Вильям
Шекспир

«Венецианский купец»

Акт первый, сцена третья

ШЕЙЛОК. Меня, синьор Антонио, вы часто

И деньгами, и сделками моими

В Риальто попрекали. Я в ответ

Плечами лишь смиренно пожимал:

Терпенье – символ нашего народа.

Для вас я – пёс цепной и еретик,

Заплёван вами мой кафтан «жидовский» –

За то, что я по-своему живу.

Отлично! Но, выходит, оказался

И я неплох. Идёте вы ко мне

И говорите: «Шейлок, дайте денег!».

И это вы, рыгавший много раз

На бороду мою и отгонявший

Меня, как пса бродячего, пинками

От дома своего? И что я должен

Ответить вам на просьбу о деньгах?

Сказать: «Как может пёс давать взаймы?

Где взять ему три тысячи дукатов?».

А может, мне поклон отвесить рабский

И, чуть дыша, униженно шепнуть:

«Мой добрый сэр, меня вы в эту среду

Назвали псом, днём позже оплевали

И выгнали пинком – вы так учтивы,

Не дать ли вам за это денег в долг?».

«Гамлет, принц датский»

Акт второй, сцена вторая

ГАМЛЕТ. Прости им Бог! Насилу убрались.

Нет, видно я – подонок и холуй.

Чудовищно! но даже лицедей

Игрой воображаемого чувства

Сумел настолько воодушевиться,

Что побелел, глаза его набухли,

Взор помутился, голос задрожал

И каждое движенье отразило

Смятенье духа – но из-за чего?!

Из-за Гекубы!

Он и Гекуба – что они друг другу?

А он в слезах. А если бы, как я,

Имел он основанье бесноваться,

Что б он творил? Рыдал бы в три ручья,

Толпу безумной речью бичевал бы,

Сводя с ума, пугая, поучая

Виновных, невиновных и невинных?

И превратил бы их в глухонемых?

А я?

Тупой слюнтяй, расслабленно брожу,

Забыв себя, как сонная тетеря,

Словечком не вступлюсь за короля,

Чья безупречно доблестная жизнь

Пропала к чёрту. Может быть, я трус?

Кто хочет оскорбить меня? Ударить?

Взять за волосы? Плюнуть мне в лицо?

Дать по носу щелчка? Назвать меня

В глаза, при всех, лжецом? Кто хочет? А?

Я разрешаю, в очередь вставайте.

Наверно, печень голубя во мне,

В ней желчи нет – злодейство я терплю

И до сих пор шакалам не скормил

Труп этого мерзавца. Грязный скот!

Блудливый зверь! Бессовестный ублюдок!

Возмездие!

Нет, право, я осёл! Что я за сын?

Ко мне взывает тот и этот свет:

«Воздай убийце милого отца!» –

А я тут опускаюсь до ругни

И самоутешаюсь словесами,

Как потаскуха или судомойка!

Позор! Вперёд, мой разум! Я слыхал,

Что самые отпетые злодеи,

Захваченные магией игры,

Порой душевной встряске подвергались

И каялись публично в преступленьях:

Убийство проболтается и молча.

Одну из сцен, в которой смерть отца

Предстанет зримо, дяде предъявив, –

Ланцетом-взглядом я его вспорю.

А вдруг меня лукавый искушал?

Вселиться мог он в образ дорогой.

К тому же, как на грех, моя душа,

От горя обессиленная, стала

Добычей лёгкою для сатаны.

Нет, должен быть источник повернее.

На завтрашний спектакль, как на живца,

Поймаю совесть дяди-подлеца.

Акт третий, сцена первая

ГАМЛЕТ. Вопрос вопросов: быть или не быть?

Что благородней – славить провиденье

И подставлять его ударам грудь

Иль бой принять: шагнуть во всеоружье

В пучину зла? Уснуть навек. Уснуть –

И кончено. Поверить, что, уснув,

Избудешь сотни мук души и тела?

Да разве можно благом не считать

Финал такой? Уснуть. Навек уснуть.

И, значит, видеть сны? Вот где барьер!

Сомненье в том, что, сбросив путы жизни,

Мы будем сны загробные смотреть,

Удерживает нас на этом свете,

Пожизненные беды нам сулит.

И кто терпел бы пытки бытия:

Ярмо тирана, чванство самозванцев,

Боль от измены, канитель суда,

Чиновников продажность и пинки

Достойным людям в дар от негодяев, –

И не освободил бы сам себя

Ударом стали? Кто тянул бы лямку

Постылых лет, потея и скуля,

Когда бы страх проснуться после смерти

В неведомой стране, где пропадают

Паломники навек, не вынуждал

Предпочитать известную беду

Погоне за бедою неизвестной?

