Виктория Ветрова

Виктория Ветрова

Виктория ВетроваВика Ветрова многим запомнилась одиннадцатилетним поэтом – девочкой, глядящей на мир огромными грустными глазами со страницы «Комсомольской правды». В памяти читателя, несомненно, всплывёт целый ряд «вундеркиндов», создававших «недетские» работы. А также вспомнятся всевозможные пересуды и домыслы: сами ли они писали, а может, мамы-папы… А может, «голос» им был… Потом эти вундеркинды как-то исчезали из поля зрения СМИ. Или появлялись в статьях грустных, трагических.

Поэтому мне вдвойне приятно было услышать весёлый голос Виктории Николаевны Ветровой, которая любезно согласилась на это «межконтинентальное интервью». Я с удовольствием приглашаю вас присоединиться к нашему увлекательному разговору и вместе с нами подумать о жизни, о славе – и о многом другом.

 

– Виктория, о «юных дарованиях» 80-90-х годов ходит много домыслов. В основном, трагического характера: спилась, исписалась, умерла и т.д. И, наверное, вам, так же как и мне, хочется хотя бы частично с этими домыслами расправиться. Поэтому, пожалуйста, расскажите вкратце: что случилось с Викой Ветровой после её нашумевших публикаций в «Комсомольской правде» в начале 1990-х годов?

– Ничего со мной не случилось, никуда я не девалась. Собственно, и публикация в «Комсомольской правде» была не первой моей публикацией. Начала я, как и все нормальные дети, пишущие в семь-восемь лет, с газеты «Пионерская правда», журналов «Пионер» и «Костёр». А потом уже, когда мне было одиннадцать, вышла та самая публикация в «Комсомольской правде», которая и наделала достаточно много шума.

Что произошло дальше? Дальше у меня были многочисленные публикации в газетах, в журналах, множество эфиров на телевидении, в одиннадцать лет у меня вышла первая книжка стихов. Я развивалась, выступала, писала стихи: когда мне исполнилось пятнадцать, у меня уже вышло четыре книги. А потом просто немножечко поменялась ситуация – и в стране, и в менталитете большинства людей…

Понимаете, ведь мы очень падки на какие-то яркие интересные сюжеты: дайте нам чего-нибудь вкусного, дайте нам чего-нибудь жареного, остренького такого… Меня и в одиннадцать лет преподносили немного с неправильной стороны. При всём уважении к замечательной журналистке, написавшей эту статью, и к тому великому делу, которое она сделала, я должна сказать, что правды там было процентов на пятнадцать.

– Но ведь эта журналистка напечатала интервью, а не очерк. Получается, она его просто написала по-своему?

– Наталья, вы же понимаете, что порой достаточно сместить акценты, как уже и человек, и ситуация выглядят совсем иначе. Поэтому я могу сказать, что даже с точки зрения того, каким ребёнком я была и как писала, очень много домыслов ходило уже тогда. То есть неправильно меня подавали, неправильно меня позиционировали. И в той статье, и в других муссировалась такая странная тема, что я (говорит загробным голосом) встаю среди но-о-очи, слышу какой-то там го-о-олос…

– Да-да, та самая «турбинская»* тема!

– Всё гораздо проще. Просто я, по сути своей, – сова, меня даже в детстве трудно было рано уложить спать. Ночью с постели в ночнушке я не вставала; просто я могла до одиннадцати ночи делать уроки, а после этого начинала писать стихи. А родителей я просила помочь записать мои стихи только потому, что я достаточно быстро их сочиняла-придумывала, а писала-то я, как и всякий ребёнок, медленно. У родителей скорость письма была гораздо быстрее, вот они и записывали. А вовсе не потому, что это было странное такое зомбированное состояние. Одним словом, представлялось всё это в прессе очень странно.

А я находилась абсолютно в здравом уме и трезвой памяти, и очень хорошо понимала, что я делаю. Я вообще всегда осознанно писала и пишу стихи. Просто люди любят шумиху, любят сенсации. Им что интересно? Интересно подать ребёнка с позиции вундеркинда, что вот он такой необычный человек, пишет, а потом… Что-то же надо придумать ещё, да? А что придумать? У нас стереотип такой, что вундеркинд должен обязательно своё существование закончить со вступлением в совершеннолетие. И потом мы говорим: «Вот, он в детстве был такой-то, а потом превратился в среднестатистического человека». А ещё очень желательна какая-нибудь трагическая судьба.

