Владимир
Корнилов

Анне Ахматовой

Ваши строки невесёлые,

Как российская тщета,

Но отчаянно высокие,

Как молитва и мечта,

Отмывали душу дочиста,

Уводя от суеты

Благородством одиночества

И величием беды.

Потому-то в первой юности,

Только-только их прочёл –

Вслед, не думая об участи,

Заколдованный пошёл.

Век дороги не прокладывал,

Не проглядывалась мгла.

Бога не было. Ахматова

На земле тогда была.

1961

Безбожие

Стали истины ложны –

Что же делать старью?

Я последний безбожник

И на этом стою.

Если челюсти стисну,

Сбить меня не пустяк:

Чёрный хмель атеизма

И в крови, и в костях.

Чести-совести ради

Думал жить не греша –

Всё равно с благодатью

Разминулась душа.

Но стиха ни в какую

Не сменю на псалом

И своё докукую

На пределе земном.

...От основ непреложных

Отошли времена.

Я последний безбожник,

Не жалейте меня.

1986

Большие батальоны

Бог на стороне больших батальонов…

Вольтер

Они во всём едины,

Они не разделёны,

Они непобедимы,

Большие батальоны.

Они идут, большие,

Всех шире и всех дальше,

Не сбившись, не сфальшивя:

У силы нету фальши.

Хоть сила немудрёна,

За нею власть и право.

Большие батальоны

Всевышнему по нраву.

И обретает имя

В их грохоте эпоха,

И хорошо быть с ними,

И против них быть плохо.

Но всю любовь и веру

Всё ж отдал я не Богу,

А только офицеру,

Который шёл не в ногу.

1988

Вечер Гарри Каспарова

в Политехническом

Евг. Евтушенко

Третий час, четвёртый

Не кончался гул,

Всё равно он твёрдо

Знал своё и гнул.

Безо всякой фальши,

Сверхнаходчив, быстр.

Сразу – фехтовальщик,

Спорщик и артист,

В телемониторах,

В микрофонах весь,

Весь – напор и порох

И победы спесь!

Перед ним, хоть слишком

Эту жизнь познал,

Сам я был мальчишкой

И мальчишкой – зал.

В одури восторга

Хлопал я, шалел,

Но притом не только

Возраст свой жалел.

Есть у силы сладость:

Слабого толкни!..

Но не сила – слабость

Лирике сродни.

А на нас жестоко

Под мигалок сверк

Двинул прежде срока

Двадцать первый век.

1986

* * *

Голова ясна после близости,

Словно небо – после грозы,

Словно крылья и плечи выросли,

Хоть лети, хоть мешки грузи.

Дело спорится просто бешено.

В жилах ходит шальной азарт.

Только снова тоска по женщине

С полдороги вернёт назад.

И покуда тоска не кончится,

Полдень – за полночь, вверх и вниз,

От объятий до одиночества,

Точно маятник, ходит жизнь –

В неприкаянности, в ненасыти,

То монашествуя, то греша,

Аж до самой могильной насыпи

Нескончаемо хороша!

1963

Гумилёв

Три недели мытарились,

Что ни день, то допрос...

И ни врач, ни нотариус,

Напоследок – матрос.

Он вошёл чёрным парусом,

Уведёт в никуда...

Вон болтается маузер

Поперёк живота.

Революции с «гидрою»

Толку нянчиться нет.

И работа нехитрая,

Если схвачен поэт.

...Не отвёл ты напраслину,

Словно знал наперёд:

Будет год – руки за спину

Флотский тоже пойдёт,

И запишут в изменники

Вскорости кого хошь,

И с лихвой современники

Страх узнают и дрожь.

...Вроде пулям не кланялись,

Но зато наобум

Распинались и каялись

На голгофах трибун.

И спивались, изверившись,

И не вывез авось...

И стрелялись, и вешались,

А тебе не пришлось.

Царскосельскому Киплингу

Пофартило сберечь

Офицерскую выправку

И надменную речь.

...Ни болезни, ни старости,

Ни измены себе

Не изведал и в августе,

В двадцать первом,

к стене

Встал, холодной испарины

Не стирая с чела.

От позора избавленный

Петроградской ЧК.

1967

Долголетие

В этом веке я не помру.

Так ли, этак – упрямо, тупо

Дотащусь, но зато ему

Своего не подсуну трупа.

