Владимир Ершов

Владимир Ершов

Все стихи Владимира Ершова

* * *

 

...Моя усталая спина,

Как не открытая страна,

Где горы, как извивы мышц,

Где ни провинций, ни столиц…

 

Смотри, мой загорелый торс

Лежит, как остров Барбадос,

Один среди покатых волн,

Ещё не принятый в ООН.

 

Там, на подобье бороды,

По всей горе растут сады,

И, дым стремя за океан,

Как трубка, пыхает вулкан…

 

Возьми теодолит стократный

И нанеси меня на карты,

Добавь на маяках огня

И мною назови меня.

 

И, обойдя меня по кругу,

Найди лесистую округу,

Там, на скале, забытый храм

Тоскует по твоим рукам.

 

Болдино

 

Болдино – остров в разливе холеры.

Утлый ковчег, пересыльный уют.

В милой Москве все стройны кавалеры,

Складно рифмуют и сладко поют.

Длится и длится моё заточенье,

Тянется пряжи суровая нить.

Славное здесь, у хозяйки, печенье

Жаль, только некого им угостить.

Жаль, что давно не слыхать колокольцев,

Жаль, что напрасно бунтует вино –

Светит, не грея, осеннее солнце,

Жарко лампада горит, да темно.

В этой глуши без вестей, без привета,

В этой заброшеннейшей из Россий

Вся-то радость – молчать до рассвета,

Жечь понемногу святой керосин.

Что же так быстро смолкает кукушка,

Что же так робко стучится мороз.

Выпить нам, что ли, да где ж эта кружка –

Вечная тема и вечный вопрос.

 

ноябрь 1985

 

 

* * *

 

Л. С.

 

В любви не должно быть скупых и несмелых,
И это важнее всего.
Она ничего от него не хотела,
Кроме него самого.

Любовь бывает огромной, как море,
Но море больше любви.
Они потерялись в далеком оффшоре,
На разные сев корабли.

У каждого был свой порт назначенья,
Там ждали людей и груз.
Разлука порою даёт облегченье,
Но чаще – печаль и грусть.

Одна и та же звезда им светила
И за собою вела.
Он вышел на берег в порту Джексонвилла,
В порту Барселоны – она.

Надежда их одинакова грела,
И это прекрасней всего.
Она ничего от него не хотела,
Кроме него самого.

Она стала петь в портовых тавернах,
Он стал игроком крутым.
Потом записался в легионеры,
Когда проигрался в дым.

Судьба затянула разлуку на годы,
А может быть, навсегда,
Но в небе Испании, в небе Анголы
Одна им светила звезда.

 

* * *

 

В сторону моря лишь изредка смотрит старик –

Ялик рыбачий пошёл на столярный верстак.

Белая чайка вопит вопрошающе:

– Тик?

Чёрная чайка, помедлив, ответствует :

– Так!

Если внимательно вслушаться в чаячий крик,

Можно проведать, что в сердце скрывает рыбак…

Белая чайка вскричит с удивлением:

– Тик?

Чёрная чайка ответит задумчиво:

– Так!

Незачем в гиблое море ходить напрямик,

Только за рыбою, иль за товарами, но не за так.

Белая чайка клекочет уверенно:

– Тик!

Чёрная чайка лишь вскликнет от горечи:

– Так?

Гребни седые, дырявые сети, текучий песок

Всё неминуемо втянет в воронку циклон.

Белая чайка за стаей метнётся

наискосок,

Чёрная чайка в закатный уйдёт небосклон.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

 «Успейте хоть что-нибудь спеть, хоть в полголоса,

До грохота в дверь, до команды «подъём»

Александр Брунько

 

Ваш аккаунт взломает в пятнадцатом веке

Органист из собора Нотр-Дам де Пари.

Ваши дети родятся при хане Узбеке,

Вашей тёщею станет мадам Бовари.

Вам кредит будет выдан пушниной и мёдом.

(ВПШ. Краткий курс. Натуральный обмен.)

И отводит привычно свой взгляд воевода.

Потому, что купец подпилил свой безмен.

Завершится сей век чехардою формаций.

Строй на строй, баш на баш, и закон на закон.

Ужаснётесь, увидев, как джинсовых граций

На аркане уводят в османский полон.

Будет пир на весь мир, где Нерон, виночерпий,

Будет потчевать всех кахетинским вином…

Он какое-то время ещё вас потерпит,

А потом грохот в дверь и команда «подъём!».

 

 

* * *

 

Владимиру   Бабушкину

 

Вблизи от меотийских струй,

Вдали от денежных потоков

Напрасно всё, как ни бунтуй –

Осталось думать о высоком.

 

Закрой ладонями лицо,

Таи печаль высоких знаний,

Ведь всё наследие отцов –

Лишь стопка подписных изданий.

