своим отраженьем
на твоих пересохших губах…

*
замирают звуки
но слово живёт
проклятой памятью
чёртовым чувством
что вводит в сомнение
а вдруг когда вдруг
меня не будет уже
никогда
слово будет терзать
издеваясь
мою брошенную память
и чувство к тебе
которые обречены
быть навсегда
жить вечно
даже оторванные
от меня
в своём сиротском приюте
который ты не увидишь
хотя он очень похож
на грустный цыганский табор
что молчаливо
незримо
следует за
каждым твоим шагом…

*
говоришь иногда не то
что ты хочешь
но ты не знаешь
что ты хочешь
ведь это тоже
только слово –
хотеть
разве можно
сказать словами
всё что видишь
что чувствуешь ты –
два-три звука и
будет лучше?
никогда!
ибо знай лучше всех
на земле из слов
продолжительное молчанье…

*
оно острое и тупое
оно жирное и сухое
оно глупое и великое
невозвратное и прилипчатое

и сидишь задыхаясь словом
то поранишь язык провернув
то расклеить пытаешься губы
но умрёшь наконец-то от язвы
проглотив его навсегда…
 
Тбилиси
                         

Мерабу


Мы с Мерабом ещё погуляем
По твоим старым улочкам, город!
Никому не желаю зла я,
И тем более тем, кто гордо
Носит голову в этих кварталах,
Сохранивших следы столетий
Дружбы наших народов, а дети
Так похожи на наших малых.
Они тоже умеют смеяться,
Вздыбив велики возле зданья…
Эй, кацо! Дай покататься!
Вмиг исполнят твоё желанье.

А балконы целуются с тенью,
Сохранив островок прохлады…
Гамарджоба, Мераб! С днём рожденья!
Обязательно встретиться надо!
 
Из больничных дневников
 
*
В окне курилки светится собор
И вызывает в этот длинный коридор
Больными принесённые грехи.
Те бродят тенями, штурмуют туалет,
Харкают, кашляют, цепляются за стены,
А у соседа на губах белеет пена,
Как первый снег… Скорее – как балет,
Где пузырится танец лебедей
На тёмной сцене, и звучит валторна…
 
И пахнет чипсами и приторным попкорном
Из приоткрытых в коридор дверей…
 
*
Мой ангел… он давно уже уснул
на мной оставленной, пустой, больничной койке,
и видит явственно во сне чудесную весну,
когда я счастлив был… прости меня – постой-ка
над ним тихонечко, напомни о себе
движеньем, шёпотом, да просто нежным взглядом.
Вчера давали кашу на обед,
похожую на хлопья снегопада…
Сегодня снова откачают кровь
на пробу местному вампиру – он в халате,
Застиранном, проходит по палате,
где всё ещё живёт моя любовь…
Она пытается себя упорно вжать в кровать,
но там спит ангел – только не буди
его беспомощность, и что ему сказать,
когда так бешено колотится в груди
смешное сердце, глупое сердечко,
зачем оно неизлечимо так болит?
Старуха-нянечка, похожая на зэчку,
ведёт куда-то местную Лилит…
Здесь пахнет хлором и немного адом,
но лодка жизни по воде скользит…
Уже давно мне ничего не надо,
я потерялся в хлопьях снегопада,
забыв, что надо было на узи…

Темнеет слева Днепр, глотая снег и ветер,
а справа возвышается сугроб.
Мне кажется, что я один на свете,
и даже ангел спит, наморщив лоб.
И лишь твоё безмолвное посланье
мне освещает этот длинный путь
сквозь снегопад, но гаснут все желанья,
когда я вижу вместо неба муть…
Рисунок губ на холоде стекла…
Любовь была… нет! – лишь она бессмертна!
Я в царстве мёртвых всё ещё, наверно,
живу лишь ей, хотя давно стекла
та капля жизни, что хранил я так упорно,
сливаясь с этим отпечатком губ.
Я слышу пенье ледяной валторны –
ей вторят ангелы из медных своих труб…

В Люблине
 
В стране, где всё спокойно и уютно,
Но говорят немножко не по-нашему,
Пытаюсь объясниться: Ай эм раша
А это значит, что дурак беспутный…
Я сам не знаю – чудом ли, ветрами
Меня сегодня занесло на улицы
Местечка Люблин – небо здесь не хмурится,
А словно море в золочённой раме.
Здесь в каждом кашле слышится: кохаю!
Любовь, любимая – вновь повторю, вздыхая,
Последний злотый обменяв на рубль,
Я покидаю чудный город Люблин…
 
На пятачке у Баррикадной
 

О.

 
В развалах женского белья,
На пятачке у Баррикадной,
На солнце жар, в тени прохладно,
Где вместе бродим – ты и я,
Почти приятели-друзья,
Почти любовники лихие –
Зачем сейчас пишу стихи я
О грудах женского белья?
О тех узорных тюбетейках,
Соединённых в нежный лиф,
И о другом, что вкось и вкривь
Лежало на столах-скамейках…
Я сам не знаю… Просто рад
Припомнить этот день с улыбкой,
И дом высотный как-то зыбко
Завис над нами, и подряд
Минут пятнадцать в светофоре
Горел преградой красный свет,
Я загляделся на корсет
В атласном бежевом наборе,
Я думал – к талии твоей
Он совершенно не пригоден,
И тут мигнуло: путь свободен,
И ринулся поток людей,
Нас прихватив в морской прибой,
Мы шли, чему-то улыбаясь…
Меня сейчас терзает зависть
К тому, кто шёл тогда с тобой.
К нему легла ты на плечо,
Оставив всё на спинке стула,
И шаловливо подмигнула,
И повернулась на бочок.

Освобождаясь от белья,
Мы уходили в мир свободы,
И, кроме ветреной погоды,
Нас было двое – ты и я.
 