Двадцать первый – насквозь чужой,

С крематорием чем-то схожий...

Не приемля его душой,

Подарю ему кости с кожей.

От недоли хоть волком вой,

Только всё-таки жить охота.

Потому доползти позволь

До две тыщи первого года.

Мне бессмертье не по плечу,

Потому и шепчу с надсадом:

–  Пожалей меня – не хочу,

Не могу помирать в двадцатом.

Выдай крови и выдай сил,

Долголетия выдай, Донор!..

Всё равно я всё упустил,

Всё равно молодым не помер.

1973

Екатерининский канал

На канале шлёпнули царя –

Действо, супротивное природе.

Раньше убивали втихаря,

А теперь при всём честном народе...

На глазах у питерских зевак 
Барышня платочком помахала, 
И два парня – русский и поляк –
Не смогли ослушаться сигнала. 

Сани – набок... Кровью снег набух...

Пристяжная билась, как в припадке...

И кончался августейший внук

На канале имени прабабки.

Этот март державу доконал.

И хотя народоволке бедной

И платок сигнальный, и канал

Через месяц обернулся петлей,

Но уже гоморра и содом

Бунтом и испугом задышали

В Петербурге и на всём земном

Сплюснутом от перегрузок шаре.

И потом, чем дальше, тем верней,

Всё и вся спуская за бесценок,

Президентов стали, как царей,

Истреблять в «паккардах» и у стенок.

В письма запечатывали смерть,

Лайнеры в Египет угоняли...

И пошла такая круговерть,

Как царя убили на канале.

1972

Есенин

Слух пошёл: «Второй Некрасов!..»

Но брехня и чепуха...

Для статей и для рассказов

Этот не впрягал стиха.

Душу радовали кони,

И свиданки за селом,

И лукавые гармони,

И гармония во всём.

Правда, пил средь обормотов,

Но зато в работе всей

Нету стёртых оборотов,

Тягомотин и соплей.

Что ему журналов травля?

Сын задавленных крестьян

Барина из Ярославля

Победил по всем статьям.

Дар его был равен доле,

А стиху был равен пыл,

Знал он слово золотое

И сильней себя любил.

Жизнь отдавши за удачу,

Миру, городу, селу

Загодя шепнул: «Не плачу,

Не жалею, не зову...»

1987

Жена Достоевского

Нравными, вздорными, прыткими

Были они испокон –

Анна Григорьевна Сниткина

Горлица среди ворон.

Кротость – взамен своенравия,

Ангел – никак не жена,

Словно сама Стенография,

Вся под диктовку жила.

Смирная в славе и в горести,

Ровно, убого светя,

Сниткина, Анна Григорьевна

Как при иконе – свеча.

Этой отваги и верности

Не привилось ремесло –

Больше российской словесности

Так никогда не везло.

1965

Жизнь

Горькое и долгое прощанье

С уходящим от тебя тобой,

И тому прощанью нет скончанья

Аж до самой крышки гробовой.

Тут не обретенье, а потеря,

Потому кидаешься в тоску...

Это я прочёл не у Монтеня,

Это я в своём нашёл мозгу.

Понимаю: мысли всех велики

Супротив такого пустяка.

Только то, что выудишь из книги,

Вряд ли приспособишь для стиха.

Так что ни Христу,

                          ни Заратустре,

Сколько им с горы ни говорить,

Не раскочегарить наши чувства

И печали не угомонить.

Будешь сам нести свой личный

                                             ужас,

Будешь сам вгонять в строфу

                                          свой вздор,

И как жизнь уходит,

                          обнаружишь,

Как холодным потом льёт из пор.

1986

Зачем?

Зачем луна тревожит меня

И не даёт уснуть?

А ночь зачем прекраснее дня,

Хотя с неё толку чуть?..

Зачем такое в ней колдовство,

Что сумрак света милей?

Зачем, когда не слышат его,

Безумствует соловей?

Зачем вода, и земля, и высь

Спасают одних себя?

Зачем единый утрачен смысл

И каждый себе судья?

Не оттого ли который век

Беспомощно одинок

И Бога отторгнувший человек

И человека – Бог?

1998

Золотое

Разновидностей не перечислить:

Золотое сеченье стиха,

Золотое сечение мысли

И высокого, и пустяка.

