* * *
Кирилл, ты слишком нужен богу,
И вот, ревнуя и любя,
Он отпустил тебя в дорогу,
Но отнял разум у тебя.
Чтоб ты всегда к нему был ближе,
Земное отшвырнув родство.
И в этой жаркой смертной жиже
Ты жил лишь именем его.
* * *
Умолкает душа,
отступает любовная тяга.
Зависает безлюбо,
Как каменный идол в углу.
Что же делать? Видать,
До конца завершила работу.
Остаётся, пожалуй,
Зрачками сверлить пустоту.
Ожидать безучастно
Момент рандеву с абсолютом,
Чтоб в синюшную вечность
Как в тёплую воду войти.
* * *
Заблудилась душа в переулках зелёных и белых.
Ей там нечего делать, а всё-таки тянет туда.
Там, где ты родился, и звала тебя мама обедать.
И в могиле твой дед на еврейском погосте в лесу.
Там дорожки узки – я уже не нашёл бы , пожалуй.
Но упорно душа всё летит, несмотря ни на что.
* * *
Цепью воронья процессия тянется
И оседает на гребне холма.
Вспомнится всякому, кто ни оглянется,
Слово старинное – тьма.
Длинные, узкие снежные полосы
У искорёженных временем хат.
Тихо кусты шевелятся, как волосы,
Там, где кончается скат.
Даже зимой, непрерывно растущие,
Корни проходят сквозь землю, как сталь.
Сердце, как тучи, на север идущие,
Хочет в холодную даль.
* * *
Кажется, о чём-то говорили,
Или с веток падали листки?
Голову я поднял: звёзды были,
Как всегда, чисты и высоки.
Только что мне это их раздолье?
Я навеки, намертво прирос
К той земле, какую чёрной солью
Покрывают реки наших слёз.
И куда бы ни вела дорога,
Я не брошу дома моего.
Тот, который носит имя Бога,
В сердце тех, кто верует в него.
* * *
Пробегают мысли, как собаки, –
Стаями, а та бредёт одна...
В этом сизом, хлюпающем мраке
Светятся, как лица, имена.
И внезапно различает зренье –
След звезды, косая пятерня.
И живёт мое стихотворенье
На земле отдельно от меня.
Подбираясь полуощутимо,
Стелет стужа белый гололёд.
И стучит судьба неотвратимо
Ставнями все ночи напролёт.
* * *
Пытаясь скрыться от дождя,
Друг к другу листья прилипают.
А капли хлещут, наступают,
Как грабли землю бороздя.
Они текут, ползут, летят,
И я уже смотрю сквозь воду
На эту мутную природу,
На этот беспросветный ад.
Кто день от ночи отличит
На клейкой и размытой суше?
И всё сильнее, резче, глуше,
Как ливень, в сердце кровь стучит.
* * *
Сдавило землю костяком,
Она промёрзла до средины.
И веток сморщенным венком
Обезображены седины.
Кусты, кусты, кусты, кусты
И сучья, острые как гвозди.
И нависают с высоты
Ворон чернеющие гроздья.
На стёклах ледяная пыль,
Как голубая поволока.
И выпучил автомобиль
Своё серебряное око.
* * *
Хочу я быть травой зелёной,
Растущей из самой земли.
Упрямо, слепо, исступлённо,
Хоть тысячи по мне прошли.
Ни вечных тем, ни острых граней,
Ни истин, отроду пустых.
Хочу я не иметь желаний,
А быть простым среди простых.
Пусть человек свою кривую
Дорогу назовёт судьбой.
Я полновесно существую,
Не видя бездны под собой.
* * *
Как, ночь, ты быстро пролетела!
Я утренний встречаю мрак
Лицом к лицу. Дрожит всё тело,
Рука сжимается в кулак.
На стенах – скрещенные тени.
Как тускло фонари горят,
Как неразборчиво сплетенье
Деревьев, выстроенных в ряд.
