Владимир
Гольдштейн

Бездарность

Бездарность – то же совершенство,

Лишь искажённое слегка,

Жужжаще-сладкое блаженство

Беспечной пчёлки у цветка.

Росянка жадная гордыни

Проглотит, чавкнув, на века

И безупречности богиню,

И бесталанности божка...

Одной лишь Истины оставит

Снаружи пряный аромат –

Той, что создателя не славит,

В лавровых кущах нежа взгляд.

И снова терпкое дыханье,

Объединяющее Свет,

Притянет пчёлкино жужжанье –

И гениальное, и нет...

Зима в городе

Мёрзнут длинноногие красотки

на трамваях и щитах реклам,

Супермаркет ломится от водки –

нашего ответа всем ветрам.

Где-то за экватором – кокосы,

кондиционеры трут фреон...

Мы не там. Мы здесь. Мы – эскимосы

за промёрзшим кружевом окон...

Где-то в небе – полный ноль и вакуум,

по сравненью с ним, у нас жара,

Да ещё и снег нарядной ватой

разукрасил праздников парад,

И ещё не выбросили ёлки,

и ещё не начался февраль –

Влажных льдинок острые осколки

на боках машин терзают сталь.

В дефиците соль, песок и где-то

затерялись те, кто исчеркать

Должен был всем этим до рассвета

тротуаров белую тетрадь.

На её листах – безумство линий

в трафаретах стоп и кляксах лап,

И бездомный пёс у бровки стынет,

закусив в зубах язык, как кляп.

И совсем не верится в бутоны,

в пот на лбу и крем от комаров,

В то, что будет зной – где всё застонет

от тоски по ласкам холодов...

Любимый

Не зови меня, любимый,

В этот душный, скучный город –

Я от птиц неотделима,

Гор, созвездий и цветов...

Ты прости меня, любимый,

За ночей безлунных холод,

Уносящий сердце мимо

Чистоты моих садов...

Не проси меня о воле,

О бескрайнем счастья поле,

О слепящей сладкой доле

Без щемящей чаши слёз...

Отыграй без маски боли

Все разученные роли,

Что в дурман земной юдоли

Сквозь туман миров принёс...

Ты – меня с собою носишь

Ты у звёзд прозренья просишь,

Ты тяжёлый путь не бросишь,

Предначертанный судьбой.

Я люблю тебя безбрежно,

Безнадёжно, белоснежно –

Потому что неизбежно

Мы расстанемся с тобой...

Я – душа твоя, любимый!

Я останусь пилигримом

В этой вечности усталой,

Пламенеющей в висках,

Я вольюсь в поток незримый

Шестикрылым Серафимом,

Предрассветной зорькой алой,

Навсегда забывшей страх...

Ты – росою обернёшься,

Листьев радужной метелью,

Дымом труб в объятьях ветра,

Свежим ритмом новых рифм...

И улыбкой отзовёшься,

Приподнявшись над постелью,

И поняв, что я бессмертна –

В белой ризе Суламифь...

Мой остров

Послевкусием лет рассыпается каменный остов

Из остывших надежд, из туманной забытой любви…

В разноцветном нигде ждёт меня мой Таинственный остров,

Неземной и земной – хоть совсем неприглядный на вид...

Там на колких кустах перезревшие гроздья желаний,

Там и ветер, и снег – но они не мрачны, а ручны,

Там вещей никаких, там меж сосен – ни знаний, ни зданий,

Только блики заката, предлунным знаменьем точны,

И гора до небес, на которую можно подняться

Лишь под взглядами звёзд и без скучных ненужных причин,

И пещера, где в озере так обожает купаться

Странный маленький Дух, очень старый – наверное, джинн…

И ещё на тропе, проходящей сквозь джунгли и сердце,

Сшита вся из уставших, опущенных длинных ресниц,

Терпеливо открыта почти незаметная дверца

С приглашением в свет – за пределы границ и глазниц.

И когда уж совсем, и когда даже больше, чем худо,

И когда даже воздухом больше наесться невмочь,

Мне навстречу скользит мой Таинственный, чтобы – о чудо! –

В сотый раз, как в последний, с собой унести меня прочь…

Начало

Когда осенняя усталость

Опавших дней ерошит ком,

Все чаще светится Начало –

Беспечным ярким маячком.           

Нет, не становится он дальше,

Не меркнет луч сквозь толщу лет,

В нем нет ни горечи, ни фальши –

Лишь ожидание побед...

Там – ни обид, ни расставаний,

Там – пляж и лодка… А, потом –

Жюль Верна томик на диване

И хлеб, натёртый чесноком.