Золотое сеченье надежды,

Золотое сечение мук

И в сиротстве полночном, как прежде,

Снова речью становится звук.

Стиснул губы? Ещё крепче стисни

И сильнее ещё береги

Золотое биение жизни,

Выходящей из левой руки.

2001

Игра судьбы

Александр его удалил

В Кишинёв, а потом в поместье,

Чем свободою одарил,

Уберёг от уколов чести.

Мог в столице к полкам пристать –

И не выстрелил пусть ни разу,

Всё равно писать-рисовать

Воспретили бы, как Тарасу.

И какая б стряслась беда

Для России – не думать лучше...

А когда б не пошёл туда,

Сам извёл бы себя, замучил.

...В Петропавловке жёстко спать,

Если каешься без оглядки,

А в Михайловском тишь да гладь,

И с опального взятки гладки.

1987

Инерция стиля

Обретается мир с «не могу»,

С «не умею»... И некуда деться –

И  штурмует свою немоту

Неуверенный лепет младенца.

Это после придут мастерство,

И сноровка, и память, и опыт...

Но не стоят они ничего –

Повторять нынче может и робот!

Всё уменье – забудь и оставь,

Как бы громко оно ни звучало!..

Мёртвый тянется на пьедестал,

А живой начинает сначала!

Он идёт всякий раз от нуля,

Чтоб досталось побольше простора,

Неизведанность снова продля

И страшась, как позора, повтора.

Я прочёл где-то: «Если опять

С побеждёнными драться придётся,

Надо тотчас из армии гнать

Разгромившего их полководца».

Не хочу пожелать и врагу

Той судьбы мастака-генерала,

Потому-то меня «не могу»,

«Не умею» – всегда вдохновляло.

1986

Иннокентий Анненский

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Непризнания чашу испивший,

Средь поэтов добывший равенство,

Но читателя не добывший?

Пастернак, Маяковский, Ахматова

От стиха его шли

                             (и шалели

От стиха его скрытно богатого),

Как прозаики – от «Шинели»...

Зарывалась его интонация

В скуку жизни,

                         ждала горделиво

И, сработавши, как детонация,

Их стихи доводила до взрыва.

...Может, был он почти что единственным,

Самобытным по самой природе,

Но расхищен и перезаимствован,

Слышен словно бы в их переводе.

Вот какие случаются странности,

И хоть минуло меньше столетья,

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Никому не ответить.

1987

Колыбельная

Памяти Иосифа Бродского

В духоте чужого лета,

В атлантической тоске,

Некогда была пропета

Колыбельная треске.

Безнадёжна и прекрасна,

Вся – повтор, как «Болеро»,

Через время и пространство

Пробирала мне нутро.

В ней, совсем как у Равеля,

Вслед за темой волшебство

По спирали, не робея,

Шло до неба самого,

Грандиозно и толково,

Расширяясь каждый раз.

…Одиночества такого

Не встречал я отродясь.

И на родине, в неволе,

Тоже ненавидя сеть,

Понимал я, сколько боли

Надо, чтобы рыбам петь.

И меня, тоске на диво,

Для проклятого труда

Колыбельная будила,

Как архангела труба.

1996

Кривая

До свиданья! До лучших времён –

Не скажу, ибо лучше не будет,

И поклясться могу, умудрён,

Будут лучшие – нас позабудут.

Жизнь для будущего – ерунда,

И для нынешнего – не сахар.

Потому-то ещё никогда

Я не квохтал над ним и не ахал.

Не хитрил, не химичил, себя

Прямо с кожей от благ отрывая,

И меня, всё равно как судьба,

Всякий раз вывозила кривая.

2001

Маросейка

К счастью, наверно, а не на беду,

В прошлое нету лазейки...

Через полвека с довеском иду

Вечером по Маросейке.

И не припомню, со мной – не со мной

Все сверхпрошедшее было...

А Маросейка военной зимой

Выглядела уныло.

Хоть убирали на улице снег,

Еле тащились трамваи,

Утром и вечером чуть не у всех

Пуговицы обрывая.

Тощий, в обноски отцовы одет –

Нищего быта гримаса, –

Был я подростком пятнадцати лет,

Словом, ни рыба, ни мясо...

И пронеслись за какой-нибудь миг

Эти с лихвою полвека!..