В моей ситуации это всё было ожидаемо, этого всем хотелось. Потому что была Надя Рушева**, умершая очень молодой; потому что была Ника Турбина, у которой была очень трагическая судьба; потому что был Серёжа Парамонов***, певший в хоре. Это – тема юных вундеркиндов, которые либо не вписались в суровую реальность, либо их не вписали. Почему та же Ника Турбина не вписалась? Ей было трудно заниматься чем-то ещё, потому что она чувствовала себя поэтом, а её просто… Не то, чтобы её отказывались печатать, а просто кто-то сказал: «Да это уже никому не интересно». И люди кричат, люди пишут: дайте нам стихов Ники Турбиной, мы хотим почитать… Но те люди, которые сели в издательства журналов-газет и определяли их дальнейшую политику, решили, что это просто уже не интересно. К сожалению, это часто бывает: какие-то отдельные люди диктуют моду; и это, надо сказать, во всём.

Так вот, теперь вернёмся к тому моменту, когда мне исполнилось пятнадцать лет. Со мной-то как раз ничего не случилось. Просто у нас поменялась страна, поменялся менталитет, и поменялась политика изданий: перестали печатать стихи в газетах. Издания стали либо очень политизированы, либо ушли в безумную, бездуховную развлекательность.

А я как раз в пятнадцать экстерном окончила школу. Встал вопрос, где мне учиться. И тут моему папе подворачивается возможность ненадолго поехать поработать в Швецию. Так что мы поехали в Швецию, и я поступила в Стокгольмский университет на факультет киноведенья. Потому что я всегда понимала, что я хочу, чтобы моя жизнь была не только неотъемлемо связана с поэзией, с литературой вообще, но и с кино. Я с детства мечтала быть кинорежиссёром. Когда мне было года три, меня спрашивали: «Кем ты хочешь быть?» – и я отвечала: «Я стану режиссёром и буду ездить на белом мерседесе».

– И как, мечты сбылись?

– Белого мерседеса пока нет (смеётся)… Но первое – да, сбылось. Только хотелось бы до большого, полнометражного кино добраться, а не только ограничиваться документальными работами. Хотелось бы «замахнуться на Вильяма нашего, понимаете, Шекспира»…

– Вернёмся к вашему пребыванию в Швеции?

– Итак, я проучилась там четыре года и решила вернуться обратно. Но, конечно, когда я вернулась в Россию, помимо того, что здесь произошли такие изменения, и к стихам вообще народ очень сильно потерял интерес… Точнее, не то, чтобы потерял интерес – ему это, отчасти, было навязано: некое такое «попсово-развлекательное» восприятие действительности. Почему сейчас процветают все эти «Стихи.ру»? Да потому что негде больше стихов почитать! И такой прозы, чтобы соответствовала конъюнктуре рынка привычной – тоже негде почитать.

Так вот, когда я вернулась… Не то, чтобы обо мне совсем забыли, но меня потеряли из виду. И я представляла совершенно чётко, что мне придётся начинать всё с самого начала. И, конечно, когда я пошла по издательствам, по журналам, по газетам, то мне пришлось заново объяснять, кто я. И если были люди, которые говорили: «А, вы – та самая Вика Ветрова», то были и люди, которые меня абсолютно не знали. И постепенно я вернулась на свои позиции: в возрасте девятнадцати-двадцати лет я снова вошла в литературу, уже взрослым поэтом, а не девочкой-вундеркиндом. И это было сделать гораздо сложней, потому что к взрослому поэту совершенно другие требования. Понимаете, ты встречаешь уже такой хитрый прищур: «А что же ты нам теперь покажешь, когда тебе двадцать?» Люди относятся с большим скептицизмом.

Но, тем не менее, в какой-то момент мне удалось это сделать: переломить этот скептицизм, это представление, что вундеркинд ничего не может сделать, когда он подрастёт. В восемнадцать, ненадолго приехав в Москву, я вступила в Союз Писателей. В девятнадцать, вернувшись в Россию, я создала свой телевизионный проект и пришла с ним на телеканал ТВЦ, где и проработала три года. С 1997 по 1999 год выходила в эфир моя авторская программа «Свеча на ветру», в которой я делала небольшие сюжеты, посвящённые современным поэтам, ныне уже ушедшим, а тогда ещё живым. Кстати, мне недавно удалось получить этот архив и перевести его в электронный формат; не все программы, но хотя бы часть. Так что, я думаю, через какое-то время они появятся в Интернете, например, в «Youtube»… Конечно, сейчас это всё немножко смешно и наивно, потому что и время было другое, да и мне – только двадцать. Тем не менее, по-моему, это был хороший проект, мы сняли около пятидесяти поэтов…

Итак, молоденькой девочкой я пришла на канал, и уже через два года я была руководителем проекта… Попутно уже здесь, в Москве, я поступила на курсы сценаристов-режиссёров Александра Митты и, отучившись там два года, вышла с дипломом «Режиссёр кино и телевиденья». Собственно, то, чего я всю жизнь и хотела.