 

А там, лишь только дотянись,

В шкафу отца, за дверцей дальней,

Мундир, впитавший пыль столиц,

Да поминальный звон медалей.

 

13 июля 2010 года

Танаис

 

* * *

 

Вдруг вспомнил, как по малолетству

Я ездил в транспорте советском.

Шли годы, отслужил, женился,

А он совсем не изменился.

Тогда  не знали на планете

Про  факсы, блоги и соцсети,

И новости мы узнавали,

Трясясь в раздолбаном трамвае –

…что  где дают…

…про планы НАТО…

…чтоб жить вам  на одну зарплату!

…базар – вокзал…

…шило на мыло…

…в авоське ливерной полкила…

Но надо продышать умело

Глазок в окне заледенелом,

А там…  огни…  поля… предгорья,

Как в чёрно-белом мониторе.

 

17.01.15

 

* * *

 

Ветер ставней стучит, как теряющий ход метроном.

Кто заводит его, и какими ключами – не знаю…

Виноградные лозы вползают ночами в пустеющий дом,

А потом на рассвете назад уползают.

 

Говорят, жёлтый полоз живёт под порогом при входе в тот дом.

Я не видел его, но тогда кто же пьёт молоко из фаянсовой чашки.

Да и сам я в его неподвижных зрачках зыбок, словно фантом,

Словно гость запоздалый, незваный, никчемный и зряшный.

 

Говорят, что когда-то и вправду я был молодым,

Но однажды меня у ворот городских обобрали менялы,

И теперь в том дому я имею лишь право на дым,

Пряный дым, что от углей хромого в заплатах мангала.

 

* * *

 

Л. Б.

 

Дышу сквозь волосы твои,

Как сквозь букет степных растений.

Давай не будем о любви –

О ней расскажут наши тени.

Пусть на побеленной стене

То отстранясь, то вновь сливаясь

Поведают тебе и мне,

Как в сердце набухает завязь.

Как обессиленный восход

Сливается с зарей вечерней,

И каждой ночью зреет плод

Любви бесхитростной никчёмной.

И неизменно, каждый раз,

Когда мы спим совсем как дети,

Они обходятся без нас

И умирают на рассвете.

 

24 марта 2002

 

 

* * *

 

Если Суд неминуем, пускай же Всевышний Судья

По новой меня призовёт из полынного праха,

Пускай, как и встарь, возвращая на круги своя,

Вновь кружит меня в переулках холодная Прага.

Если есть у Создателя каждому план на потом,

Пусть устроит, что б стал я не Цезарем, и не Улиссом с Итаки,

Пусть я стану большим многомудрым котом,

Чтобы жить в Златой Праге, у антиквара в старинной лавке.

Я любил бы лакать молоко из пиалы династии Минь,

И дремать в мягком кресле времён Габсбургов или Бурбонов,

И, как визирь, взирать с антресолей на знатоков и разинь,

И листать вечерами Плутарха или Страбона.

Я любил бы смотреть, как лукавят факир и жонглёр,

А потом до утра по клеймёной гулять черепице,

Чтобы слышать порой, как из Прашной, с немыслимых пор,

Песню Сольвейг поёт мне вдогонку слепая певица.

 

17 июня 2013 года

 

* * *

 

Живущий в каменном мешке,

Мечтавший жить на Барбадосе,

Он носит крест на ремешке,

Но Бога ни о чём не просит.

 

Он помнит смутно «Отче наш»,

Не блещет мудростью суфийской…

Он курит трубку «калабаш»

С ядрёной смесью латакийской.

 

Ни царь, ни гений, ни герой,

Рассудок не терял в азарте,

Но было так, что жил порой

Тем, что играл на биллиарде.

 

Хоть прикуп знает иногда,

Но так и не успел нажиться,

Ночные любит города,

И спать по Гринвичу ложится.

 

Он видит звёзды даже днём,

Живущий в каменном колодце,

Но стоит пожалеть о нём –

Ведь он почти не видит солнца.

 

* * *

 

Забытый в волости глухой,
Где краток слог и ближе звёзды,
Живу не сетью, не сохой,
Не промыслом и не извозом.
Друзья, прощаясь налегке,
Вдаль уходя с прозрачным взором
Нашли приют невдалеке –
За косогором.
И в дверь, закрытую на ключ,
Весь день, всю ночь стучался ветер
За тех, кто сир и невезуч,
Кто сгинул в нетях,
И пламя в каменной печи
То разгоралось, то едва мерцало…
Прочти мне что-нибудь, прочти
Из Марциала.
Про вещий гул стальных пружин,
Про их державный ход незримый,
Про тех, кто жизнь свою прожил,
Не видя Рима!
Не слышавших ни лязг мечей,
Ни поступь римских легионов...
Счастливых на земле ничьей,
И не в цепях, и вне закона!