И Маросейкой спасаюсь от них,

Тяжко дыша, как от бега.

Мало чего мне уже по плечу,

Но перед самым погостом

Что-то шепчу и чего-то мычу,

Как ошалелый подросток.

1996

Молодая поэзия

Поэзия молодая,

Тебя ещё нет почти,

Но славу тебе воздали,

Не медля, твои вожди;

И те, лет кому семнадцать,

Кому восемнадцать зим,

Уверены: всё – эрзацы,

И надо дерзать самим;

И надо смахнуть с насеста

Заевшихся стариков,

Преемственность и наследство,

И прочую смерть стихов.

Тут сразу без сиволдая

Закружится голова.

Поэзия молодая,

Наверное, ты права.

Но нынче поменьше к лире

Приставлено сторожей,

И ей одиноко в мире,

Свободнее и страшней.

И душу ободрить сиру

Пред волею и бедой

Навряд ли сейчас под силу

Поэзии молодой.

1987

Музыка для себя

Словно бы в перекличке

Банджо и контрабас –

За полночь в электричке

За город мчался джаз.

Скопом на барабане,

Струнах и на трубе

Что-то своё лабали

Лабухи о себе.

Видно, нет счастья слаще,

Чувства растеребя,

Мчать по равнине спящей

С музыкой для себя!

...Музыка в электричке,

Смысла в тебе – ничуть,

И потому-то трижды

Благословенна будь!

Кто ты ни есть – искусство,

Почва или судьба –

Нету в тебе паскудства,

Музыка для себя!

Только восторг свободы

Да разворот души –

И никакой заботы,

Проповеди и лжи!

...Сильно меня задела,

Ужасом осеня,

Исповедь без предела,

Музыка для себя!..

1980

На кладбище

Памяти Б. Слуцкого

Хоть здесь у вас, не скрою,

Явная благодать,

Я подошёл к надгробью:

Надо потолковать.

Мёртвому не погудка

Хоть барабан, хоть стих...

Вот и скажу, как будто

Вы и сейчас в живых.

Здесь вам теперь не место!

Нынче нельзя нам врозь,

Врозь, когда наконец-то

Стронулось, началось!

Время пошло хорошее,

Да нелегко идёт.

Горько, что отгорожены

Вы от его тягот.

Вы, кто был ярок давеча,

Здесь позарез нужны,

А не на старом кладбище

Рядом с прахом жены.

Время идёт погожее,

Тяжко ползёт из мглы...

Жалко, что вы не дожили,

С ходу бы подмогли.

1986

Начало

Я в таком прохлаждался вузе,

Где учили писать стихи.

На собраньях по нитке в узел

Собирали мои грехи.

Выявляли космополитов,

Чтобы щёлочью вытравлять,

И с товарищем у пол-литров

Стал я донышки выявлять.

Слава робкой его улыбке,

Что в те годы была светла,

Слава белой как свет бутылке,

Что от подлости сберегла.

Слава девушкам в главном парке,

Бесшабашным студенткам тем,

Что не очень-то были падки

До высокоидейных тем.

Слава юности, что соплива

И наивна была весьма.

Слава армии, что забрила

И в «телятнике» повезла.

И «губе» хвала, где душою

Отдыхал от сплошной «уры»,

И Отечеству, что большое

И припрятало до поры.

1965

Недоговорили, недоспорили...

Л. К. Чуковской

Недоговорили, недоспорили,

Хоть с хрущёвских говорили пор,

А на Вашей новой территории

Не могу продолжить с Вами спор.

Длинные неистовые диспуты

Вовсе не о поиске пути

И немыслимой российской истины,

Днём с огнём которой не найти;

Долгие дискуссии по проводу

Не о долге и не о правах,

Не о счётах к Берии – Андропову,

Больше – о поэтах и стихах.

Всякий раз опять, сначала, сызнова,

Под подслушек заунывный свист,

Утверждали наше разномыслие,

Что надёжней было всех единств.

Недоговорили, недоспорили...

И теперь, в недолгий перерыв,

Я на прежней маюсь территории,

Недоспорив, недоговорив.

1996

Ностальгия

Нас такие

Ковали деспоты!..

Ностальгию хлебали с детства мы

И не скепсису,

Не иронии,

А доверились

Жажде родины.

Боль по родине,

По отечеству

Не пародии

Человечности!..