Так делаешься трусом – от ума,

Так дерзости румянец выцветает,

Изъеден бледной немочью мышленья,

А планы, грандиозные по цели

И важности, переменяя русло,

Расходятся с поступками. Но хватит!

Офелия, о нимфа, не забудь

Мои грехи в молитвах помянуть!

Акт третий, сцена третья

КОРОЛЬ. Так согрешил я – тошно небесам.

На мне стоит печать братоубийцы,

Древнейшего преступника земли.

Я даже помолиться не могу;

Хочу и должен – но не в состоянье:

Слова молитв от крови тяжелы.

Я медлю, как слуга у двух господ,

Не знающий, какому угодить.

Да окунись я в кровь родного брата,

Ужели не смогли бы небеса

Мне руки окаянные умыть?

Вот милосердье, нечего сказать:

Колоть тебе глаза твоим грехом!

Зачем молиться, как не для того,

Чтобы паденья вовсе избежать,

А коль упал – вновь на ноги подняться?

Грех замолил – и не было греха.

Так как же мне прикажете молиться?

«Прости меня за то, что я убил»?

Немыслимо! Пойти на преступленье,

Чтоб обладать короной, королевой,

Почётом, ни о чём не сожалеть

И ожидать прощения за это?

Так, пользуясь порочностью людской,

Злодей богатый душит справедливость

И гнусными дарами поощряет

Продажный суд. На небе – всё не так.

Там все твои дела как на ладони,

Там – сколько ни хитри – тебя заставят

Дать показанье о своих грехах.

Так что мне делать? На себе проверить

Божественную силу покаянья?

А если Бог на это не дал сил?

Нет, я свихнусь! В груди – чумная ночь!

И не отмыть помоями души –

Хоть утони в них. Ангел мой, спаси!

Согнитесь, ноги! Каменное сердце,

Стань сызнова младенчески невинным!

Всё, может, образуется ещё.

(Отходит в сторону и становится на колени.)

Входит ГАМЛЕТ.

ГАМЛЕТ. Вот бы его прихлопнуть за молитвой!

Пустячный труд – и он на небесах.

Вот и вся месть. Тут стоит поразмыслить.

В аду из-за мерзавца мой отец,

А я за это собственной рукою

Мерзавца в рай небесный отошлю?

Но так не мстят, скорей – благодарят.

Отец был после трапезы убит,

В соцветии грехов, как май в цветах.

Кто знает, как за то с ним разочлись?

Но, надо полагать, отцу пришлось

Довольно туго. Разве это месть –

Проткнуть врага, когда его душа

Чиста и к вознесению готова?

Конечно, нет!

Не время, шпага! Будет миг страшней!

Когда он выпьет, выйдет из себя,

Займётся кровосмесною любовью,

За карты сядет, выбранится вслух,

За делом о Спасенье позабудет, –

Ты так его тогда ошеломи,

Чтоб, пятками сверкнув, он рухнул в ад

Вслед за своею чёрною душою.

Но мне пора. Ждёт мать. – Молись пока.

Дай сроку мне ещё два-три денька.

(Уходит.)

КОРОЛЬ (вставая). Слова порхают, мысли – все при мне.

Одни слова на небе – не в цене.

Акт четвертый, сцена четвёртая

ГАМЛЕТ. На что ни гляну – всё мне здесь в упрек;

Все здесь меня подстёгивает мстить.

Но если для тебя цель жизни в том,

Чтоб отправлять естественные нужды,

Ты разве человек? Ты просто зверь.

Ужель способность освещать умом

Грядущие и прошлые событья

Вдохнула в нас божественная сила,

Чтоб этот светоч тлел, а не горел?

Мы или толстокожи по природе

Или стремимся всё предусмотреть,

Продумать досконально мысль, в которой

Не столько смысла, сколько малодушья.

Поэтому я мститель на словах,

Хотя есть всё, чтоб к делу перейти –

И сила, и причина, и возможность.

Всё здесь меня корит. Вот, например,

Армаду войск ведёт зелёный принц,

На крыльях честолюбия парящий;

Ему на будущее наплевать;

Играет он в смертельную игру,

Дразня Фортуну ради шелухи.