Кроме того, в Швеции я начала писать прозу и за несколько лет у меня вышло пять романов.

– Да, насколько я знаю, у вас на сегодняшний день вышло уже 15 книг стихов и прозы?

– Верно, и надеюсь, что это – не предел. Я не гонюсь за количеством, просто когда поступают какие-то предложения, я с удовольствием на них откликаюсь. Проза у меня остросюжетная, мистическая, так что я даже попала в какую-то антологию современных писателей-фантастов, что очень забавно.

Так что, в течение этих двадцати лет я никуда не «девалась». У меня были публикации, в эфир выходили мои передачи, продавались и продаются мои книги… И, конечно, ко мне обращаются с телевидения, чтобы снять меня с какой-то оказией, будь то моя выставка или презентация моей новой книги. Но чаще обращаются как раз с этим самым вопросом: «Что с вами стало?»     

На что я всегда говорю: «Хватит говорить обо мне прошлой, давайте поговорим обо мне настоящей, мне есть что предъявить миру». И я бы сказала, что за этот период я сделала больше, чем за период своего детства, судя по результатам: по книгам, которые увидели свет, по моим передачам… Просто внимание людей рассредоточилось, и акценты сместились. Ведь люди, в основном, видят то, что они хотят видеть, слышат то, что хотят слышать. И информация обо мне в общем потоке, конечно же, тонет.

– Вернёмся к вам нынешней. Виктория, вы пишете прозу, стихи, вы снимаете, вы рисуете картины. Можно ли как-то вас разделить: двадцать пять процентов – сюда, двадцать пять – туда? Что-то меньше, что-то больше вас сейчас занимает?

– Я занимаюсь «творческой диверсификацией»: распределяю силы в зависимости от настроения, вдохновения на разные вещи. Например, скажем, сейчас я пишу стихи, а какой-то месяц – не пишу, я отдыхаю. И я могу рисовать. То есть, я занимаюсь тем, что у меня в данную минуту «идёт». Я не насилую себя: если мне не пишется – я не пишу, не рисуется – не рисую. Я занимаюсь тем, что мне в этот момент хочется делать, тем, что мне близко, тем, что мне приятно, тем, что у меня получается.

Но, наверное, я всё-таки в большей степени – поэт. Потому что у меня мировоззрение поэтическое. А по процентам я не могу себя разделить: я просто живу в этом срезе творческом и в какой-то момент я нахожусь в разных отрезках этого пространства.

– Это замечательно! У такого человека было бы глупо спрашивать: «А вы не боитесь, что вы испишетесь?»

– По поводу «исписаться». Вообще, как я считаю, талант и возможность творчески мыслить даёт Господь Бог. Так вот, по моему глубокому убеждению, Господь Бог, во-первых, мудр, во-вторых он абсолютно лишён… Я вот всегда говорю: «Не надо наделять Бога качествами человека». И когда заявляют: «Не надо гневить Бога», я отвечаю: «Да Бог не гневается! Он выше этого».

И если Господь что-то даёт, он не отбирает. Он может человеку, что называется, «фитилёк прикрутить», чтобы тот подумал о своём поведении, в воспитательных целях. Но моё глубочайшее убеждение, что это не уходит навсегда, что всегда у человека есть этот канал, эта связь. Я говорю, что Господь – это телефонная линия, на конце которой никогда не бывает занято.

И вопрос только в том, что надо уметь взаимодействовать и с собой, и с Богом. Конечно, это дурацкая фраза: надо «сеять разумное, доброе, вечное», но по сути-то она правильная. Хочешь изменить мир – начинай с себя. Это простая задача человека, духовной личности, которая собирается как-то развиваться и двигаться в правильном направлении. Я вот себя воспитываю. Дай Бог здоровья родителям моим замечательным, они меня воспитывали долгое время, прививали мне и морально-этические ценности, и вообще основополагающий ценностный ряд они мне привили. Большое им спасибо за это. А сейчас я себя воспитываю: какие-то вещи в себе изживаю или, наоборот, пестую. То есть любой человек, творческий или нет, должен постоянно над собой работать.

– Ваше высказывание во многом даёт ответ на вопрос, который, наверное, появится у людей моего поколения: «Почему у вас сложилось, а у той же Ники Турбиной – нет?».