 

22.05.10

 

* * *

 

Забытый навсегда возницею своим,

Вагончик цирковой,

насквозь пропахший гримом,

Рассохшуюся дверь тихонько отворим –

Дощатый свой уют на время подари нам.

Стекает стеарин агатовой слезой,

Нахохлившись сидят две птицы –

наши души.

Как спазмы тишины страшны перед грозой –

Скажи мне что-нибудь,

чтобы покой нарушить.

Пока слепой судьбе противится затвор,

Пока полынный дух из всех щелей сочится

Мы станем продолжать давно забытый спор,

Хоть знаем наперёд, что с нами приключится.

И пусть, как пена с волн, срывается глагол,

Пусть приступы любви

предшествуют разлуке –

Я снова пред тобой, как прежде, бос и гол,

И снова ты ко мне протягиваешь руки.

Качайся и трещи, бродяжий шарабан,

Забытый на краю степного бездорожья.

Давно уехал наш потешный караван.

Остались только мы лежать на утлом ложе.

Петляя меж холмов, уходит на закат

Тугая колея, и уж не слышен топот –

Сто лет наш балаган придётся нам искать

По спящим городам дряхлеющей Европы.

Любимая, пойдём с тобою наугад,

Ещё хватает сил, чтобы прощать друг друга,

И всем понятен смысл реприз и клоунад,

Пока любовь и боль, смеясь, идут по кругу.

И всё, что нужно нам,

чтоб удивить весь мир –

Дырявый шапито да платье из рогожи...

Кого там дурит вновь скучающий факир,

Кого там дразнит шут

своей сарматской рожей?

 

2 августа–22 ноября 2002 

Танаис–Ростов

 

* * *

 

Искал я мастера в одном глухом посёлке,

Что пишет изречения на шёлке,

Желал посыльных к вам заслать с цветами,

И в вашу честь сражаться на татами.

Но ничего из этого не вышло –

Бесценный шёлк в шкафу сточили мыши,

Посыльный заплутал в ночном квартале,

А на татами мне бока намяли.

………………....................................

Когда одним тщеславием мы живы,

Желаемое вряд ли достижимо…

………………....................................

Купил я домик на краю посёлка,

Ращу цветы, учусь писать по шёлку,

Завёл в дому кота,  а на татами

Сложу любого, словно оригами.

 

31.12.14

 

* * *

 

Как мало нам надо,
как дорого нам это стоит.
Последние дни перёлетною дышат тоскою –  
Осталось молиться
и чутко ловить каждый шорох.
Лети, моя птица, покуда не высохнет порох,
Покуда весна
будет робко стоять на распутье,
Для клетки твоей я запарю ивовые прутья,
Зерно разбросаю и сети поставлю по кругу,
И стану считать поезда, проходящие с юга.
И чтоб не смогла ты
дорогу найти объездную,
Все станции и полустанки переименую,
Сожгу в очаге
все листы договоров и хартий,
А чем мне тебя отогреть
в этом ветреном марте...

 

 

* * *

 

Клянусь пером и лучшею строкой,

Что мы с тобой отныне не знакомы!

Но почему меня бросает в дрожь,

Когда, не глядя, мимо ты идёшь,

Холодная как лёд материковый,

И вновь никчёмный я гоню покой...

Открылись мне все тайны древних царств:

Я разгадал эмблему Израиля!

Воздвигнул храмы в дикой стороне!

И только сердце не подвластно мне –

Дрожит стило в руке Изекииля,

Как та лоза, что чует древний карст.

К чему все бездны хладного ума

И тайный жар магической цифири,

Когда всем этим деву не проймёшь –

Ей надобна бесхитростная ложь!

И снова ты один в ненастном мире,

И мимо вновь идёт Любовь сама.

 

16 августа 1999 

Танаис

 

 

* * *

 

А. В.

 

Когда угаснет страсть, как древнее светило,

И наши имена другие заберут.

Ни слава, ни печаль, ни боль, ни вкус текилы –

Ни что уже тогда нас не удержит тут,

Клонится небосвод к двухтысячному году,

Лютует ураган над Прагою моей.

Как в сизый влтавский лёд

вмерзают пароходы –

Так караваны лет врастают в толщу дней.

Мы в разных временах живём одновременно,

Для каждого из нас часы заведены.

И в глушь библиотек я вновь сбегу из плена,

Житейских передряг и преданной жены

И вздрагиваю я, когда меня окликнут

Каким-то из моих забытых мной имён.

И вновь готов надеть кирасу иль тунику,

Но я на этот раз судьбой приговорён,

Качаться меж горбов

надменного верблюда,

Подсчитывать барыш

и проклинать свой век,

Пить долгое вино из медного сосуда

И помнить имена давно иссякших рек.