А может быть, великие не ищут

Причины подходящей для борьбы,

Но в бой идут из-за клочка земли,

Когда на карте честь? А у меня

Отец убит и мать развращена,

От гнева кровь кипит, а между тем,

Забывшись, я бессовестно глазею

На двадцать тысяч смертников, бредущих

Во имя славы призрачной на смерть –

Как на обед! – за землю, на которой

Несчастным этим места не найти

Не то что для позиций, – для могил.

О я клянусь о крови думать впредь,

Чтоб или отомстить иль умереть!

«Двенадцатая ночь, или Что угодно»

Акт первый, сцена первая

ОРСИНО. Гармонией питается любовь,

Поэтому играйте, чтобы страсть,

Наевшись до отвала, умерла

От пресыщенья. Вот он, тот мотив,

Те звуки, ниспадающие нежно

Мне прямо в душу, – точно тёплый ветер

Фиалкам возвращает луговым

Украденный у них же аромат.

Ну, хватит, надоело! А когда-то

Я эту песню слушал без конца.

О дух любви! Бодришь ты и пьянишь,

И, словно океан, вбираешь всё.

Но мигом всё меняется в тебе:

И ценность подвергается уценке,

И нечто превращается в ничто.

Настолько чудны образы любви,

Что лишь воображение чудесно.

Акт второй, сцена вторая

ВИОЛА. Какое-то кольцо... Что с ней случилось?

Что, если я понравилась миледи?!

Вот это поворот! Она глядела

Во все глаза и говорила так,

Себя на полуслове обрывая,

Что, видимо, витала в облаках.

Всё сходится: она в меня влюбилась!

В избытке чувств не знает, что придумать:

Курьера шлёт, чтоб он – противный тип! –

Кольцо вернул мне, о котором я

Ни сном, ни духом. Лучше бы она

Влюбилась в призрак, бедная миледи,

А не в меня. Не дремлют силы зла:

Сменив одежды, соблазняю дам,

Чьё сердце – воск: любой смышлёный малый,

Что хочет, то и лепит из него.

Такими женщин сотворил Создатель:

Нас лепят, и у каждой свой ваятель.

И что теперь? Милорд влюблён в мадам;

Я, чудище несчастное, к нему

Неравнодушна; а она по мне

Тоскует по ошибке. Что мне делать?

Мужчиной или женщиною быть?

Увы, ни то, ни это: господин

Не влюбится в меня; и госпоже

Я не отвечу на её любовь.

О время! без тебя мне не с руки

Распутывать такие узелки.

Акт второй, сцена третья

ФЕСТЕ (поёт). Где ты бродишь, дорогая,

О любимом забывая?

Он поёт любви не в тон.

Перестань ходить по кругу,

Возвратись в объятья к другу:

Разлучаться не резон.

Что любовь для нас? Награда.

Любишь – радоваться надо,

Ведь, увы, пройдут года.

Пей, пока идёт пирушка,

И целуй меня, подружка.

Юность сгинет без следа.

Акт второй, сцена четвёртая

ФЕСТЕ (поёт). Мне с тобой, моя смерть, по пути.

Пусть шумит кипарис надо мной.

Отпусти меня, жизнь, отпусти:

Я жестокой убит красотой.

Сосны траурной хвоей своей

Осенят мою смертную боль.

И не сможет никто из людей

За меня доиграть эту роль.

Ни цветка для меня, ни венка –

Чёрный гроб мой не стоит того.

Ни слеза, ни уста, ни рука

Не коснутся чела моего.

Чтоб никто мой безоблачный сон

Не тревожил молитвой своей,

Не раздастся влюблённого стон

Над забытой могилой моей.

Акт пятый, сцена первая

ФЕСТЕ (поёт). Когда я был молокосос –

Ах, ветер, дождь и снег! –

В игрушки я играл и рос,

А дождь идёт весь век.

Когда же в люди вышел я –

Да, ветер, дождь и снег! –

Житья не стало от ворья,

А дождь идёт весь век.

Когда женился я, дурак, –

Ну, ветер, дождь и снег! –

Не мог добра нажить никак,

А дождь идёт весь век.

Когда же стал я стариком –

Что ж, ветер, дождь и снег! –

Башка болела под хмельком,

А дождь идёт весь век.

Давным-давно был создан мир –

Всё ветер, дождь и снег! –

А вам, пока идёт Шекспир,

Ходить в театр весь век.

«Как вам это понравится»

Акт второй, сцена первая

ГЕРЦОГ. Друзья мои, собратья по несчастью,

Войдя во вкус, мы зажили в лесу

Счастливее, чем прежде, во дворце.

Жить в роскоши опасней, чем в глуши,

Где лишь природа вымещает зло

На нас за первородный грех Адама.

