Владимир Алейников

Владимир Алейников

Четвёртое измерение № 4 (352) от 1 февраля 2016 года

И смысл поступков строен стал и строг

Стихотворения. Юбилейная подборка*

 

Лишь взмах крыла

 

Я чиркнул спичкой – ночь прошла,

Лишь взмах крыла да всплеск весла,

Лишь мгла в подоле унесла

Всю видимость морей, – 

В ходу пылился бы хитон,

Валялся бронзовый ритон,

Плутал бы в поле Купидон, – 

«Налей ему, налей!»

 

Неужто нежность не ушла?

Неужто грешным без числа

Забросить спешные дела

В долине голубой?

Кому шептал Шаляй-валяй?

Шутил ли с нами Шауляй?

Иль, может, дядюшка Гиляй

С усатой головой?

 

Куда податься посмелей?

Шатался ль в небе Водолей,

Февраль пришёл – не потому ль

Спокоен был июль?

Мешал ли кто-то нам? А жаль! 

Как жало, впившееся в шаль

Кошачьей ласки или глаз,

Сжигает что-то нас.

 

Я листья сгрёб, костер зажёг,

Я утром вышел на порог –

Дебаты таборные впрок

Я нынче проводил, –

Немало минуло молвы – 

Я выбор вынул из листвы,

Явил бы облик – но, увы! – 

Не облак находил.

 

Не мой ли выведал оброк,

К чему присматривался слог?

К челу притрагивался рок,

Литанию влачил, – 

Кому бы высказаться всласть?

Куда бы скрыться и пропасть?

Чего достичь? К чему припасть? – 

Никто не научил.

 

Малейший выпотрошен шаг –

Милейше выброшен в овраг

Старейшин выпрошенный враг,

Достаток или срок, –

И что-то в большем находить

Не вавилоны выводить –

Кого же ждать да проводить?

А вечер неширок.

 

Летал бы где-то, да устал,

Читал бы что, да перестал,

Корил бы что да говорил,

Смирялся у перил, –

Смеялся, стало быть, Орфей –

Она Офелии мертвей –

О фея разума! – глупей

Чем то, что закурил. 

 

Мишурный вышколен разрыв,

Шатры расшитые сокрыв, –

И в бровь, и в глаз, и вкось, и вкривь

Ударила зима, – 

Низин снежинчатая глушь,

Разинь неистовая чушь,

Машин вмешавшихся к тому ж

Немая кутерьма.

 

Лишайный шелеста нарост,

Ушастый шёпота погост,

Мышастый шороха прирост,

Лешачий шарабан, –

Изношен шёлковым шитвом,

Сомкнувшись с шумом, с естеством,

Никак в обнимку с волшебством,

На что уж Гюлистан!

 

О Боги! Выгоды глоток!

Догадок милый локоток!

Загадок лоск, да лоскуток

Житухи на паях!

Как леска, вылазка узка,

Мотка изнанка не близка,

И сказка смотрит свысока

На сваях и в роях.

 

Царевен меток перехват,

Где что ни ветка, то и взгляд,

И принят ты, хоть шут и хват,

И чаем напоят, –

Не чаю в чём-то я души,

А ты отчасти не греши –

Не счастьем, к чести, хороши, 

Участливы стократ.

 

Престиж утешится ли сам?

Платёж и тишь по небесам,

А дрожь и блажь по туесам

Не суетны отнюдь, –

Мечты отныне не отнять,

Ничуть не стыть и чуть не встать –  

На что пенять и что понять?

Сочтёмся как-нибудь.

 

Словно занавесь

 

Вот зима,

Словно занавесь где-то меж нас опустилась, –

Ты настолько поспешно со мною простилась,

Что не знаешь сама,

Где сейчас

Я живу в этой смутной стране белизны и покоя

И насколько опасно для нас разлученье такое.

Поздний час.

 

Сон во сне:

Добыванье ядра, залежавшийся малый орешек.