И все, что я добыл то торгом, то разбоем –

Живой кашмирский шелк,

румяна и сурьму,

Корицу и сандал в тюках влачить с собою

Для той, что подобрала

ключ к сердцу моему.

Любимая, тебя украл я из Медины,

Под Вязьмой нас с ума сводили соловьи.

Я вылепил тебя из самаркандской глины,

Лишь замешал её на собственной крови.

 

30 декабря 1999 

Танаис

 

* * *

 

Костюмер провинциальный

Областного ТЮЗа,

Человек принципиальный

И ценитель блюза,

От работы и до дома

Ездил на трамвае,

Тему песенки знакомой

Тихо напевая.

Выбирал он для Мальвины

Лучшие фасоны,

Кринолин из мешковины,

Бусы из фасоли,

Шарфы, шляпы и корсеты…

Как бы понарошку,

Не превысив скудной сметы

Даже и на трёшку.

А в обед к нему из драмы

Мимо вахты ТЮЗа

Плыли на примерку дамы,

Что не любят блюза.

Он им обмерял подробно

Спину, грудь и чресла,

Вроде как кружился томно

Под гитару Пресли.

 

26.01.15

 

* * *

 

Мне было бы холодно в мире продутом,

Но греет сурово шотландская шерсть,

И я становлюсь молчаливей, как будто

Меня родовая преследует месть.

Клинок почерневший и кожаный пояс,

У тайных костров опалённая шерсть...

О ком же, о ком эта древняя повесть? –

Здесь некому этот орнамент прочесть.

Я знаю, там каждое слово весомо,

И верить опасно в случайную весть,

И вновь умолкаю встревожено, словно

Меня родовая преследует месть.

И вижу... едва лишь сомкнутся ресницы...

Склоняется женщина у камелька,

Стучат друг о друга вязальные спицы,

Сверкают, как два неразлучных клинка.

Там денно и нощно суровая стража

Безропотно служит столетней карге,

В корзинке её не кончается пряжа,

Не гаснет весёлый огонь в очаге.

И все, кого этот огонь согревает,

Уверены твёрдо, что все ещё есть

Жестокая память и сталь родовая,

А также удача,

отвага

и честь!

 

1985

 

* * *

 

О. Д.

 
Мне голос был:
– Она тебя не любит...
И я проснулся в ледяном поту.
Шёл дождь.
Шли мимо окон люди.
Буксир хрипел простужено в порту.

И был мне знак из дождевой завесы –
Увидел я, как на краю земли,
Сияло солнце над умытым лесом
И выходили в море корабли.

 

23.04.09

 

* * *

 

Сергею Ничипорюку

 

Мой давний друг, ослепший нумизмат,

Похожий на диканьковского чёрта,

Припёр свой недописанный трактат

И свод топографических расчётов.

 

Он поднял на меня погасший взгляд,

Похожий на стареющего джинна,

И  тайну мне открыл про древний клад,

Что был сокрыт в эпоху Аладдина.

 

– Я слеп и мне закончить не дано

Мой дерзкий труд до рокового срока,

Что хочешь, делай с ним, уж всё равно, –

Сказал он обречённо мне, но строго…

 

Я знал его в иные времена,

Когда ещё не выцвели чернила,

Но вот погибла целая страна,

Которая его не заценила.

 

Ему внимали пэры и послы,

Он щедрым был, но делал то, что должно,

Знал  перекрестья, курсы и узлы

Путей морских и железнодорожных.

 

Он знал состав целительных отрав,

Названья всех кореньев и соцветий,

Все тайны рун, орнаментов и глав

Писаний прошлого и будущих столетий.

 

На ощупь, бегло пальцами читал

На аверсах династии и даты,

И обобрал когда-то всех менял

На торжищах Дамаска и Багдада…

 

Он затесался в новых временах

В обличии нотр-дамовской химеры,

В прохожих и в собаках сея страх

Опасной искрой непогасшей веры.

 

В дыму и в славе, в битвах и в тщете,

Предметов, слов и дел ценитель тонкий…

«Он прожил век и умер в нищете», –

Напишут благодарные потомки.

 

24.10.14,

Ростов-на-Дону

 

* * *

 

Мой друг был странный человек,

Он путал город, год и век,

Закончив ГИТИС и МГИМО,

Не узнавал себя в трюмо.

 

Он жил, как в дудочку свистел,

При деле был и не у дел,

Ходил с крестей, вставал в обед,

И чистил чёрный пистолет.

 

Он был безумен и лукав,

Он прятал лезвие в рукав,

И на шузы, что было сил,

Бархоткой глянец наводил.

 

Он был с удачею на ты,

Его не трогали менты,

Был в кабаках ему открыт

Неограниченный кредит…

 

...на ветер не бросая слов,

Всегда спокоен, но суров,

Припоминая Колыму,

Он не был должен никому.