– А я объясню. Ситуация-то страшная. Представьте: в возрасте с одиннадцати до тринадцати лет я привыкла, что у меня – выступления… Я выступала в Кремлёвском Дворце, читала стихи даже со сцены Большого Театра на одной рождественской программе. Я выступала на гигантских площадках, мне рукоплескали тысячи людей. Мне приходило по тридцать тысяч писем, я их все читать не успевала. У меня были съёмки, выступления на телевидении, на радио.

Плюс, учтите, что я ещё училась в школе, и в музыкальной школе, и ходила в танцевальную студию, и занималась живописью… Когда мне говорят: «Что вы делали в детстве в свободное время?», я отвечаю: «У меня его не было». Но я об этом не жалею. У меня есть чёткая целевая установка, я с ней родилась. У меня был момент, когда я проснулась и осознала себя с какой-то чёткой целью. И в этой цели я существовала абсолютно дисциплинированно.

Представляете, какой насыщенной была моя ежедневная жизнь в детстве? Я делала уроки, ходила в школу, после школы я ездила выступать, писала стихи. То есть, я работала; я в детстве зарабатывала деньги, потому что мне платили за публикации, мне платил стипендию Фонд Культуры, международная программа «Новые имена», в которой я была стипендиатом шесть лет. Я получила бешенный гонорар за первую книжку, которая вышла в 1991 году – семь тысяч рублей… По тем временам!

Поэтому, помимо того, что я человек сам по себе целеустремлённый и работоспособный, я ещё и видела отдачу, видела свою реализацию, чувствовала себя важной и нужной… И вдруг я выбываю на четыре года в Швецию, где у меня ничего нет, кроме учёбы и творчества, потому что там либо ты учишься, либо – ты не в университете. Я вставала в шесть утра, бежала в метро, чтобы доехать до университета – ещё темно, а возвращалась из университета – уже темно. И так – шесть дней в неделю, и один день – выходной, воскресенье, когда я что-то там писала. Всё! Четыре года выпали из моей жизни!

И я возвращаюсь сюда, мне девятнадцать, молодой человек с образованием: «иди, начинай новую жизнь!» Но мне-то тяжелей, у меня-то всё уже было, я это всё уже попробовала, всю эту славу, поклонение – я это всё на зуб попробовала. И вот, ты приезжаешь, а тут – пусто! Ничего нет.

И вот Ника-то сломалась на этом. Она поняла, что ничего другого она делать не умеет, а ту Нику, которая есть, уже здесь никто не принимает и не хочет принимать: «Душа моя, ты здесь никому не нужна!»

Меня, конечно, родители поддержали, когда были сомнения внутреннего плана… А потом я как-то собралась, подумала: «Ну и что, осилю и второй раз! Да, упала низко; но, ничего, поднимусь! Не получается пока со стихами – буду копать в каком-то другом направлении». Меня совершенно не смущала какая-то работа. Были времена, когда я подрабатывала просто репетитором. У меня бывали внутренние терзания, но они не довлели надо мной каждый день, типа: «Какой ужас, я – непризнанный гений». Установка была: есть задачи, которые надо решать! Вопросы надо решать по мере их поступления. Всё.

Но я – человек немного другой. Мне Нику очень жалко. Она была очень талантливая девушка, очень красивая, внешность у неё была совершенно дивная! Но у неё не было «тыла», поддержки, чтобы ей сказали: «Не волнуйся, всё будет хорошо! Потерпи, сейчас как-нибудь перекантуемся – и всё будет нормально». А своей веры у неё, к сожалению, не хватило.

– Да, вы же сами сказали, что в какой-то момент всё равно нужно, чтобы кто-то подставил плечо.

– Да-да! Или хотя бы сказал: «Не переживай! Бывают взлёты и падения, бывают периоды затишья и успеха… Бывает, ничего страшного!» Надо, конечно, это пережить – и бывает трудно. Ну, вот, с Божьей помощью, я это всё пережила и не жалею. Конечно, хотелось бы, чтобы всё сложилось чуть по-другому, но уж коли так, то так. Ничего страшного!

– А что бы хотелось по-другому?

 Например, чтобы я вернулась, а меня бы встретили хлебом-солью, «к нам приехал наш любимый…», с цыганами. Но уж коли этого нет, ничего.

– Виктория, вы производите впечатление такого искристого, солнечного человека. И сейчас поэзия у вас не такая грустная. А вот детские ваши стихи – очень горькие. Откуда это?

– Я не могу сказать, что я – «искристый, солнечный человек», я бываю и очень грустной. Просто у меня девиз в жизни такой, помните, как у Бременских музыкантов: «Мы своё призванье не забудем. Смех и радость мы приносим людям». А так – я бываю и грустная, и занудная, не без этого.