В ожерелье и жестов твоих и усмешек

Ты во мне –

Или нет,

Я в тебе – да скликаются птицы на пиршество наше,

И вино чуть теплее, и ночью всё тоньше и краше

Пробивается свет

Из-за штор,

Говорящих надменней, чем с нами,

С фонарями, друзьями моими, – им некогда видеться в раме,

Где и так приютилось прохладное жёлтое пламя,

И они выбирают простор.

 

Города!

Я узнал вас вплотную – вы лести грустнее,

Каждый хочет казаться честнее, теплее, теснее,

Призывая к себе навсегда,

Словно нрав или кров,

Предлагаемый вымпел уюта

Что-то значат для нас почему-то

И волнуют мне сердце и кровь.

 

Не кривил

Никогда я душой – и утешен почтенным всегда обхожденьем,

Но, влекомый светил прохожденьем,

Я менял вас – и, этим ведом наважденьем,

Знаю, Бога не прогневил.

 

Что ж ты смотришь в окошко, гряда

Над речною долиной,

Смутно-белой и в щупальцах длинной,

Как морская звезда,

Та, чей взгляд леденит

В глубине океанской столь малые часто созданья?

И пылает вокруг мирозданье,

И пьянит.

 

Одинок

Мой досуг, да и труд несговорчивей что-то –

Я искал бы тебя по широтам,

Да не сбился бы с ног –

Ведь и так

Меж садами окрест, укреплёнными льдом и снегом,

Я горжусь этим скромным ночлегом,

Перемирия вижу развернутый флаг.

 

Что вело,

Что привычно меняло картины?

Повторение необратимо,

А листву с ноябрём унесло, –

И в тепле,

За столом одиночества, вечно рассеян,

Я отнюдь не завидую семьям,

Расселённым везде по земле.

 

Вей же, свет

Фонаря у калитки моей, достоверного друга,

Примиряйся с зимою, пичуга, –

Я тебя перенёс бы туда, где грустила подруга,

Да крыла оперённого нет.

 

И меж стен,

С головой непокрытой,

Я возникну, однако, настолько светло и открыто,

Что простится мне странно мятущийся плач

                                 и прославится горестный плен.

 

Цветы для надежды

 

Как фонарь затерялся в листве,

Стушевался пред полднем с дождями,

Обозначилось что-то в молве,

Что влачится без крыл с воробьями.

 

Как людьми ни измотана явь,

А явлений приглядывай глыбы –

И меня что ни скрой, что ни славь,

Всё смотрю на деревьев изгибы.

 

Как черёмухи новь не корит

Нерасцветшие купы сирени,

Их не кормят, пожалуй, на вид,

И слабеют у клёна колени.

 

Колыхание гуще прядёт

Полушалок селеньям грядущим,

А покуда сюда не придёт,

Притворяйся хоть в ногу идущим.

 

Что ж за ищущим взглядом твоим

Не угнаться по случаю мая –

И маячит лишь то, что таим,

И тебя на ходу обнимаю?

 

Кто же ропщет, как чернь, на мосту,

Привирая о рынке и роще?

Сантименты уже на посту

И слова мои проще и проще.

 

И милейшую выучку дней,

Ту, что попусту зришь ты и ешь ты,

Понимая, что ночи полней,

Приношу как цветы для надежды.

 

С вершины сентября

 

С вершины глядя сентября

На августа старение,

Скажу, меж нами говоря,

О перенаселении, –

Коль мне известно, что и как,

И вывод с детства вынесен,

Я злак постиг и поднял флаг

Вниманию без примеси.

 

На свой салтык всегда впритык

Земля степная к морю –

Хлебнул глоток, достал платок –

Маши ему! – не спорю, –

Но поотстала малость весть,

Что, может, лёд со снегом,

И веток месть, и суд, и честь,

Припрятаны за брегом.

 

Не стоит мыслить за двоих –

Постройками соседскими

Она поддаст тебе под дых,

Как песенками детскими,

Таким поветрием, где вмиг

Сдружились вишни с грушами

В неугомоннейшей из лиг,

А горе не нарушено.