 

* * *

 

Моя работа – «сутки – трое»,

И я ничем не знаменит,

Но даже и меня порою

Бывает некем заменить.

Я сторож городского парка,

И ночи напролёт не сплю,

Всё пью холодную заварку

И авторучкою скриплю.

Порой ненастною вечерней

С берданкой верною своей

Все карусели и качели

От разных сторожу людей.

Ты скажешь – экая работа –

Всю ночь ходить туда-сюда,

Но должен охранять хоть кто-то

Беспомощные города.

Пусть, глаз чужих остерегаясь,

Всё время слышит тать в нощи

То, как я кашляю, ругаюсь,

И как моё перо пищит.

Идя на дело спозаранку,

Знать никогда не должен он

То, что пуста моя берданка,

И что отрезан телефон.

Что на погоду ноги ноют,

И навсегда утерян сон,

Что жизнь моя – ни что иное,

Как сломанный аттракцион.

 

22 ноября 1988 – 23 ноября 2002 

Левбердон

 

 

* * *

 

О. М.

 

Моё лицо мне нравится всё больше,

Его черты всё горестней, всё тоньше,

Спокойное, как в омуте вода,

Забытое тобою навсегда.

А твоего лица почти не вижу,

Хотя оно со временем всё ближе,

И каждая черта напряжена,

И ты мне ни подруга, ни жена...

...Я видел караван при лунном свете –

Ему благоволил попутный ветер,

И нас с тобой в той веренице зыбкой,

Твою улыбку и мою улыбку.

 

22 ноября 2002

 

* * *

 

Мы ждали дождя, как с уроков звонка –

Дождались потопа.

С какого-то гулкого товарняка

Я выпал в Европу.

Там тонут в закате Париж и Мадрид,

К утру засыпает холодная Прага,

И золото Рейна все глуше горит –

Печальная сага.

По карте смотреть – два гвардейских броска,

Но вдруг затоскуешь, заехав за Киев.

Видать, по оставленным жёнам тоска,

И есть ностальгия.

Сквозь дымные стены чужих городов,

Сквозь душную ночь, сквозь посты и границы,

Как куст хризантем из тенистых садов

Мне долго светили твои ягодицы.

 

июнь 1995 

Прага

 

* * *

 

Мы с судьбою сыграли вничью –

Я не стал основателем рода.

В час, когда заскулит непогода

Я уйду от собак по ручью.

 

Для меня не срубили острог,

Для меня не воздвигнули трона,

Всё отдам я, и соль, и патроны,

Только нож затолкаю в сапог.

 

Только нож не отдам никому,

Будет нож – будут соль и заряды,

И кожух, и таёжные клады,

И вагон в паровозном дыму.

 

А потом – безымянная даль

И проход на китайской границе,

И чужие раскосые лица,

И лихая портовая шваль.

 

Всё забуду, и плен, и войну,

И сапог, что оставил в капкане…

В старой джонке на рейде в Даляне.

Оседлаю тугую волну.

 

* * *

 

Мы – одинокие волк и волчица,

Наше свиданье недолго продлится,

Долго таить ещё будут мой запах

След, уходящий на северо-запад,

Логово в пазухе грубого карста,

Кровь на изломах непрочного наста…

Долго лишать тебя будет покоя

Звук моего отдалённого воя.

 

18.04.14

 

* * *

 

На излёте эры коматозной,

Из Харцызска или Краматорска

Ездила ко мне одна хохлушка –

Не было ни до, ни после лучше.

 

Лишь трамваем приползём с вокзала

Как сходились, что кремень с кресалом,

Под крылом любви, надежды, веры,

На излёте коматозной эры.

 

После, возлежа в античных позах,

Чокались дарами винсовхозов,

И чебак усиливал нам жажду

На просвет светясь стеклом витражным

 

А потом, устав от жажды плотской,

Долго шли на городскую площадь,

Грелись возле Вечного огня,

И она смотрела на меня...

 

Время, что дарило эту милость,

Кончилось, ушло, остановилось...

Между нами пролегли границы,

и нелепость слишком долго длится...

 

Слишком долго длится век безбожный,

Где менты жиреют да таможни...

Как же долго катится повозка

Из Харцызска или Краматорска.

 

20 марта 2011 

 

* * *

 

Над  морем, на склоне, тебя я любил,

На нас пограничник трубу наводил,

Но как только он к окуляру приник –

Шпион в акваланге на берег проник.

Когда ж над Архызом тебя нежно сгрёб,

На нас астрофизик навёл телескоп,

Но как только он к окуляру припал –

Болид неучтённый на Землю упал.

…Вот берег, бунгало, сигары и джин,

На грубой циновке в обнимку лежим…

На нас посмотрел в свой бинокль капитан –

И всё,

    и его поглотил океан.