Пускай клыки холодные свои

Вонзает в тело ветер и мороз,

Пускай терзает вьюга и пурга,

Я, из последних сил смеясь, шепчу:

«Вы не льстецы. Со свитою такою

Измены никакие не страшны».

Мы счастье и в несчастье обретаем,

Как драгоценный камень в голове

У жабы, ядовитой и поганой.

Вдали от света внятны стали нам

И лепет лип, и речи ручейков,

И говор гор, и смысл существованья.

Я жить иначе больше не хочу.

Акт второй, сцена седьмая

ГЕРЦОГ. Есть люди несчастливее, чем мы.

И не сравнить трагическую пьесу,

Что ставится в театре мировом,

С той буколическою пасторалью,

Которую разыгрываем мы.

ЖАК. Весь мир – подмостки, наша жизнь – спектакль,

А мы – обыкновенные актёры:

Выходим и уходим, отыграв

Свои семь актов, перевоплощаясь

По ходу пьесы. Первый акт: дитя

Агукает и пачкает пелёнки.

Потом розовощёкий мальчуган,

Сопливый лодырь шагом черепашьим

Идёт, портфель свой в школу волоча.

Потом любовник глазкам посвящает,

Пылая жаром, жалкие стишки.

Потом солдат: гривастый, точно лев,

Безбожник, выпивоха, скандалист,

Лакей фортуны, пушечное мясо.

Вновь перевоплощение: судья

С холёной бородой, законник строгий,

Пузатый рвач, набитый каплунами

И книжною премудростью сухой.

Ещё метаморфоза: тощий скряга

В домашних туфлях, в ношеном халате,

В очках по близорукости, в штанах,

Когда-то облегавших, а теперь

Висящих мешковато; бас мужской

Сменяется надтреснутым сипеньем.

Но хроника чудесных превращений

Идёт к концу. В последней сцене пьесы:

Склеротик, впавший в детство; ни зубов,

Ни зрения, ни слуха, ни-че-го.

Акт третий, сцена вторая

ОРЛАНДО. Повисни здесь, свидетель грёз любви,

А ты, Диана, божество ночей,

Очами чистыми благослови

Пресветлый лик охотницы твоей.

О, Розалинда! Врезаны в кору

Моей души влюблённой письмена.

Прочтут на каждом дереве в бору,

Как ты чиста, прекрасна и скромна.

Стальным стилом я выражу в лесу

Твою невыразимую красу.

* * *

СЕЛИЯ. Тишина. Безлюден бор,

Но идёт среди ветвей

Стихотворный разговор

Языком любви мой, –

Что мгновенно человек

Пробегает жизни круг;

Что за час промчится век,

Если друга бросит друг.

Но о чём в лесной глуши

Речь ни шла бы между крон,

Каждый звук моей души

Розалинде посвящён.

И поймёт любой, кто в лес

Ни придёт, что слиты в ней

Благостынею небес

Совершенства прежних дней.

Всё, чем девушек других

Одарило небо врозь,

По веленью сил благих

В Розалинде собралось.

Лик Елены был ей дан,

Клеопатры гордый вид,

Аталанты стройный стан,

Честь Лукреции и стыд.

Взять повелел совет божеств

У той – лицо, у этой – стать,

Чтоб совершенством совершенств

Могла бы Розалинда стать.

Её удел быть вечным образцом,

А мой – навеки быть её рабом.

«Король Лир»

Акт первый, сцена вторая

ЭДМУНД. Тебе, Природа, твоему закону

Подсуден я. Моя богиня – ты.

Неужто я традиции прогнившей

И дикости всеобщей покорюсь?

Позволю обделить себя за то,

Что я внебрачный и моложе брата?

Внебрачный? Забракован, значит? С браком?

Но я ведь ладно скроен, крепко сшит,

А силой духа тем не уступаю,

Кто честною утробою рождён.

За что бракуют нас? За что нас метят

Внебрачности тавром? За то, что некто

Потребность втайне удовлетворяет,

Выплёскиваясь с пылкостью, которой

Хватило б на династию хлыщей,

Заделанных ни въяве, ни во сне

Из чувства опостылевшего долга?

Но если мы – законный с незаконным –

Отцом любимы, – я, лишённый прав,

Имею право на твои, законный.

Чудно звучит: «Законный»! Если мне

С письмом, законный братец, повезёт,

Тогда в законе будет незаконность.

Я вверх тянусь, я силой наливаюсь.

О небо, незаконных вознеси!