Поразила

Нас скорбь нелепая

По России, которой не было…

1964

Отходная. Последняя нелюбовь

Условье наших смутных дней...

Баратынский

Господи, до чего ж настырна

И настойчива, и смела:

Обложила с фронта и с тыла,

Возомнила: её взяла.

Разрешение всех загадок,

Разрушение всех цепей,

Дай прожить дней моих остаток

Без назойливости твоей.

Но, решив, будто всех мне ближе,

Пристаёшь в ночные часы.

Хорошо хоть, в упор не вижу

Ни косы твоей, ни красы.

Отвали! Ну чего прилипла?

Поживём хоть немного врозь.

Отвали! – повторяю хрипло,

Голос мой ослабел от просьб.

Ни любви никакой, ни страсти

У меня ни в одном глазу.

Но не вечно мужское счастье –

Скоро сам к тебе приползу.

2001

Памяти А. Бека

Помню, как хоронили Бека.

Был ноябрь,

              но первые числа,

Был мороз,

                но не было снега,

Было много второго смысла.

И лежал Александр Альфредыч,

Всё ещё не избыв печали,

И оратор был каждый

                                сведущ,

Но, однако, они молчали

И про вёрстки,

                      и про рассыпки,

Что надёжнее, чем отрава,

Что погиб человек

                     от сшибки,

Хоть онколог наплёл:

                             от рака.

...Ровно через седьмую века –

Десять лет и четыре года –

Наконец, печатают Бека

И в театры толкают с ходу.

Вновь звезда ему засияла,

Предрекает горы успеха –

И спектакли, и сериалы...

Но не будет живого Бека.

И не ведает Бек сожжённый

О таком своём часе звёздном

И, в тоску свою погружённый,

Счёт ведёт

                 рассыпкам и вёрсткам.

...Я судьбу его нынче вспомнил,

Я искал в ней скрытого толка,

Но единственно,

                        что я понял:

Жить в России надобно долго.

1986

Париж

Давай полетим в Париж.

Не отвергай идею.

Вдруг сможем, слетаем лишь

Всего на одну неделю.

Мы вместе давным-давно,

И ты всё родней и ближе,

Но хочется всё равно

Взглянуть на тебя в Париже.

Увидеть Париж сейчас –

Конечно, мечта и бредни,

И всё-таки это шанс,

Решительный и последний.

И после, как скрутит боль,

Припомним, как мы в Париже

Неделю жили с тобой,

И вдруг станет боль потише...

Давай полетим, пока

Не отменены полёты,

Действительны паспорта

И трезвы пока пилоты.

Наверно, сообразишь –

Чтоб как-нибудь, так ли, этак,

Увидели мы Париж

Впервые и напоследок.

1996

Перемены

Считали: всё дело в строе,

И переменили строй,

И стали беднее втрое

И злее, само собой.

Считали: всё дело в цели,

И хоть изменили цель,

Она, как была доселе, –

За тридевятью земель.

Считали: всё дело в средствах,

Когда же дошли до средств,

Прибавилось повсеместно

Мошенничества и зверств.

Меняли шило на мыло

И собственность на права,

А необходимо было

Себя поменять сперва.

1993

Победительница

Многострадальная держава,

Речь Посполита!

А род Израйлев обижала

Вполне открыто.

И до, и после Холокоста,

Да и во время,

Не вспомнивши, что Матка Бозка

Всё ж дочь еврея…

Не устрашась хулы-охулки,

Давясь от спеси,

И при Пилсудском, при Гомулке,

И при Валенсе,

Взметнувши гнев, как хворостину,

Отринув пользу,

Гнала, гнала их в Палестину,

Любивших Польшу…

Многострадальная держава,

Веками бита,

Свою победу одержала

Речь Посполита.

Прошла сквозь бури и невзгоды,

Осталось малость:

Сквозь суд Истории всего-то

Пройти осталось.

1994

Подражание Вийону

Жизнь безобразнее стихов,

Грехи прекрасней добродетели,

Низы опаснее верхов,

Несчастней киллеров свидетели.

Всего огромнее – чуть-чуть,

Всего свободнее в империи…

Особый у России путь

И полное в него неверие.

1999

Поздняя осень

Осень поздняя, что ты такое?
Не постигну твоё раздвоенье:
То уносишь ты сон, беспокоя,
То даруешь умиротворенье.