И где б ни легли, сексом заняться чтоб,

На нас то подводник глядит в перископ,

То путинский сокол наводит радар,

То поезд гудит «Воркута  –  Краснодар»,

То грозный торнадо сопрёт наш фургон,

То кто-то окликнет с трибуны ООН…

Нет места любви на планете Земля!

Гренада, Гренада, Гренада моя!

 

5.08.14,

южная окраина Ростова-на-Дону

 

* * *

 

Начинается с красной строки

Затяжное ненастное лето,

А проулки и проходняки –

Это лишь повороты сюжета.

Остановишь часы, уходя

На последний спасительный поезд,

Пусть секундные стрелки дождя

Продолжают бездарную повесть.

Вновь трамвай не идёт на вокзал,

А такси – только до «Интуриста»;

Этот город, как книжный развал

Сумасшедшего букиниста.

Этот поезд уйдёт без тебя

Догонять догорающий праздник.

Невозможно прожить, не любя,

Если кто-то и смог, то напрасно.

Ты уходишь, подняв воротник,

Неподкупным ночным метранпажем

Мимо выцветших каменных книг,

Где не люди живут – персонажи.

Там цветных не случается снов,

Там всегда барахлит отопленье,

И бесстрастные списки жильцов

Так похожи на оглавленье,

Там все мы меж любимых людей

Одинаково одиноки...

Циферблаты ночных площадей

Отмеряют нам разные сроки.

…оглянись и забудь навсегда,

Ты уже не вернёшься героем 

В наши проданные города

С  метастазами новостроек.

 

 

* * *

                                            

Алевтине

 

Нет музыки в дыханьи океана,

Нет цели бегу пенистых валов,

Но слышен мерный стон Левиафана,

Порой переходящий в тяжкий рёв,

 

Как нет в словах таинственного смысла –

Лишь перьев скрип, да чёрной туши след,

И только целые здесь правят числа,

И есть лишь слово «да» и слово «нет»,

 

Как нет любви в ритмическом движеньи

Горячих тел,

В кипении страстей –

Не страсти нас ввергают в искушенье,

А души не родившихся детей.

 

Весь дольний мир совсем не так устроен,

Нам правду не объявят никогда!

Любимая, вчера погибла Троя,

В огне любви сгорают города...

 

А мы лежим у линии прибоя,

И в каждом «нет!» твоём я слышу «да?».

 

1 августа 2010 года

Танаис

 

* * *

 

Ночевала в степи электричка

На каком-то разъезде пустом.

Вышло курево, кончились спички,

И не грело нисколько пальто.

А метель заметала откосы

И сиренью на стёклах цвела,

И последняя папироса

Разгораясь, по кругу прошла.

До утра не поможет никто нам –

Видно ветер порвал провода...

Но всю ночь мимо окон со стоном

Всё идут и идут поезда.

Спят мои по несчастью соседи,

И далёкие спят города.

Мы забыли, откуда мы едем,

И уже не припомним, куда.

Но пока тишину потрясали

Дробным стуком, обрывками фраз,

Кто-то переменил расписанье,

Из которого вычеркнул нас.

 

1999

 

* * *

 

Анастасии Орловой


Нянчишь, нянчишь мандолину,
Словно куклу Коломбину,
Но она всё спать не хочет –
То рыдает, то хохочет.

То прощения попросит,
То под нищенку закосит,
Мол, в кармане ни гроша…
Спи, кленовая душа!

Не пристало мандолине
Обирать селян в долине,
Не пристало юной деве
Жить в покрытом лаком древе.

Ждут её в подлунном мире
Кавалькады и кадрили,
Трубадуры, менестрели
В грешном, гибком, томном теле.

 

* * *

 

Опять бессонница,

                         Гомер…

Бортов таможенные списки…

Но сгинули меж финских шхер

Суда любимцев олимпийских…

Вертелся государь волчком,

Дворцовая притихла свора,

Взирало царское очко      

На вязь китайского фарфора.

Вот царедворец подаёт

Чубук персидского кальяна,

Притих в Империи народ,

Замолкли Вена и Лозанна…

Гоня коней во весь опор

Везёт фельдъегерь  донесенье –

Державный близится запор

К логическому завершенью.

Уж все стволы заряжены,

В каре застыли гарнизоны,

И фитили подожжены,

И грянут грозно бастионы!

Европа ждёт, мой государь,

Невиданного облегченья…

«Аптека…  улица… фонарь…»

Война…  разруха…  отреченье.

 

17.11.14

 

По дороге на Омск

 

Александру Брунько

 

Листая пустые поля, как страницы,

Да перья роняя в костёр октября,

Куда ты летишь, одинокая птица,

Что гонит по белому свету тебя.

