* * *
Я родом из Третьего Рима
Его предзакатной поры,
Где запах сирени и «Примы»
Пронзал проходные дворы.
Где сохло бельё на верёвках
И звонко шумела с утра
На липах и чахлых берёзках
Столичная птичья братва.
Там водкой лечили печали,
В войну став добрей или злей,
Недавние однополчане
И те, кто подрос чуть поздней.
О, это особое братство,
Скреплённое духом тех лет –
Без фальши, лукавства и барства,
Без дружб как разменных монет.
Конечно, не так уж я точен, –
Хватало двуликих и там.
Известно – подчас позолочен
Внутри проржавевший металл.
Мир сей всё же прочно был слажен
И если остался в душе –
Различий в нём мела и сажи
Найти нелегко мне уже.
Но надо ль искать, вспоминая
Эпохи той веретено,
Ведь рядом реальность иная,
Реально и я ведь иной.
Лишь в сердце живёт безотчётно,
Блестит серебром на висках
Всё то, что ушло, и о чём я
Пытаюсь слова подыскать.
* * *
Зима сырая и промозглая,
Но вдруг – в единстве и осколками:
Полозья розвальней Морозовой
На памятном снегу Московии.
О как знакомо всё и как известно, вроде бы,
От глаз до губ, от шуб до нищей ветоши!
Встречались ли вы так с тенями родины,
И видели ли близко это же?
Так близко, что протянешь руку
Или вперёд полшага сделаешь,
Как ветер вмиг хлестнёт упругий –
Порою – душу, а порою тело лишь.
Памяти Германа Плисецкого
1. Трубная площадь
Восточными словами, как урюком,
Подслащивал поэт свой пресный быт,
А проходя по Трубной, слышал – в люках
Река Неглинка, спрятавшись, бурлит.
И сквозь чугун в оставленные щели,
Казалось, шепчет тёмная вода
О дне, когда прощавшихся с Кащеем,
Здесь поджидала страшная беда.
Над городом печаль в гудках басила,
Летя от стен Кремля на Колыму...
Но девочкою лет шести Россия
Надолго в память врезалась ему.
Слепая и губительная сила,
Что двигалась от Сретенских ворот,
Её водоворотом уносила, –
Водоворотом, звавшимся – народ.
В Колонном зале, в пальцах комкав шапки
И не стесняясь набегавших слёз,
У пьедестала с гробом шагом шатким
Свою беду и боль поток тот нёс.
Слиянием мистерии и яви
В прикрытых крепом люстрах свет не гас,
Но даже если розы там не вяли,
То стража их меняла каждый час.
А с Трубной кровь уже смывали чью-то,
Следы беды сметали поскорей,
И мартовские ветры дули люто
Меж траурных столичных фонарей.
2. На полях книги «От Омара Хайяма до Экклезиаста»
Не глазами, но сердцем
Строк касаюсь печальных –
Тех, что Герман Плисецкий
Не сумел напечатать.
Ах, стихи из архива
Среди записей личных –
Будто ветер охрипший
В подворотнях столичных
Лет простуженных, серых
От печалей и пыли,
Где по-своему все мы
Гнётом мечены были.
Сколько душ там сломалось,
Что казались – из стали!
Но остались слова ведь,
Пусть в тени, но остались.
* * *
Прапамяти оскомина.
Луны холодной олово.
Опричники Московии,
У сёдел пёсьи головы.
Летят века, как коршуны,
Года мерцают саблями.
Незваны и непрошены
Иные мчатся всадники.
Забуду ли о площади,
Чья слава страхом меряна,
И дом тот, где из прошлого
Бессменно смотрит Берия.
По поводу открытия памятника Ивану Четвёртому в Орле
Тоска по опричнине. Грозный,
Малюте Скуратову честь...
О дух этот, схожий с гриппозным,
Амбиций гремучая смесь.
Язык был мне верной опорой,
И в стужи грел словно очаг,
Но что ж говорить на котором
Приличнее нынче молчать.
14 октября 2016 года
* * *
Игорю Михалевичу-Каплану
Старею понемногу. Вспоминаю
Друзей и близких; те места, где жил,
Внимаю псов отрывочному лаю,
Моторам проезжающих машин.
Учил Экклезиаст: ничто не вечно,
Но прошлого тепло пока со мной,
Как будто к белой бабушкиной печке
Я прислоняюсь детскою спиной.
Струится снег за окнами двойными,
Где взрослый мир под светом фонарей
В шинелях или ватниках – с войны ли,
Или уже из наших лагерей.
Там жизнь давным-давно совсем другая,
Что и должно быть, честно говоря,
Но не хваля её и не ругая,
Я знаю только – это не моя.
Борис Рыжий
Жил поэт, да ушёл из жизни
Без иллюзий и лишних слёз.
Кто-то к гениям его причислил,
В пессимисты кто-то занёс.
Ни речей о нём, ни причитаний
Я не слышал – мне только жаль:
Слишком поздно стихи прочитал его,
Руку жившему не пожал.
Как в распаде времён он не выжил –
Это главное, что я смог прочесть,
Под листвою осенней рыжей,
Будто в память его и честь.
На смерть Анджея Вайды
Не из мрамора, не из металла.
И бесстрашие знал, и страх.
Лишь душа у него летала,
Будто ангел о двух крылах.
Над Катынью, где листвой залежалой
В рвах расстрельных шуршат ежи,
И над Краковым, и над Варшавой,
И над той Москвой, где я жил.
Где порою польская вольница
Вдруг врывалась на киноэкран...
Как всё помнится, как всё помнится,
Как всё помнится мне. А вам?
Октябрь, 2016
© Виталий Амурский, 2016–2017.
© 45 параллель, 2017.