Осень поздняя – время позора,
Не косы, а заржавленной бритвы,
Не хозяина, а мародёра,
Что оставил пейзаж после битвы.

И хотя небеса не синее,
Но простора и воздуха много,
Оттого-то и веришь сильнее
Поздней осенью в Господа Бога.

Поздней осенью – хворь и усталость,
И рассветы, как полночи, серы...
Поздней осенью вряд ли осталось
Что-нибудь, кроме смерти и веры.
 

1999

Пролог

Не итогом, а только прологом

Оказались и жизнь, и судьба.

Убежавшим с уроков пророком

До сих пор ощущаю себя.

Правда, напрочь изношено тело,

А другого – увы! – не дано,

Но беспечности нету предела

И доверчивости – заодно.

Что томило меня, то осталось

Полстолетья с довеском спустя...

Перед миром – я рухлядь и старец,

Перед словом – всё то же дитя.

2001

Рифма

Не владею белым стихом

Для себя, для своей работы.

Белый стих пополам с грехом

Истребляю на переводы.

Белый стих меня не берёт

Ни в балладах, ни даже в песнях,

Не познал я его высот,

Не гулял в его тайных безднах.

Помню, в молодости с тоской,

Ошалелый и оробелый,

Я глядел, как наставник мой

Километры гнал пены белой.

Этих тысяч двенадцать строк,

А быть может, ещё поболе,

Я без рифмы жевать не мог,

Как жевать не могу без соли.

...Рифма, ты ерунда, пустяк,

Ты из малостей – микромалость,

Но стиха без тебя никак,

Хоть зубри, не запоминалось.

Рифма, ты и соблазн, и сглаз,

Ты соблазном и сглазом сразу

Отравляешь лирикой нас,

И несём её, как заразу.

Рифма, нет на тебе креста,

Ты придумана сатаною,

Но и жизнь без тебя пуста,

Хоть намучаешься с тобою.

1986

Свобода

Не готов я к свободе –

По своей ли вине?

Ведь свободы в заводе

Не бывало при мне.

Никакой мой прапрадед

И ни прадед, ни дед

Не молил Христа ради:

«Дай, подай!» Видел: нет.

Что такое свобода?

Это кладезь утех?

Или это забота

О себе после всех?

Неподъёмное счастье,

Сбросив зависть и спесь,

Распахнуть душу настежь,

А в чужую не лезть.

Океаны тут пота,

Гималаи труда!

Да она ж несвободы

Тяжелее куда.

Я ведь ждал её тоже

Столько долгих годов,

Ждал до боли, до дрожи,

А пришла – не готов.

1987

Сигарета

Надёжная вещь сигарета!

Сдави-ка покрепче в зубах,

Зажги – и не выдашь секрета,

Что дело и вправду табак.

Попыхивает светло-синий

Дымок её – символ добра,

И кажется: смирный и сильный,

Спокойно дымишь, как гора.

Какие огромные горы!

И море у самой горы!..

Какие кругом разговоры!

А ты втихомолку кури,

Молчи, что изъедены нервы,

О том никому невдомёк,

Поскольку достойно и мерно

Восходит весёлый дымок.

Хватает позора и горя,

А всё-таки не обличай:

Покуривай, как крематорий,

И всё это в дым обращай.

Пускай докатился до ручки

И весь лихолетьем пропах,

Но это не видно снаружи –

Торчит сигарета в зубах.

Я сам за неё укрываюсь

И что-то таю и темню,

Справляю последнюю радость,

Одну за другою дымлю.

1969

Слово и музыка

Слова, слова, слова –

Безумная работа.

Вернусь к ней. Но сперва

Мне музыки охота.

Я прежде к ней был глух...

И вдруг среди дурдома

Опомнился: вокруг

Руины да проломы.

Покуда не начну

Свои безумства снова,

Я музыки хочу –

Грянь, музыка, как слово,

Во мне самом, внутри,

Не выплеснись наружу,

Гармонией смири

Издёрганную душу.

2000

Смеляков

Не был я на твоём новоселье,

И мне чудится: сгорблен и зол,

Ты не в землю, а вовсе на север

По четвёртому разу ушёл.

Возвращенья и новые сроки

И своя, и чужая вина –

Всё, чего не прочтёшь в некрологе,

Было явлено в жизни сполна.