 

Пернатый чернец, перелётный калика,

Клекочешь, беспутное время браня.

Тоска твоего безответного крика

С библейских небес окликает меня.

 

Близка мне твоя бесприютность святая,

Покорность продутой навылет судьбе…

Вот только твоя говорливая стая

Не вспомнит уже никогда о тебе.

 

Октябрь 2007

 

* * *

 

Последние дни уходящего мира,

И гарь на стерне, словно пятна на солнце.

Дичает моя городская квартира,

Пылится на полке виниловый Моцарт.

 

В полынном угаре сгорают Плеяды

Уж длится изгнанье вторую неделю,

И душная ночь бредит гулкой прохладой,

Как в клубе фо-но озорством Амадея.

 

Укрыться б куда-то от этой Вандеи,

Но тени не даст ни ветла, ни осока,

И речки степные вползают, как змеи,

Под камни, под корни, под берег высокий.

 

И что здесь ищу я, нет знака мне свыше,

И что потерял здесь, не скажет Сивилла,

И только одна камышовая крыша

Спасает от гнева дневного светила.

 

3 августа 2010года

Танаис

 

* * *

 

Поставь вино на медленный огонь –

Ты чувствуешь, как с гор течёт прохлада?

Дай мне свою озябшую ладонь,

Мне больше ничего не надо.

Густеет тьма.

Затеплились огни.

Дудук скорбит над безымянной кровлей.

Как медленно сгорают наши дни

В сей, богом позаброшенной, юдоли.

Мы слышим крик гортанный пастуха,

Пьём горечь можжевелового дыма,

И жизнь стоит – безлюдна и тиха,

А раньше, помнишь, проносилась мимо.

Гори, гори, последняя звезда,

Пока молчат на рейде пароходы.

Люблю тебя, но нет, не навсегда –

На долгий миг печали и свободы.

 

1999 

Танаис

 

 

* * *

 

Приняв по сто в борьбе с ангиной,

Стоят замёрзшие мужчины.

А между ними, но поменьше,

Укутанных увидим женщин.                                                           

Все смотрят пристально и зорко

Когда ж появится «пятёрка»,

А вслед за ней – «сороковой»,

И все на вход попрут гурьбой…

И тут привидится картина:

Стоят по берегам пингвины,

И, как надежду поколений,

Всё ждут атомохода «Ленин».

 

17.01.15

 

* * *

 

Прогнать нахлебников и слуг,
Сойти с ума в фамильном замке,
И замок, и поля вокруг,
Отдать заезжей куртизанке.
А после, на исходе дня,
Сбираясь кротко в путь неблизкий,
Изъять лишь старого коня
Да меч из дарственного списка.
Потом, с той стороны ворот,
Взглянуть на башни и бойницы…
...Представить вдруг, что там живёт
Надменный феодал с блудницей…
...И... прянуть в сумрачный рассвет,
Осилить путь до половины,
И крест принять, и дать обет
Скакать до самой Палестины.
Влачить на гибельный Восток
В толпе таких же недоумков
Бесценный свиток с вязью строк,
Да хлеб в своих седельных сумках.
И с каждым поприщем мрачнеть,
Искать, любя и торжествуя,
Свою единственную смерть,
Но чаще находить чужую. 

 

31 мая 2012 года

 

Пыльная буря

 

Наугад Геродота открою,

Пыль смахну с потемневших страниц –

Нас заносит песком, словно Трою,

И чужие костры у границ.

Этот мир, как и прежде, непрочен,

Но чем ближе – тем выше волна.

Что ни лист – то помарка, то прочерк,

Что ни год – то орда да война.

Нам когда-нибудь это зачтётся,

Ну, а нынче, куда ни взгляни:

Как во время затмения солнца

По домам зажигают огни.

Нас заносит песком, словно Трою –

В дымной мгле ни огней, ни станиц.

Ветер цвета запёкшейся крови

С веток гнезда сбивает и птиц.

Дикий ветер, шершавый, сугубый,

Коренных керуленских мастей,

Разрушает, как кариес зубы,

Стены редких степных крепостей.

Нет, не ветер,

Но грозный всевышний,

Как железную книгу времен

Все листает железные крыши

И уже обречён Илион,

И уже не появится пахарь

На облезлых верблюжьих холмах...

И хрустит – кому соль, кому сахар –

Азиатская пыль на зубах.

 

1984

 

* * *

 

Зорю бьют… из рук моих

Ветхий Данте выпадает…

Александр Пушкин

 

Сваи бьют в ночи далёкой,

Как играют караоке –

То ли кантри, то ли блюз,

Чуть фальшиво, ну и пусть.

 

Сваи бьют в ночи неблизкой,

Словно ломятся с распиской

По решению суда…

Да, как видно, не туда.

