Мне впору пришёлся. Надёжен. Удобен.
Мой дом – моя крепость. А что было раньше?
А раньше… Я раньше был как на ладони.
Не ломятся в двери – дверям не сломаться,
Мой комнатный садик прекрасно ухожен.
Поставлен диагноз? Ищите лекарство.
Надеюсь, мне это лекарство поможет!
«Я мог быть… хорошим и другом, и братом,
Примерным отцом замечательных деток,
Уехав, я мог бы вернуться обратно,
Но в кассе уже расхватали билеты.
Я мог бы все силы направить во благо
Любимой. Любимой во благо любое.
Но крик мой, забитый истошной дворнягой,
Сорвался и смолк, не услышан за воем.
Я мог быть героем времён и народов.
Могло бы цвести и греметь моё имя.
Спускались закаты, всходили восходы,
А ночи и дни оставались пустыми.
Я мог бы взвалить эту землю на плечи
И ношу свою уберечь от крушенья.
Я мог бы…»
Но мне от лекарства не легче.
Земля остывает, замедлив вращенье.
Мне надо скорее впрягаться в оглобли
И в путь собираться, пока не стемнело.
Чтоб эту бесплодную фразу «я мог бы»
Я смог заменить на другую – «я сделал».
Её достоинство мужское
Испепеляют жернова
Необъяснимого запоя.
Не в освежающий родник,
А в смрадный ил канавы сточной
Текут непрожитые дни,
Неотличимые от ночи.
В неверном воздухе ночном,
Непостоянном и капризном,
Так тянет выдавить окно
И поскользнуться на карнизе.
Свет семицветною дугой
Судьбу удачную пророчит…
Понятной вытянусь строкой,
Хоть вдребезги испорчен почерк.
Чемоданы сложив, пассажиры готовят постели.
Будто не было вовсе короткой прощальной недели.
Я окурок топчу одичалым своим сапогом.
Прошумел и исчез… Мне теперь ни к чему узнавать
Отраженье своё одинокое в скучных витринах.
Сознавая себя расставания первой причиной,
Закрываю глаза. Всё равно не поверит Москва.
Опоздав на года, покидаю пустынный перрон.
В ледяное нутро безнадёжно скользит эскалатор.
Он отправится вспять, когда ты возвратишься обратно,
И навстречу тебе он поднимет меня из метро.
Будет время лечить, распуская забвенья сады.
Ослабеет бессонницы нерв… и тогда мне присниться
Вечер ветреный… поезд идёт за границу…
Всё, что было, запомнил. Что будет со мною – забыл.
С примесью бензина.
Из Афганистана
Друга увозили.
Небо голубое –
Чисто, как нарочно.
Знаешь, что такое
Цинковая почта…
Мир другой, не прежний.
Скомканные ночи.
Это ад кромешный –
Цинковая почта.
Этот груз почтовый
Смехом был, глазами.
Жестом был и словом.
Стал теперь слезами.
Вытянулась пуля.
В грудь засела прочно.
В август – из июля –
Цинковая почта.
Дни мои и ночи,
Сам я где-то между…
Цинковая почта –
Долгий ад кромешный.
Даль Афганистана
Ветры просквозили.
Воздух пахнет пряно –
С примесью бензина.
Ты – в пекле без глотка вторые сутки.
Ненужным невесомый стал подсумок.
На круг восьмой выходит мой рассудок.
Сломаю бритву. Тысячами лезвий
Уходят горы в небо неживое.
Ах, если б было нас хотя бы двое!
И плеть руки, рыча, заткнёшь за пояс.
Беспомощный. Остановлю будильник,
Но сил и времени от этого не больше.
Мгновение ты держишься на боли
И падаешь, ещё успев запомнить
Француз-хирург, с изяществом артиста:
«Ему не больно, потому бесстрашный!» –
Освободит тебя из липкой каши.
Ты в долгом списке без вести пропавших.
Я жду сомнительных и несомненных,
Любых вестей, плевать, что вышли сроки.
Восток себе хозяин на Востоке.
Восточный рынок. Но на страшном торге
Я захвачу с собой лохматый свитер.
Тебе теплее будет в нём и мягче.
Твой свитер мать от рыжей моли прячет
До срока, что пока не обозначен
Мать встанет до зари готовить завтрак.
Вновь прочитает, чтобы не поверить,
Что были незначительны потери.
На стол накроет. Станет ждать у двери.
Мать знает – мы появимся внезапно.
были на это причины.
Или чья-то рука,
или просто вмешался октябрь.
Если боль входит в дом,
если дом покидают мужчины,
Значит, что-то неладное
в мире случилось опять.
Значит, были грехи,
если было грехов искупленье.
Если выбранный нами
за нас же страдал на кресте.
Значит, живы стихи,
значит, слово имеет значенье,
Если песня звучит
в неподкупной своей высоте.
Только что-то не так.
Может, в этом и мы виноваты.
Голос смел и высок.
Но один в глубине тишины.
Мы спокойно живём?
Мы красивы с тобой и богаты?
А ведь наши с тобой голоса
в тишине не слышны.
Частокол тишины.
Каждый звук удалён и приглушен.
Занимается свет.
Поднимается пар от земли.
Частокол тишины.
Но срываются, падают души.
Но срывается лист.
Но срывается, падает лист.
Усталость такую, пожалуй, не всякий поймёт.