За бессмертие плата – не плата:

Светлы строки, хоть годы темны...

Потому уклоняться не надо

От сумы и ещё от тюрьмы.

Но минувшее непоправимо.

Не вернёшься с поэмою ты

То ль из плена, а может, с Нарыма

Или более ближней Инты.

...Отстрадал и отмаялся – баста!

Возвышаешься в красном гробу.

Словно не было хамства и пьянства

И похабства твоих интервью,

И юродство в расчёт не берётся,

И все протори – наперечёт...

И не тратил своё первородство

На довольно убогий почёт.

До предела – до Новодевички

Наконец-то растрата дошла,

Где торчат, как над лагерем вышки,

Маршала, маршала, маршала.

...В полверсте от литфондовской дачки

Ты нашёл бы надёжнее кров,

Отошёл бы от белой горячки

И из памяти чёрной соскрёб,

Как ровняли овчарки этапы,

Доходяг торопя, теребя,

Как рыдали проклятые бабы

И, любя, предавали тебя...

И совсем не как родственник нищий,

Не приближенный вдруг приживал,

А собратом на тихом кладбище

С Пастернаком бы рядом лежал.

1972

Смерть Хемингуэя

Это право писателя

Подставлять пуле лоб.

Так что необязательно

Сыпать мненья на гроб.

Это право художника

Знать шесток свой и срок.

И примите как должное.

И поймите как долг.

Никакой здесь корысти,

И не стоит карать:

Это воля артиста

Роли не доиграть.

Если действо без цели

И дерьмо режиссёр,

Рухнуть прямо на сцене

Доблесть, а не позор.

1961

Соперник

Что делать: быть или играть? Вот в чём вопрос.

А, впрочем, никакого нет вопроса.

Кто до себя – как личность – не дорос,

Тот изъясняется многоголосо.

И норовит у каждого занять

То интонацию, то жест, то фразу,

Чтобы сыграть, но не себя опять,

А нечто усреднённое и сразу.

Соперник растранжиривал свой пыл

На скетчи, сценки или водевили...

А что до Слуцкого, то Слуцкий просто был.

И не играл. За это не кадили.

2001

Сорок лет спустя

Подкидыш никудышных муз

И прочей нуди,

Я скукой день-деньской томлюсь

В Литинституте.

И замыслов невпроворот,

И строчек вздорных...

А за окном асфальт метёт

Упорный дворник.

Сутулый, тощий, испитой,

Угрюм он, болен.

Но шут с ним и с его бедой –

Я дурью полон.

...Когда бы знать, что он лишён

Других доходов,

Что от журналов отлучён

Отцом народов,

С того и проза тех времён

Вдруг стала тусклой...

Зато просторный двор метён

Литинститутcкий.

...Всю жизнь гляделся я в себя,

А в ближних – мало.

И всё равно его судьба

Меня достала.

Такой или сякой поэт,

Я кроме смеха

На склоне века, склоне лет –

Уборщик снега.

Кого от нашего житья

Возьмут завидки?

Он от чахотки сник, а я –

От щитовидки.

...Тащу отверженность, не гнусь,

Не бью поклонов,

Но перед вами повинюсь,

Андрей Платонов!

И сорок лет спустя молю:

В своём зените

Простите молодость мою,

За всё простите –

За спесь, и чёрствость, и сполна

Ещё за скуку,

С какой глядел я из окна

На вашу муку.

1985, январь

Среди рокового разгула...

Люблю и ненавижу...

Катулл

Среди рокового разгула,

Который пронёсся не мимо,

А вихрем кружит по стране,

Я всё повторяю Катулла,

Поэта погибшего Рима,

И два его чувства во мне.

Когда демократия денег –

Никчемны другие права,

Теперь и для самых идейных

Они как трава, трын-трава...

Распад, и раскол, и разброд,

И каждый истошно орёт:

«Даёшь возрожденье России!..»

Да вот непонятно какой...

Похоже, с сумой и клюкой

От шоковой сверхтерапии.

Не знаю, что станется с нами:

Навряд ли спасти доходяг

Сумеют трёхцветное знамя

И птаха о двух головах.

Хотя в эти дни занесён

Из малопристойных времён,

Я всё-таки весь не оттуда,

И скорбные строки свои

О ненависти и любви

Шепчу наподобье Катулла...