 

Сивушным выплеском дворов,

Сиенскою землёю,

Страной героев и воров,

Плодов под кожурою

Она откроет карусель,

Вертящую экватор,

Держа карающий отсель

Садовничий секатор.

 

А что в саду у нас творят

Растенья без претензии!

Зачем судьбу благодарят

И флоксы, и гортензии?

Ещё дойдём до хризантем,

До заморозков скованных,

А нынче спрашивать зачем

Роскошных и рискованных?

 

Целую воздух, где вбирал

Текучие объятья,

Заезжих жителей хорал,

Сатиновые платья,

Собранье выдоха духов

И выходки коварной, –

Владеть я нехотя готов

Изюминкой янтарной.

 

И что до братцев и сестриц

В теплице избалованной,

Когда расхаживал меж лиц

Секретец зацелованный!

Акаций требуй да ресниц,

Вишнёвое вареньице,

Себялюбивых небылиц

Наивное селеньице.

 

И через силу, наугад,

Средь сонма листьев милых,

Летит туда, где бьют набат,

Отряд сетчатокрылых –

И, разом выход предреша,

В подобье неком траса,

Выходят люди, не дыша,

С последнего сеанса.

 

Воспомним прежние дела –

Что мною-то не чаяно?

Скрипунья-дверь меня вела,

А скромничал отчаянно,

Где вдоль по тропке провода

Скрестили шпаги вялые, –

И то, святое навсегда,

Ошибками не балую.

 

Толпа чудовищ на дворе

Живёт, дрожа от злости,

Пока не хрустнут в октябре

Седалищные кости,

И что до ужаса, то он,

Учёный перегаром,

Не то что перенапряжён,

А вытеснен кошмаром.

 

А небо выпукло пока,

Закату в уважение,

И есть под боком облака

И времяпровождение,

И нету взоров расписных,

И лету в наслаждение

Свербёж кузнечиков степных,

Зелёные видения.

 

А степь попозже поостыть

Пожалуй бы желала,

И тут махнуть бы да простить –

А ей всё мало, мало! –

Но, сколь ни мерь на свой аршин,

Она проходит мимо

Ненарушаемых вершин

Кавказа или Крыма.

 

Искусство фотографии

 

В Херсонесе, где много колонн

Поднимаются с разных сторон

Там, где моря кайма, зеленея,

Порывается вспыхнуть сильнее

И отчаянно выгнутый брег

Принимает раскопок ковчег,

Не дождались мы, к счастью, ночлега,

Точно песни в груди печенега.

 

Город был наперед разогрет,

Севастопольский замкнутый рейд

Кораблями играл по старинке,

Да вертелась в окошке пластинка –

И туманная дума басов

Надвигала на вечер засов,

Чтобы ехать да ехать без края,

По привычке себя укоряя,

В умилённом чаду угорев.

 

И запомнили мы, постарев,

Фотографий заполненный глянец,

Восходящего горя румянец,

Безмятежного счастья провал,

Словно вписано это в овал

Круговою порукой пространства, – 

И забыли своё постоянство.

 

Мне не ведать теперь и не знать,

Что же может ещё ускользать

Изощрённой тропинкою горной, –

Мне не холодно в жизни просторной –

И, как смотрит часы часовщик,

Я увижу рождавшийся крик,

Шевелящийся сызмальства в пене, –

И предвижу я только ступени

Да стремящийся лестничный шквал,

Где струящийся голод пропал,

Заплутал под луною в июле, –

Ковыли не шумят потому ли,

Что не к спеху уж макам цвести,

Если можно себя обрести,

Словно случай дорожный, украдкой, –

И деревья при всём беспорядке

Не желают беседы вести,

И оплавленный камень в горсти –

Словно тёплый кусочек сиротства,

И немыслимо пьёт превосходство

Беспримерную чашу судьбы

Там, где бреду пора до борьбы

Дотянуться ладонью невольно.