Акт первый, сцена четвертая

ШУТ. Тот умник, с чьей подачи

Всю землю роздал ты,

Глупей шута, иначе

Не лез бы он в шуты.

Злой шут сидит у трона,

На злом – колпак венцом,

А добрый, сняв корону,

Не венчан колпаком.

* * *

ШУТ. Теснят шутов и дураков,

Куска лишая в драке,

Тьмы одуревших мудрецов,

Премудрых, как макаки.

* * *

ШУТ. Кукушек воробей вскормил

На голову свою:

Разбили те, набравшись сил,

Макушку воробью.

Второй акт, четвёртая сцена

ШУТ. Отцов негодных гонят вон

Их дети-подлецы.

Обласканы со всех сторон

Богатые отцы.

Судьба распутнице сродни:

Не любят бедняков они.

* * *

ШУТ. Кто служит для проформы

И ценит серебро,

Спешит во время шторма

Спасти своё добро.

Но шут с тобою – даже

Когда сбежит мудрец.

Глупец стоит на страже,

А мудрецу конец.

* * *

Акт третий, сцена вторая

ЛИР. Сильнее, ветры, дуйте! Завывайте!

Раздуйтесь и полопайтесь от злости!

Разверзнитесь, небесные врата,

И выпустите смерчи дождевые

Залить всю землю вплоть до флюгеров!

Сернистый свет, молниеносный пламень,

Что с быстротою мысли рассекает

Столетние дубы, – спали меня!

Ты, гром, всесокрушающим ударом

Расплющи толстобрюхий этот мир,

Нутро природы вскрой и умертви

Зародыши бессовестных людей!

* * *

ЛИР. Пусть льётся всё, гремит и полыхает!

Ни дождь, ни гром, ни молния, ни ветер

Не дочки мне, не подданные даже.

Я вам никто, свирепые стихии,

Я вам своей державы не дарил

И за жестокость вас не упрекаю.

Поэтому глумитесь надо мной,

Раз это вам приятно! Я ваш раб.

Я всеми презираемый старик,

Больной и слабый. Вы не за меня.

Вы раболепно служите моим

Неблагодарным дочкам, ополчились

Вы на седую голову мою!

* * *

ШУТ. Когда попы заговорят не лживо,

А пивовары не разбавят пива,

Портняжка станет пэром, а в костёр

Пойдёт не еретик, но сутенёр;

Когда в судах законность воцарится,

И разорят не фермера, но принца;

Когда в толпе не срежут кошелька,

А клеветник лишится языка;

Когда скупец начнёт сорить деньгами

И запоют блудницы в божьем храме, –

То на Британских островах,

Где ходят все на головах,

Пойдет всё прахом, а в итоге

Все встанут с головы на ноги.

Акт четвёртый, сцена шестая

ГЛОСТЕР. Я вспомнил голос! Это же король!

ЛИР. Да, целиком и полностью – король.

Взгляну – и всё дрожит. Живи покуда.

Что натворил ты? Изменил жене?

Но это не смертельно. Размножайся.

Ты не преступник. Мухи и букашки

Развратничают прямо на глазах.

Пусть все совокупляются со всеми!

Сын Глостера, рождённый вне закона,

С отцом своим нежнее обошёлся,

Чем со своим – две дочери мои,

Плоды законной страсти. Вожделенье!

Всех оплети своею паутиной!

Солдаты мне нужны. – Иная дама

Жеманничает, корчит недотрогу;

На личике написано, что лёд

Меж ног у ней; и ушки зажимает,

Когда ей намекнут о наслажденье;

Сплошная добродетель, а на деле...

На деле – сладострастнее, чем сука

Или кобыла. Женщины – кентавры,

А женский поясок – водораздел:

Всё то, что выше талии, – от бога;

Что ниже талии, – от сатаны.

Там пекло, ад кромешный, серный пламень,

Зловоние, мучение и смерть!

* * *

ЛИР. За что, палач, ты шлюху исхлестал?

За то, что отказалась переспать

Она с тобою, кровожадный зверь?

Ты б лучше задницу свою подставил

Под ту же плеть. Вон жулика ведёт

На дыбу ростовщик жуликоватый.

Видны пороки только сквозь лохмотья,

А сквозь меха не видно ничего.

Щит золотой, скрывающий грехи,

Копьё закона ловко отобьёт,

Тряпьё же их не в силах защитить

От крохотной булавки обвиненья.

Никто ни в чём не виноват. Никто.

Ни в чём. Я поручусь за всех.

Бери пример с меня: уж я-то знаю,

Как прокурорам отвести глаза.