Мне время разбрасывать камни, а не собирать.
Но в сотах наполненных светится яд, а не мёд.
Дорога закрыта, и мне не известен объезд.
Дорога закрыта, и вот уже ночь на носу.
Налево, направо качается шторами лес.
И снегу по пояс насыпало в этом лесу.
Назад оглянусь, там сугробы растут на глазах.
Перчатками с рук мою кожу сдирает мороз.
Но слышу, а может быть, кажется мне, – голоса.
Но слышу, а может быть, кажется, – скрипы колёс.
Я падаю в снег. Я лицо обжигаю о снег.
Какой непонятный, какой беспредельный огонь.
Глаза открываю – врывается в комнату свет.
За окнами звон и возня. Кот мне лижет ладонь.
Как в гардеробе. Мы теперь раздельно.
Я непригляден. Я в белье нательном.
Он как всегда в порядке на все сто.
Мы были вместе слишком много лет,
Чтобы не знать себя на самом деле.
Постель делили. Вместе пили-ели,
Дышали и писали на стекле.
Но, слабый, сильной воле подчиняясь,
Писал не то, чего душа желала.
И становилось узким одеяло.
И не хватало каждому из нас.
Всем вопреки я утверждать берусь –
На вкус и цвет отыщется товарищ.
Но нас двоих одним не отоваришь.
Мы разное учили наизусть.
Потом я, может, шерстью обрасту.
Но, вдоволь в колыбели покачавшись,
Я вышел из себя, не попрощавшись.
Иду, подставив ветру наготу.
Не знаю, будет в том какой-то прок.
Мои шаги пока что неумелы.
Но вышел из себя единым целым.
И навсегда забросил номерок.
Озябшие руки – в жару высыхающих рек.
А жар в этот день бесконечною чашей пролился
На жёлтый сургуч моих пылью припудренных век.
Пейзаж узнаваем. Как будто вчера распрощался.
Ещё изнывает в пожатьях сухая ладонь.
Желают добра и какого-то личного счастья.
А я не могу... и по-птичьи смотрю на погон.
Пейзаж узнаваем. Знакомо сутулятся спины.
А глиняный бруствер,
вглядеться, не так уж высок.
Здесь нет перекрёстков
на стёртой подошве равнины.
И верно, что юг. Только всё-таки это восток.
Под пристальным взглядом хоть чуть,
но всегда неуютно.
Чеканить шаги или жажду глотком утолить.
И вовсе неловко свалиться и переобуться,
Из жарких ботинок на землю насыпать земли.
Под пристальным взглядом
и рай не покажется раем.
Кадр сменится кадром, и будет идти репортаж.
И странного нет в том,
что этот пейзаж узнаваем.
Под пристальным взглядом
до боли знакомый пейзаж.
Без злобы, комплексов и робы.
Лежу на вымытом песке
На фоне лучших ног Европы.
Я никому не нагрубил.
И мне пока не нагрубили.
Орел зелёный на груди
Уже распахивает крылья.
Я в первый раз за столько лет
На удивление спокоен.
Горячий ультрафиолет,
И жизнь, и мысли без конвоя.
Сегодня всё разрешено.
А мне и весело, и странно,
Что я на фоне лучших ног
Сам на ноги когда-то встану.
Что разберусь в своих делах.
И перестану жить скитальцем,
И что в зелёного орла
Не будут больше тыкать пальцем.
Что мне не надо, чёрт возьми,
Теперь у моря ждать погоды.
Что я вот с этими людьми
Войду в одну и ту же воду.
Меня учили с детства слушать старших.
Я слушал старших и не слушал жизнь,
И потому замешкался на старте.
Не рвался, не горел, не рисковал,
Не ведал слов «извилисто» и «круто»,
Успешно двадцать лет пробуксовал,
Но выскреб слизь до каменного грунта.
Когда же я стремился не туда,
Куда моим наставникам хотелось,
Злой окрик, как студёная вода
На сонное распаренное тело.
Учили не по дням, а по часам,
Но только на часах у пьедестала.
Мёд липы лип к рукам и лип к усам,
Но в рот, как говорится, не попало.
Судьбу мне без конца благодарить
За то, что эта сахарная корка
Взялась снаружи, а не изнутри.
Благодарить судьбу за то, что горько.
Покойные мои учителя,
Им всем земля, конечно, будет пухом,
Стелили пух. Прости меня, земля,
За то, что о тебе ни сном ни духом...
Теперь могу в ладони растереть.
Продрал глаза, предметы стали резче,
Могилы рыл, вгонял лопату в твердь,
В твои, земля, опущенные плечи.
Потом решали б мы – по чьей вине.
Но не сумели, но не обманули
Ни сказочно красивый леденец,
Ни сказочные сладкие пилюли.
Водкой травлю бессовестно.
Снова растёт, как флюс,
Злая моя бессонница.
В пригоршне пепел дня.
По ветру б этот пепел!
Но облетел меня
За три квартала ветер.
Часто и кое-как
Штопаю дыры прошлого.
Каждый мой шаг – пустяк.
Много ли в том хорошего.
Форточку распахну –
Свежесть ночная вломится.
Может быть, всю страну
Переломала бессонница?
Я уже так привык
К звёздным моим медведям.
Светит в окне ночник.
Светит в окне соседей.
Будет в достатке лун.
Рыба в морях просолится
Кончено. Хватит. Сплю…