 

А пока что – довольно, довольно 

Оголтелых, как басни, гостей,

Заплутавших в пылу новостей,

Фотографий увидевших тягость

И змеящейся нови двоякость,

Словно есть в черноте негатива

Прозревание миру на диво,

Словно где-то кому-то фотограф

Не оставил спасенья автограф –

И замедлили шаг произвольно

Те, кто делали слишком уж больно

И себе и другим, – а вокруг 

Паруса разворачивал юг,

Проверял запрещённые свитки –

И возможности были в избытке,

И будила, как эхо, угроза,

И цвели сердолики и роза,

И любовь, понимая влюблённых,

Сторонилась заслуг посторонних,

Ибо в сказке конец так конец, –

На примере разбитых сердец

Научились мы жить, не ревнуя, –

Но кого же зову да зову я?

 

То-то чайки, крича нарасхват,

Обрываются гроздьями спелыми

В Херсонесе, где люди не спят,

В Херсонесе с колоннами белыми.

 

Элегия

 

Былою осенью – наследством хризантем –

Сей дом наполнен в памяти послушной,

И сад живёт устойчивей затем,

Что вид утерян благодушный, –

И, взглядом следуя от веток-растерях,

В подолах листья пламени даривших,

До льдов, – двойной испытываешь страх

За вовремя отговоривших,

В тумане канувших на лодке, где весло –

Волшебный жезл участия в движенье, –

И если бы случайно повезло,

Каким бы стало постиженье?

 

Цветы не надобны сегодня февралю –

Капель вызванивает жалобно и хрупко,

И если я богов не прогневлю,

Какой окажешься, голубка?

Не той ли горлицей, что нынче в деревах

Стонала, горло надрывая,

Чтоб сердце вздрогнуло в разрозненных снегах,

Забилось, горе прозревая?

Иль той, летающей над пропастями дней,

Питомицею стаи

Едва покажешься, что виделась ясней

Пора святая?

 

Не знаю, милая, – мне некого спросить –

Ночные сетованья кротки –

От счастия, пожалуй, не вкусить –

И нет ни лодки,

Ни льющейся по-прежнему воды,

Текучей, изначальной, –

И где оно, присутствие беды,

В игре печальной?

Там осень без участья в ворожбе

Ушла невольно –

И некому напомнить о себе,

И слишком больно.

 

Воздушное письмо

 

Я высоким светом опалён –

Отчего неведомого жаждем? –

Не приходит больше почтальон,

К огорченью дремлющих сограждан.

 

Не напишут, что ли, наугад,

Адреса с листвою перепутав,

Чтобы твой из будущего взгляд

Оказался рядышком в минуту?

 

Где вороний слыхивал концерт,

Даже черт смятения не понял –

И тобой надписанный конверт,

Словно лист доверчивый, приподнял.

 

Я отвечу – вечер недалёк –

Пусть в ночи приветствие помчится,

Где окошка греет уголёк

И в гостях напутствие дичится.

 

Я отвечу – наскоро, вчерне

Начертав запавшие в сознанье

Письмена, знакомые вполне

Для тебя, моё воспоминанье.

 

Ты лети, воздушное письмо,

Продлевай от древа и до древа

Этот шлях из области Рамо

В государство Бахова распева.

 

В поднебесье вздрагивая чуть,

Ты лети, осеннее посланье,

И в пути ниспосланном побудь,

Чтобы щёк почувствовать касанье.

 

И, в ладони легче соловья,

Ты открой, что встреча недалече,

Чтобы вновь заслушивался я

Красотой даруемою речи.

 

Февраля прощальная песнь

 

Хрусталя фасеточный глаз,

Февраля прощальная песнь, –

Извели бы горем не раз,

Но живу и радуюсь: есмь!

 

Измельчи ветвей филигрань,

Неуёмный ливневый гул,

Не затронь запретную грань –

От неё не первый уснул.

 

Ничего не видно вдали,

Где в песках оставил следы, –

И, согласно праву, внемли

Пелене кромешной воды.

 

А бывало, тоже знавал,

Толкователь капель ночных,

Где звериный зрят карнавал

И находят чаек степных.