Стекляшками прикрой свою незрячесть

И утверждай, как интриган-политик,

Что видишь то, что видеть не дано.

«Макбет»

Акт первый, сцена пятая

ЛЕДИ МАКБЕТ. На башне ворон криком подавился,

Накаркав посещенье короля.

Слетайтесь, духи мерзостных желаний,

И сделайте бесполою меня;

Свирепостью набейте мне утробу;

Сверните кровь; врата заколотите,

В которые проскальзывает совесть,

Чтоб жалость человечья не смогла

Путь преградить намереньям жестоким.

Бесчувственные демоны-убийцы,

Бесплотные вершители злодейств,

К моим грудям – не молоком, а желчью

Набухшим, – присоситесь! Мрак полночный,

Туманом серным ада затянись!

Чтобы кинжал вслепую поражал,

А небо не сумело бы прорвать

Попону тьмы и прокричать: «Опомнись!».

Акт первый, сцена седьмая

МАКБЕТ. Когда бы всё конечное кончалось,

Концов не оставляя никаких, –

Я бы рискнул. Когда бы преступленье

Не попадало в сеть своих последствий

И с достиженьем цели забывалось;

И меч, всё совершив, всё завершал бы –

Вот здесь – средь мели вечности – вот здесь, –

То мы б отвергли вечное блаженство.

Но судят нас и здесь, на этом свете.

Научишь злу – найдётся ученик

Учителя-злодея проучить.

Отравленное нами же вино

Нам подаёт бездушная Фемида. –

Король двойному вверен попеченью:

Во-первых, родственника и вассала,

А во-вторых, хозяина, чей долг –

С мечом в руках сон гостя охранять,

А не точить на спящего кинжал.

К тому ж Дункан таким был справедливым

И добрым королём, что вострубят,

Как ангелы, достоинства его

И – cмерть убийце. И как херувим,

На сотканном из воздуха коне,

Как ветрокрылый голенький младенец, –

Печаль новорождённая дохнёт

В глаза людские ужасом злодейства –

И буря захлебнётся в море слёз. –

Хромает честолюбие моё:

Пришпорь его – оступится, пожалуй,

И рухнет ненароком на меня.

Акт второй, сцена первая

МАКБЕТ. Что вижу, Боже! В воздухе кинжал!

И рукояткой тянется к руке.

Ты предо мной – но в руки не даёшься;

Схватить нельзя – но вижу я тебя.

Наверно, ты – губительный мираж,

Раз можно видеть, но не осязать.

Иль ты воображаемый кинжал,

Больных души и мозга порожденье?

Ты для меня едва ль не ощутимей

Того, который в ножнах у меня.

Ты стал путеводителем моим,

Чудовищного замысла ключом.

Глаза мои глумятся надо мной

Или другие чувства превосходят, –

Но ты передо мною, и в крови,

Которой прежде не было и быть

Не может, твой клинок и рукоятка:

Предстало мне предвестье дел кровавых. –

Полмира в полумёртвом забытье;

Под шторой сна кривляются химеры;

Слетаются, чтоб жертву принести

Гекате бледной, духи чародейства;

Завыли волки, подали сигнал

Тщедушного убийства сторожа,

И, словно привидение, оно

Тарквиниевым крадущимся шагом

К заветной цели медленно скользит.

Земля! Устойчивое основанье!

За мной, куда иду я, не следи.

Не то об этом камни прокричат,

Отняв у тьмы ей свойственный кошмар! –

Но я всё здесь, а он вкушает сон.

Боюсь, что пыл мой речью охлаждён.

За сценой звон колоколов.

Опять звонят. Пора. Пора. Пора...

Дункан, не слушай: эти голоса

Тебя шлют в пекло иль на небеса.

Акт пятый, сцена пятая

СЕЙТОН. Почила королева, государь.

МАКБЕТ. Она б могла и позже опочить.

Печалиться мне нынче недосуг.

Вот если б завтра... завтра... завтра... завтра...

Разматывая свиток бытия,

Крадутся дни к итоговой ремарке,

И «завтра», превращаясь во «вчера»,

Толкает нас в могилу. И – конец.

Туман исчез. Растаяла свеча.

Сгорела жизнь – бездарный лицедей:

Валял себе на сцене дурака,

А время вышло – канул за кулисы.

Пропала жизнь – бессмысленная сказка,

Рассказанная круглым идиотом,

Безумный и бессвязный монолог.

«Много шума из ничего»

Акт третий, сцена первая

БЕАТРИЧЕ. Меня бранят! Я со стыда сгорю.