С мышами старая квартира

И мост, нависший над рекой,

А, на углу – киоск с «Пломбиром»

И газированной водой…

Варенья сладкий пар и мама

Над ним в косынке у плиты,

И грозный шмель, что так упрямо

Сквозь щёлку в форточке летит,   

Каникул летних праздник длинный,

Дневник, забытый на столе,

Грязь во дворе из мокрой глины

И в новом Оперном балет,

Между кривых берёз ворота,

Мяч, что в броске придётся брать,

И лишь одна в купе забота –

Подольше ехать и не спать...

Педали новой «Украины»

В мельканье напряжённых ног,

И сигаретный дым иссиний

Вокруг толпы у касс кино…         

Зимой – волшебное дыханье

Смолистой ёлки у двери,

И новогодние страданья,

Чтоб снегом праздник одарил.      

Финты Харламова в хоккее, –

И вечный проигрыш в футбол,

Красавец-Штирлиц в портупее,

Генсек – в бровях, но без зубов…

Все не ушло, все – здесь, осталось,

Через завалы лет и скверн

Горит лампадкою Начало,

Где мяч,

           педали,

           и Жюль Верн…

Нежная осень

Совершилось совершенство

Меж пяти подножий сосен,

Где блаженство от главенства

Влажной власти слова осень,

Где наградой для парада

Ежегодного предзимья –

Моросящая отрада

Перед сладкой спячкой зимней.

Соскользнуло совершенство

Свежим ветром с верхних веток –

Надземельное блаженство

Неземной прохладой светит.

В блёстках-бусинках у белки,

Беспокойно-беззаботной

Зреет знак пурги-побелки

И зимы за-поворотной.

Но пока до поворота –

Павших листьев прелый месяц,

И сверкает для кого-то

Снежным светом млечный Месяц…

* * *

Непослушные бусинки рифм скачут прочь от постылой бумаги,

И шальной кавалькадою строф изувечен зануда-размер,

Рой метафор безвольно поник, уронив гордых образов стяги,

А шеренги эпитетов вдруг обратились в беззубых химер...

Но в последний решающий миг, что остался до Армагеддона

Безнадёжно смотрящих с небес всех моих не рождённых стихов,

Я успел зачерпнуть из души свет скрижалей святого Закона,

По которому велено мне улететь от земных кандалов. –

Исполняя безмолвный приказ, расплавляющий бренное тело,

Я удушливый разум терзал, чтобы логики шёпот затих,

Мёртвых мыслей компьютер сломав, я притронулся к звёздам несмело

И на млечном экране зари выжег жаром зрачков этот стих...

Снежные люди

Оттрубили беспечные трубы

Душных месяцев липкий сезон...

Мы с тобою – зимы однолюбы,

Мы зовём холодов перезвон...

Мы не славим ленивое «настье»

Без приставки бодрящего «не»

И не дарим сонет сладострастья

Оглушённой котами весне.

Мы колючую бархатность елей

Не испачкаем слизкостью луж –

Где гремят воробьистые трели,

Заглушая симфонию стуж...

На июльских людей непохожи,

Мы не можем с тобой, как они,

Приручать нежно-бежевой кожей

Бесполезно-бесснежные дни...

* * *

Уже включили фонари,

И мост расплющился в тумане…

Не надо слова – подари

Мне этот город на прощанье.

Его сложу в корзинки крыш,

Перевернув их незаметно,

И подарю, пока ты спишь,

Его тебе же – но рассветный…

Час Быка

«Час Быка» – самое глухое ночное время, когда по древним поверьям,
силы тьмы господствуют на Земле, чтобы потом
смениться спасительным рассветом.

Предрассветная Варшава

Снежной свежестью дышала,

Укрывая чёрной шалью

Разнозвездие огней,

Тишина уснуть мешала,

Тишина в ушах шуршала

И душила одеялом,

И никак не сладить с ней...

Семь часов до самолёта –

Незавидная работа

В гордом брюхе «Мариотта»

Переваривать комфорт...

За сбежавшим сном охота

В толчее мыслеворота

И закрытый для полётов

За окном аэропорт.

Шесть часов до самолёта…

Пять часов... А может кто-то

Изобрёл для поворота

Этой ночи томный пир?

Поворота в жизни драме,

Где зовёт в оконной раме

За туманными огнями

Редкий рейс в рассветный мир...

Никакого ожиданья

В бесконечности лежанья –

Только сонных рифм дрожанье

На свернувшемся листке...

Чёрно-белая безбрежность,

Тишиной укутав снежность,

Распахнула неизбежность

В приоткрывшейся руке....