между светом и тенью
 
время снова растрескалось мутным зеркалом на кусочки
напрасно пытаться склеить его ожиданием встречи
ты не приедешь и тебе ни к чему эти грустные строчки
про холодные губы и жаркие пылкие речи
мы вчерашние дети врастаем в тревогу сирени
в лиловость соцветий в щемящие белые ночи
скулящий щенок ещё не знает чего он хочет
но как ему страшно в щели между светом и тенью
между неведомым новым и уже проходящим привычным
думать что всё ещё будет а оно не начавшись сгорело
в незакатном солнце в дыму пролетающих птичьих
перьевых облаков и в этом почти помертвелом
уже неживом огне мерцающей тускло сирени
тлеющей нестерпимым светом мечты о любимой
вчерашние дети стареют глупо и неотвратимо
боясь оступиться с тропинки между светом и тенью
 
джаз
 
Вовка-а! Вов-ка-аа! Во-ва!
Голос матери – иди домой!
Долетело всё-таки её слово,
В это сегодня, зовёт за собой…
 
Нет-нет-нет! – вступает кларнет,
Севера бледное лето…
Солнце с усмешкой смотрит в лорнет.
Ему подпевает флейта…
 
У нас война на песке, прибой
Морской волны. Мы матросы…
Играет в небе хриплый гобой,
А домой никогда не поздно…
Рояля выстрелы – звонкая россыпь,
Ударник вбивает серебряные гвозди…
 
Кларнет, флейта, гобой…
Дым над трубой,
Во-ов-ка-а! Домой!
Во-ов-ка-а! Домой!
 
И снова – в бой!
 
Ты простудишься!
Ты избегался!
А как уроки?
Господи, сколько с тобой мороки!
Больше гулять не будешь, всё!
Радио из Лас-Вегаса, –
Гобой, флейта, кларнет
И моих шесть, с небольшим, лет…
 
Ну как, ну как тебе объяснить?
Надо ведь, надо ведь, надо!
Ешь не торопясь, не глотай кусками!
Завтра в школу!
Ты сделал уроки?
Флейты злачённая нить,
Кларнета тугая надсада,
Гобой не по-нашему: come in…
Невиданная кока-кола…
Свинг прерывается роком…
Щасс!
Только джазззз!
Звонко, пронзительно, гулко –
Benny Goodman…
 
Джаз, джаз, джаззззззззз…
Ви-ид-и-те ли…и-и, эх, вы…
Что с меня взять, взя-ать, взять?
Высо-ко-ооо-о нота взлетела, визжит –
Жаворонок? Нет – гобой! Бой, бой, бой!
Наш засекреченный лаз
Цепляет нестриженные вихры,
Прости меня, мать!
Мы крепость берём в ножи,
Давай, заберём с собой?
Бой, бой, бой!
 
Флейта, гобой, кларнет…
А мамы, такой дорогой и родной, больше нет…
 
Уже не гобой, а боль…
Как выбивает ловко
Ударник на медной тарелке…
Опять порваны кеды…
Флейта смеётся свистелкой,
Но время к обеду –
 
Вов-ка-а-а! Во-о-в-ка-ааааааааа…
 
На концерте
 
Доиграй мне мелодию, скрипка,
до конца, до последней ноты,
где смычок не споёт, а крикнет,
и скрипач обольётся потом.
И, откинувшись возле пюпитра,
долго будет невидящим взглядом
изучать на полотнах палитру
тех картин, что развешены рядом.

То ли хлопать, а то ли плакать,
я не знаю, я весь искалечен
этой музыкой – чёртовой влагой
на глазах, утереть их нечем…

Неужели живём мы неправо,
как-то так кособоко, негодно,
что мелодии этой отрава
выжигает мне сердце сегодня?
Где гармония жизни с тем небом,
что безжалостно давит и давит?
Совершаю ещё раз я требу,
и молюсь на дорожный камень:
Отпусти, как последнюю ноту,
ты меня, не такой уж я ценный…

А скрипач обливается потом
и не может уйти со сцены.

Время Кая 

 

                                                           Елене Маминой

 
ноябрит твоё дыханье вкус антоновки прохладной
по утрам стеклянный воздух так причудливо звенит
кажется что на цимбалах утомлённые цикады
заменили ре на соль и до-диез на ля бемольный…
всё безмолвно извини…
моль слетела с верхней полки глупо мечется мелькая
в затуманенных проёмах в день распахнутых дверей
скоро будет время Кая – королева ледяная
ладит сани для поездки в мир потерянных людей…
ты – зверей – сказать хотела? звери всё же  осторожней
не выходят из берлоги в происки глухой зимы
стынет день в краю острожном  знаешь всё же невозможно
без шарлотки с крепким чаем может быть тогда и мы
стол застелем  на веранде под мелодию капели
что вчера ещё приснилась и звучала нотой си
пахнет яблоками утро день – цветною карамелью
вечер – запахом метели и простуженных осин…
 
Два портрета

 

Ю. Л.

 
Комната. В углу лампадка. Плеск испуганных теней.
Тишина встает на пятки, чтоб увидеть – пусть украдкой,
Два портрета на стене.

Два портрета той, что скоро позвонит в глухую дверь.
В тёмной нише коридора предвкушенье разговора
Отгоняет страх потерь.

Страшно, что холодным снегом заметёт твои следы.
Замерзает в небе Вега, на земле тоскует эго
В ожидание беды.

Та, что слева – подмигнула, та, что справа – смотрит вбок.
Чем-то сладким сводит скулы, но к виску приставил дуло
Демон, словно вышел срок

Краткосрочного свиданья в царстве сумрачных теней.
В бесконечном ожиданье не откроют свои тайны
Два портрета на стене.