 

Этот хмель, вестимо, прошёл,

Истомил, как вишенный цвет, –

И от всех положенных зол

Исцеленья, видимо, нет.

 

Что же обруч тесен причин

И широк не чаемый круг? –

Без известных, значит, кручин

Ты и впрямь воспрянешь ли, друг.

 

До чего ж текстологам жаль

Разбираться в дивном бреду,

Где дружна с юдолью печаль,

А начало – где-то в саду!

 

Размышленья помни урок,

Расставанья слушай укор –

И забьётся в горле комок,

И постигнешь Ангельский хор.

 

* * *

 

В пальто обшарпанном, изранен и упрям,

Не ты ли рощу видывал нагую,

Что листьев ждёт, открытая ветрам,

А ночь ведёт, подобно входу в храм,

Хранящий нашу веру дорогую.

 

Не укротить стремление уздой –

И если век, что начат столь крылато,

Не упадёт падучею звездой,

Быть может, ты поднимешься когда-то

Над рощей мартовской, как месяц молодой.

 

К зиме

 

Заручиться помощью твоею

Может каждый: долго ли спросить? –

Но тебя не просто разумею,

Если счастья выпало вкусить.

 

Как в закате щуриться прохожим,

Так и нам ресницы опускать – 

Потому так пристально итожим

То, что нам не век ещё искать.

 

Хвойный дух, по-зимнему домашний,

И тепло негаснущих свечей

Обернутся близостью незряшной

Небывалых странствий и речей.

 

Холод рук окажется горячим,

Позвоночник жаждой обожжёт

Приближенья зрения к незрячим

И уменья слышать наперёд.

 

И велик, подобно пробужденью

Огонька в пустыне за окном,

Каждый миг, несущий впечатленью

Продолженье в опыте земном.

 

И вовсе не о таком

 

И вовсе не о таком,

Что душу твою изранит, –

Ведь с ним я давно знаком,

Оно укорять не станет,

Оно не удержит нас

В распластанной сени дыма,

Но смертный подскажет час –

И в жизни необходимо.

 

И вовсе не о таком,

Что сердце твоё тревожит. –

Ведь горе, как снежный ком,

Настигнет тебя, быть может,

Ведь радость застанет вдруг

Тебя на пороге славы,

Друзей раскрывая круг,

Вниманья даруя право.

 

И вовсе не о таком,

Что очи твои туманит, –

Рассвета сухим мелком

Оно осыпаться станет,

Чтоб птичий возвысить клич,

Листву шевелить на древе, –

Его-то и возвеличь

В едином, как день, напеве.

 

И вовсе не о таком,

Что слух твой ночами мучит, –

Речным пожелтев песком,

Оно возвышаться учит,

Оно запрокинет звук

Туда, на незримый гребень

Волны беспримерных мук,

Чтоб смысл её был целебен.

 

Знаки

 

И всё это – было, – и вовсе не фарс

Прощанье с отжившею эрой, –

Сулили несчастье Сатурн или Марс,

А счастье – Юпитер с Венерой.

 

Для воронов пищу готовили впрок

Сражений кровавых адепты –

И что же осталось? – пространства оброк

Да тяжесть неслыханной лепты.

 

Растений законы грустны и просты,

Законы ристаний – суровы, –

И вновь кладовые темны и пусты,

Хозяева вновь бестолковы.

 

Опять непогода – великая сушь

Иль одурь лавины дождевной, –

Заточное место – пустынная глушь –

Достойней во мгле повседневной.

 

И кто-то поднимет однажды главу

И славу нещадную снищет –

Не там ли, где льды тяжелы на плаву

Да ветер над рощами рыщет,

 

Где вырваны кем-то, кому-то назло,

Гадательной книги страницы,

Где вновь на челне встрепенётся весло

Крылом улетающей птицы?

 

Но где же спасенье? – ужель в естестве

Найдётся от бед панацея? –

И бродит Медея по пояс в траве,

И ждёт Одиссея – Цирцея.