Вот за высокомерие награда!

Гордыня, прочь! Насмешливость, адью!

Мне вашей славы гибельной не надо.

Ах, Бенедикт! Не диким, а ручным

Тебе вручает сердце Беатриче.

Меня ты любишь, мною ты любим,

И нас благословит священный причет.

Я доверяю не чужим словам,

Что лучше всех ты, а своим глазам.

«Ромео и Джульетта»

Акт первый, сцена первая

ПРИНЦ. Враги покоя! Вы неизлечимы!

Вам только бы пятнать соседской кровью

Свои мечи! И слушать не хотят!

Не люди вы, а звери. Прекратите!

В пожар безумной ярости не воду,

А пурпур из артерий льёте вы.

На дыбе околеет, кто не бросит

Оружье, закосневшее в резне.

Ваш принц разгневан. Слушайте меня.

Уже три раза смуту городскую

Вы сеяли пустою болтовнёй,

Вы, старцы, Монтегю и Капулетти,

Взрывали трижды улиц тишину.

Едва ль не каждый старожил Вероны

Был не по-стариковски снаряжён,

Брал старческой рукой старинный меч

И в вашу свару старую встревал.

Но если беспорядки повторятся,

Поплатитесь вы кровью у меня!

Всем разойтись! За мною, Капулетти.

А вам я предлагаю, Монтегю,

В гражданский суд Фритауна явиться,

Где волю вы узнаете мою.

Все по домам! Ослушники умрут.

Акт первый, сцена вторая

ПАРИС. Но счастье материнства узнают

И более незрелые девицы.

КАПУЛЕТТИ. Да, но приносит лишнее страданье

Такое слишком раннее познанье.

В земле мои надежды, и одна

Моих земель наследница – она,

Джульетта. Поухаживай за ней,

Любви добейся, сердцем завладей.

Моё согласье без её желанья –

Лишь звук в аккорде бракосочетанья.

А ночью в доме нашем карнавал.

Я множество гостей наприглашал;

А дорогих друзей моих – особо.

Прибавьте к ним ещё одну особу.

Земных светил блистательные очи

Рассеют сумрак карнавальной ночи.

У нас, сегодня, в обществе девиц,

Среди красивых, юных, свежих лиц

На вас пахнёт весною молодою,

Что за хромою гонится зимою.

И та, быть может, суженая ваша,

Кто лучше всех, достойнее и краше.

Здесь будет и Джульетта веселиться,

В ряду девиц обычная девица;

Обычная, которых легион,

А вовсе не одна на миллион.

Акт первый, сцена пятая

РОМЕО. Она сияет, факел затмевая,

Для существа земного – неземная;

Так на челе ночного небосклона

Астральная красуется корона;

Лучится так жемчужина на коже

Арапского царя или вельможи.

Среди ворон сиятельных Вероны

Голубка эта – белая ворона.

Закончен танец. Подойду к святыне

Пред алтарем молить о благостыне.

И я любил?! Нет, я, по слепоте,

Неистинной молился красоте.

Когда б не эта ночь, не этот дом,

Клянусь, я не прозрел бы нипочём!

* * *

РОМЕО. Когда коснуться дерзкими перстами

Руки святой считается грехом,

То грех свой богомольными устами

Я замолю в лобзании святом.

ДЖУЛЬЕТТА. Любезный богомолец, нахожу я

Благим прикосновение перста.

Персты к перстам – святые поцелуи;

Персты – святых паломников уста.

РОМЕО. Но ведь святым без уст, наверно, трудно...

ДЖУЛЬЕТТА. Да, брат святой, – молиться всеблагим...

РОМЕО. Но чтоб, сестра, молить их обоюдно,

В молитве мы уста соединим.

ДЖУЛЬЕТТА. Уста святых застыли, ожидая...

РОМЕО. Святой молитвы, милая святая.

Акт второй, сцена вторая

РОМЕО. Но что это? Зажёгся свет... Джульетта!

Взойди, о солнце светлое моё!

И ты убьёшь завистницу-луну,

Больную бледной немочью от горя,

Что ты её прекрасней во сто крат.

И ты ей служишь? Бедная весталка!

Смени свой лунный шутовской наряд.

Любовь моя! Владычица! Богиня!

Ах, вот бы ей поведать, кто она!

Сказала что-то? Ничего не слышно.

Зато её глаза красноречивы,

И молча с ними говорят мои.

Глупец! Её слова не для меня:

Две звёздочки, сгорая от любви,

Сойти желают с неба на часок

И просьбою сменить их докучают

Её глазам. Но если заискрятся

Глаза её на куполе воздушном,

Прольётся столько света с высоты,

Что птицы, словно утром, запоют.