 

Сваи бьют в ночной долине,

Протыкая лёсс и глину,

Кости предков, тайники

И трипольские горшки.

 

Сваи бьют… из слабой длани

Пульт неслышно выпадает

И привидится во сне –

Бьют тараном по стене.

 

22.01.15

 

* * *

 

Александру Сенько

 

Сквозь звуки «Битлз» – надрывный плач далёкий муэдзина...
Гуляет мой гетеродин* по странам и векам,
С высот Синая и с Карпат – в тосканские долины,
От стен неоновых громад – в скупой пещерный храм.
Средь разных ритмов и племён, общественных формаций,
Среди дрейфующих, как льды, материков и стран
Едины только лишь устав Объединенных Наций,
Да Пифагором данный лад – звенящий нотный стан.
Сосуды хрупкие культур по-разному налиты,
Но терпкий отзвук древних вин как мне соотнести?
И кельтский музыкальный строй, и песнь исмаилита,
Не расплескав и не смешав, мне суждено нести.
__________
* Гетеродин – деталь радиоприёмника.

 

* * *

 

Ступеней дикий известняк

Оплавлен временем и солнцем,

Сквозит прохладой полумрак

Олив у древнего колодца,

И от завистливой молвы

Погребены песком и лёссом

Фонтан и мраморные львы –

Плоды труда каменотёса.

Вот так со временем сбылись

Виденья мстительной сивиллы –

Звенит листвой ослепший бриз

В руинах византийской виллы…

Нам принесут кувшин с вином

И сыр подсохший на закуску.

Мы сделаем уютным дом

Давно умершего моллюска,

И навсегда для нас с тобой

Июльские недвижны Иды…

Пусть катит гибельный прибой

На древний берег Пропонтиды.

 

21–23 августа 2006

 

* * *

 

Трамвай качает, словно катер,

Когда выходишь на фарватер.

По улице Старопочтовой

Я еду юнгою фартовым.

 

Тельняшку, мичманку, ботинки

Мне боцман выдал без запинки,

Сказав:

– Ты только не напейся –

Осталось три часа до рейса.

 

Трамвай туда-сюда качает,

Как будто он волну встречает,

Расставив по-матросски ноги

Ловлю я взгляды недотроги.

 

Потом, как на колу мочало,

Нас с ней туда-сюда качало

По всем пивным, по всем притонам,

Куда ж ещё – район портовый.

 

Когда ж меня курсанты с «Камы»

На борт загнали кулаками,

То боцман, старожил ростовский,

Мне подарил пятак петровский.

 

Потом, отпаивая чаем,

Сказал:

– Нас бьют, а мы крепчаем…

Весь путь по створам и каналам

Я озарял своим фингалом!

 

Теперь иные светят дали,

Трамваи в Турцию угнали,

Нет недотрог – одни путаны…

Курсанты

вышли

в капитаны.

 

4 августа 2010 года

 

 

* * *

 

Я жил, как яблоком хрустел.

В ковчеге тесном коммуналки.

Среди родных бесхозных стен,

В очередях, в трамвайной давке.

 

От ссор, от липкой шелухи

Я укрывался по читалкам

И были первые стихи

Просты, как детская считалка.

А век полуторкой пылил,

Горело солнце вполнакала

И долго гасло на мели

Волны ленивое лекало.

Мелькал все реже чёрный креп,

В развалинах стрижи сквозили,

И каждым утром тёплый хлеб

В повозках сиплых развозили.

И местный милиционер

Бывал суров при исполненье,

Хоть в кобуре не револьвер –

Тарань домашнего копченья.

Все было праздничным тогда:

Реки запретная прохлада,

И окон мутная слюда,

И дебри городского сада.

Я чтил язык морских узлов

И подбирал на шпалах камни,

И норовил, всему назло,

Углы срезать проходняками.

Мне в тягость был надёжный кров

И в жизнь мою врывались круто

Названья новых городов,

И новых праздников салюты.

Я жил, как яблоком хрустел,

Сын победившего народа,

И в гильзу медную свистел.

С клеймом тридцать седьмого года.

 

1981

 

* * *

 

Я слепо шёл на звук фортепиано
Сквозь шум дождя и гомон ресторана,
Туда, где в дебрях гулкого квартала
Ноктюрн Шопена девочка играла.

И старая гитара на стене
Тихонько подпевала в полусне.

А музыка на ощупь, без клавира
В потёмках выходила из квартиры,
Текла со струн, побитых старым фетром,
И становилась то дождем, то ветром...

Дробили звук проулки и дома
И было, от чего сойти с ума.

Пока до дна не обмелела память,
Пока могу хоть что-нибудь поправить –  
Играй, играй мне, мой незримый ангел
На Братском, на Литейном, на Таганке,

Пряди беспечно нить моей судьбы
Сквозь шум дождя, трамваев и гульбы.