 

* * *

 

Для высокого строя слова не нужны –

Только музыка льётся сквозная,

И достаточно слуху ночной тишины,

Где листва затаилась резная.

 

На курортной закваске замешанный бред –

Сигаретная вспышка, ухмылка,

Где лица человечьего всё-таки нет,

Да пустая на пляже бутылка.

 

Да зелёное хрустнет стекло под ногой,

Что-то выпорхнет вдруг запоздало, –

И стоишь у причала какой-то другой,

Постаревший, и дышишь устало.

 

То ли фильма обрывки в пространство летят,

То ли это гитары аккорды, –

Но не всё ли равно тебе? – видно, хотят

Жить по-своему, складно и твёрдо.

 

Но не всё ли равно тебе? – может, слывут

Безупречными, властными, злыми,

Неприступными, гордыми, – значит, живут,

Будет время заслуживать имя. 

 

Но куда оно вытекло, время твоё,

И когда оно, имя, явилось –

И судьбы расплескало хмельное питьё,

Хоть с тобой ничего не случилось,

 

Хоть, похоже, ты цел – и ещё поживёшь,

И ещё постоишь у причала? –

И лицо своё в чёрной воде узнаёшь –

Значит, всё начинаешь сначала?

 

Значит, снова шагнёшь в этот морок земной,

В этот сумрак, за речью вдогонку? – 

И глядит на цветы впереди, под луной,

Опершись на копьё, амазонка.

 

* * *

 

Кто птице подскажет, где время искать,

В котором свободно паренье?

Кто пламени сможет впотьмах потакать,

Покуда возможно горенье? 

 

Кто рыбу направит на истинный путь

Меж гибельных рек или в море?

Кто почву прославит, чья щедрая суть

Окажется нужною вскоре?

 

Кому там покажутся эти слова

Излишними вроде на фоне

Распада и стона всего естества

И боли в гортани и лоне?

 

Каким же паскудам по нраву разлад,

Хребта и ключиц переломы

У грозной отчизны, что мор или глад

Снесёт, по вздохнёт по-другому?

 

Какая пылает над нами звезда,

Какие мерцают зарницы?

Эпоха рождается в муках, когда

Не читаны судеб страницы.

 

Но птица упрямая рвётся в зенит,

И по ветру вьётся косынка – 

И кольцами бармица тонко звенит,

И сулица ждёт поединка.

 

* * *

 

И смысл поступков строен стал и строг,

И голову я выше поднимаю,

И мир, как есть, душою принимаю,

Покуда жив я светом – видит Бог.

 

Единым домом станет нам Земля – 

Вы, циники, и вы, приспособленцы,

Вы, чужестранцы, вы, переселенцы, – 

Какие дали зрите с корабля?

 

Не зря на крыше хижины моей

Ржавеет якорь, кем-то позабытый, – 

Надежды символ верной стал защитой

На острове меж древних двух морей.

 

С дельфиньей стаей журавлиный клин,

Сетей рыбацких клочья и грузила,

И всё, что прежде исподволь грозило – 

Зрачок змеиный, жуть средь вязких глин,

 

И оползень, и ливень, и разбой,

Смешавшиеся с осыпью событий,

Лавиной слухов, порослью открытий,

Отчётливей я виду пред собой.

 

И жажды мне безмерной не унять – 

Всё впитывая, чувствуя, вдыхая,

Приветствую, в прозрачный шар сгущая,

Чтоб суть постичь – и, может быть, обнять.

 

* * *

 

В приметы искренности веря,

Добро творя,

За то, что жив, по крайней мере,

Благодаря

Того, чьим светом незакатным

И ты ведом,

Не рвущий связи с невозвратным, –

Пускай с трудом                                                              

Оно с грядущим совместимо

И с явью сей, – 

Тянуться к истине, вестимо,

Душою всей.

_____

* 28 января 2016 года замечательный русский поэт Владимир Алейников

отметил замечательную дату – 70-летие со дня рождения.

Наши поздравления в адрес юбиляра прозвучали!

Подборка составлена автором специально для альманаха «45-я параллель».