А звёзды, заменив её зрачки,

Померкнут от сияния щеки.

Так утром затмевается свеча

Слепящим блеском первого луча.

Ладонями она коснулась щёк.

Когда б я стать её перчаткой мог!

* * *

ДЖУЛЬЕТТА. Ромео, почему ты Монтегю?

Забудь отца и родовое имя

Или женись немедля на Джульетте,

Чтобы не быть ей больше Капулетти.

РОМЕО. Не знаю – слушать или отвечать?

ДЖУЛЬЕТТА. Мне только имя недруг – Монтегю.

Но ты же не оно, ты – это ты.

Что вообще такое – Монтегю?

Что это – ноги, руки, голова,

Всё остальное? Нет! При чём здесь имя?

Ведь если розу назовут не розой,

Она благоухать не прекратит.

Ромео, будь он переименован

Иль совершенно имени лишён,

Останется Ромео совершенным, –

Таким, каков он есть по существу.

Ромео, имя собственное брось

И всю меня возьми себе за это!

РОМЕО. Попалась ты! Я больше не Ромео!

Зови меня возлюбленным своим,

И я в другую веру перейду.

* * *

ДЖУЛЬЕТТА. Вуаль ночная на моём лице,

Не то б ты видел, как оно горит

От мысли, что подслушал посторонний

Девическую исповедь мою.

От слов своих теперь я отрекаюсь.

Да, отрекаюсь! Отрекаюсь, да!

Но что теперь достоинство хранить!

Меня ты любишь? Знаю, знаю, любишь.

Тебе я верю. Только не клянись,

А то ещё обманешь. Сам Юпитер

Смеётся над неверностью влюбленных.

Ромео милый, ты влюбился, правда?

Что ж ты молчишь? А если ты считаешь,

Что крепость пала, штурма не дождавшись,

Я рассержусь, возьму слова обратно,

И ты за мной побегаешь тогда.

Скажи мне честно, милый Монтегю,

Ты думаешь, что если я нежна,

То отличаюсь лёгким поведеньем?

Как доказать тебе, что я стыдливей

Притворщиц, позабывших всякий стыд!

Я бы, конечно, тоже притворилась,

Но не остереглась, и ты услышал

Мои слова. Прости за откровенность

И не считай уступчивой меня

За эту страсть, раскрывшуюся ночью.

Акт третий, сцена вторая

ДЖУЛЬЕТТА. Лихие кони, пламя из-под ног!

Вам день пути до Фебовых покоев,

Возница ваш не хуже Фаэтона,

И мрак летит за вами по пятам.

На помощь, ночь! Своею пеленою

Влюблённых скрой от любопытных глаз,

И мы с Ромео, немы и незримы,

В объятия друг друга заключим.

Любовь слепа, и тьма ей не помеха.

Любовный ритуал и красота

Возлюбленных им служит ночником.

Приди, благовоспитанная ночь,

Затянутое в чёрное особа,

И научи по доброте своей,

Как нам, неопытным в игре любовной,

Себя утратив, обрести себя!

И кровь мою, стучащую в висках,

Своим дыханьем чёрным охлади.

Пусть чувство осторожное моё,

Чуть осмелев, перед лицом любви

Проявит простодушную покорность.

Приди, о ночь! Ромео, приходи!

Ты – день в ночи; ты – свет на крыльях тьмы,

Как изморозь на крупе вороного!

Ночь, милая, возлюбленная ночь,

Сверкни скорее чёрными очами!

Дай мне Ромео! А когда умрёт,

Ты прах любимый в звёзды обрати.

Чело небес тогда преобразится,

И все тебя начнут боготворить,

Отвергнув ослепительное солнце.

Приобрела я особняк любви,

Но без любви живу особняком.

Я отдана, но взять меня не взяли.

Тоска на сердце. День застыл на месте,

Как для детей предпраздничная ночь,

Когда они, подарки предвкушая,

Не в силах спать. – Вот няня! Наконец-то!

Она мне всё расскажет о Ромео.

Кто это имя вслух произнесёт, –

Уже поэт.

Акт пятый, сцена третья

ПРИНЦ. В печали тонет утро примиренья,

И омрачён светила тусклый взор.

Ждёт наказанье вас или прощенье,

Покажет дела тщательный разбор.

Но я грустней представить не могу

Истории, случившейся на свете,

Чем о любви Ромео Монтегю

И верности Джульетты Капулетти...