Что касается детских стихов, у меня было мироощущение – не то, чтобы трагическое, но… Я просто рано… не «повзрослела», а как-то не по-детски «поумнела», и козни мира предстали мне в явственных картинах, и всё это мне казалось очень печальным.

А стихи, может быть, сейчас не такие, потому что, когда мне стукнуло тридцать, пришло осознание того, что я живу завтрашним днём. Я постоянно двигаюсь к какой-то цели – и в этот момент не успеваю жить. Я бегу и, что самое сильное, меня преследует чувство неудовлетворённости, потому что хотелось большего добиться. Всегда преследовало меня ощущение скоротечности жизни. И в тридцать я поняла, что я хочу не только стремиться, – я хочу жить, варить борщ, выносить помойное ведро, лежать на даче в гамаке... Жить хочу, существовать хочу, понимаете? Картошку жареную есть… И испытывать от этого удовольствие, не делать этого на бегу.

Радоваться надо, всего этого могло бы и не быть: вот у меня есть, а у Ники Турбиной – нет, потому что её самой нет.

– Виктория, в вашем интервью двадцатидвухлетней давности вы говорили, что ваши любимые поэты – Пушкин, Есенин, Маяковский, Мандельштам… Это изменилось за годы?

– Да нет, в общем-то. Маяковский, Мандельштам, Бродский. И даже читала с огромным удовольствием сборники стихов, правда, в русском переводе, Леонарда Коэна. Замечательный поэт! Вы знаете, не изменилось: современные поэты меня радуют меньше. Хотя, конечно, хорошие есть. И из тех людей, которых я снимала, есть выдающиеся.

– А вы бы не могли назвать современные «ведущие имена», с вашей точки зрения?

– Не знаю, честно. Сейчас про ведущие имена я не знаю ничего. Есть очень много молодых поэтов, т.е. людей в возрасте тридцати-сорока лет, которые считаются выдающимися. А я не знаю, выдающиеся они или нет, не все мне стихи нравятся. Но это моё мнение.

Кого-то поднимают на знамёна, сажают на трон, говорят: «Вот, это – лучший поэт современности». «Может быть, – говорю я. – Не знаю». Есть замечательные, а кто выдающийся, кто – нет, время покажет. Я – не судья, не критик, я не возьму на себя ответственность сказать, что этот – лучше, а этот – хуже. Это уже не нам судить, здесь уже наши потомки будут каким-то образом разбираться.

– Виктория, когда вы себя ощущали человеком более счастливым: в период с одиннадцати до пятнадцати лет или сейчас?

– Я никогда не отвечаю на вопросы о счастье, поскольку счастье – это очень эфемерная конструкция. Счастье – это мгновение. Жизнь – интересная штука, и пять минут назад ты чувствовал себя абсолютно избитым, растерянным и растерзанным, через час что-то поменялось, и ты – на пике счастья. Как это объяснить? Жизнь – это колесо.

---

*Старшая современница Вики Ветровой, поэт Ника Турбина (1974 – 2002).

Сравните две выдержки:

«Четырёхлетняя Ника не спала по ночам. У неё была астма. Мама и бабушка поочерёдно дежурили у постели девочки, а она пугала их тем, что просила: «Запишите строчки!» И диктовала стихи – совсем не детские, трагические». (П. Молоткова, Жизнь и смерть вундеркинда, газета «Аргументы и Факты», выпуск 34 (1139) от 21 августа 2002).

«Из интервью с Викой: «Я лежу в постели, не сплю, и вдруг возникает строка, за ней вторая, третья, я едва успеваю запомнить и записать»… Папа позже: «Вика – послушная, весёлая, смешливая девочка, а по ночам совсем другой человек, жёсткий, требовательный… Выходит в ночной рубашке часов в двенадцать, говорит: стих прёт…» (О. Кучкина, Дар, (газета «Комсомольская правда» от 4 февраля 1990).

 

**Надежда Рушева (1952, Улан-Батор, Монголия – 1969, Москва) – художница. С 12 по 17 лет провела 15 персональных выставок в Москве, Варшаве, Ленинграде, Польше, Чехословакии, Румынии, Индии. Скончалась в 17 лет от кровоизлияния в мозг.

 

***Сергей Владимирович Парамонов (1961–1998, Москва) – русский певец, получивший известность в СССР в 1972–1975 годах как солист Большого детского хора, «советский Робертино Лоретти».

 

Интервью с Викторией Ветровой (Москва) провела

Наталья Крофтс (Сидней)

 

Иллюстрации:

фотографии Виктории Ветровой разных лет;

публикация ВВ в «Комсомолке» (1990);

рисунки поэта…

Подборки стихотворений