1996

Трава

О чем трава поёт

Средь ночи и к утру?

Не знаю многих нот,

А слов – не разберу.

И потому стихам

В который раз, – увы! –

Души не передам

И музыки травы.

…Касался многих тем,

Свергая все и вся,

Но, кажется, не тем

Я вовсе занялся.

И нынче все права

На все свои труды

Я б отдал за слова

И музыку травы.

2000

Трофейный фильм

Гр. Бакланову

Что за бред? Неужели помню чётко

Сорок лет этот голос и чечётку?

Мочи нет. Снова страх ползёт в серёдку,

Я от страха старого продрог.

До тоски, до отчаянья, до крика

Не желаю назад и на полмига,

Не пляши, не ори, молчи, Марика,

Но прошу, заткнись, Марика Рокк.

Провались, всех святых и бога ради!

Нагляделся сполна в своей досаде

На роскошные ядра, плечи, стати

Со своей безгрешной высоты.

Ты поёшь, ты чечётничаешь бодро –

Дрожь идёт по подросткам и по одрам –

Длиннонога, стервоза, крутобёдра,

Но не девушка моей мечты.

Не заманивай в юность – эту пору

Не терплю безо всякого разбору,

Вся она мне не по сердцу, не впору.

Костью в горле стала поперёк.

Там на всех на углах в усах иконы,

В городах, в деревнях тайги законы,

И молчат в серых ватниках колонны,

Но зато поёт Марика Рокк.

Крутит задом и бюстом иноземка:

Крупнотела, дебела, хоть не немка.

Вожделенье рейха и застенка,

Почему у нас в цене она?

Или всё, что с экрана нам пропела,

Было впрямь восполнением пробела?

Или вправду устала, приболела

Раздавившая врага страна?

Ты одно мне по нраву, наше время!

Для тебя мне не жаль ни сил, ни рвенья.

Только дай мне ещё раз уверенья,

Что обратных не найдёшь дорог.

Ты пойми: возвращаться неохота

В дальний год, где ни проблеска восхода,

В тёмный зал, где одна дана свобода –

Зреть раздетую Марику Рокк.

1986

Удача

Откровенной усмешки не пряча,

Телесами окрестность маня,

Шла по улице нашей удача

Не навстречу, а мимо меня.

Поглядела хотя бы вполглаза!..

Но не смотрит, не видит в упор

И по улице нашей, зараза,

Всё идёт, всё плывёт с давних пор

Не навстречу – всё мимо и мимо,

Молода, дерзновенна, грешна,

Но затравленному нелюдиму

Чёрта в ней и какого рожна?..

Гнёт меня от годов и от ветра,

Не хватает ни сил, ни огня,

А удача плывёт – что за стерва?! –

Не навстречу, а мимо меня.

1995

Ускорение

Точно в дубненском ускорителе,

Разнесли, разогнали дни…

Кто родители их, творители,

Разорители – кто они?

Шандарахнуты и шарахнуты

Порознь, вместе и все подряд,

Словно всюду ожили шахматы

И ведут себя, как хотят.

Словно вылезло всё, что выжило,

И немедля пошло вразнос…

Ни Ботвиннику и ни Фишеру

Ничего б тут не удалось.

Понимаем, что станет вскорости,

Но, однако, не знаем, как

Ну хотя бы у самой пропасти

Перейти на нормальный шаг.

1990

Художник

Б. Сарнову

Умер Володя Вейсберг,

Умер без суеты,

Умер, наверно, весь бы,

Если бы не холсты –

Призмы, цилиндры, кубы –

В каждом ожог и шок...

Ради такой Гекубы

Он-то себя и сжёг.

Белым писал на белом,

Белым, как небытьё,

Чтоб за любым пределом

Вновь обрести своё.

Словно философ с кистью,

Истиной одержим,

Истиной, как корыстью,

Только одной и жил.

Сколько кругом ничтожных

Выжиг, лгунов, пролаз,

А вон какой художник

Всё-таки жил при нас.

1985

Эпоха

Не различу, прекрасна ли, убога,

Не разберу, слаба или сильна,

Да только это не моя эпоха

И это вовсе не моя страна.

Та и другая будто неживая,

Куда живей кладбищенский покой,

С того и оставаться не желаю

В другой эпохе и в стране другой...

2001