Включился мозга передатчик,
Неважно греет пальтецо,
И думает ноябрь-захватчик
Замкнуть промозглое кольцо.
* * *
Я жалкий наблюдал распад
под мрачной сенью гегемона:
как семь десятков лет назад,
ревела древняя колонна.
Беззвучно разевая рот,
гасил огни зрачок-локатор.
Землёй облепленный, как крот,
ещё один вставал диктатор.
И запах разложенья рос,
к ноздрям подкрадывался ближе.
А кто-то целовал взасос
его ботинки в клейкой жиже.
* * *
Жаркой верой сытно накормили,
заковали в кандалы слезу.
А когда хребет переломили,
понял я: теперь не уползу.
И прошлись походкою железной
по останкам тысячи веков,
и в своей надежде бесполезной
стёр я пыль с блестящих башмаков.
Просто пыль коричневого цвета,
но не лжёт бродячая молва,
что воспели лучшие поэты
эту грязь с ботинок божества.
Я его боялся, безусловно,
страшный Бог стоял передо мной.
Но счищал порой, почти любовно,
жертвы кровь и человечий гной.
И cейчac, когда вопит тупица,
что его, мол, кто-то обманул,
до упора в круглые глазницы
я бы взор свой яростный воткнул.
Чтоб пред этим человечьим стадом,
Что считает жалкие гроши,
распростёрлась беспросветным адом
ширь моей пылающей души.
* * *
Завопить бы: вы мне не родня,
ваш закон невозможен и дик.
Но не слушает больше меня
в пересохшей гортани язык.
Эта жизнь – ненавистная блажь,
возразишь – налетят и сомнут.
Но послушай: чего не отдашь
за каких-нибудь пару минут?
Чтобы в этот тифозный барак
залетел хоть обрывок цветка,
и светило бессмертье во мрак
жёлто-белым огнём ночника.
* * *
Оскалило время клыки
с коричнево-жёлтым налетом.
Над пропастью и над болотом
машин раздаются гудки.
И, бельма уставив во тьму,
слепцы собираются в стадо,
и пена незрячего взгляда
ползёт по лицу моему.
Задвигались: гомон и крик,
я чувствую тел колыханье,
горячее слышу дыханье:
мужчина, ребёнок, старик.
Как будто другой Моисей
связал их верёвкой свободы.
Как плевел, изъят из народа,
один я средь Родины Всей.
* * *
Когда убитые враги со мной объединятся,
мы будем вместе пить вино в одном большом кругу.
И я кому-то расскажу, какие сны мне снятся.
Он будет с пулею в виске, а я с ножом в боку.
Он, несомненно, не забыл, и я конечно помню,
что между нами смерти лишь густое естество.
Но что-то тихое вокруг обоих нас огромней:
сильней, чем ненависть моя и ненависть его.
Чем наша древняя война за место под оливой,
за женский взгляд и за сухарь, размоченный в воде.
И потому никто из нас уже не смотрит криво,
поскольку оба мы – никто и вместе мы – нигде.
* * *
Решили раз изгои всех племён
построить рай в одной дыре проклятой,
и двинулась колонна без имён –
кто в пиджаке, а кто в дохе с заплатой.
Тот книгу нёс, а тот – волок ведро,
на всех углах расплёскивая воду.
И выглядела дико и пестро
народа тьма без признака народа.
Как будто древний Вавилон воскрес,
на сотне языков бубнили глухо,
и был похож тот человечий лес
на образец расколотого духа.
Был воздух обжигающим на вкус,
в прорехах вся чумная ширь лежала,
и содрогнулся тот, кто не был трус,
когда судьба друг к другу их прижала.
Молчал тоскливо узкоплечий вождь,
прямой потомок поколений сивых,
пока на сердце проливался дождь
воспоминаний страшных, но счастливых.
© Виктор Голков, 2016.
© 45-я параллель, 2016.