Виктор Фет

Виктор Фет

Четвёртое измерение № 18 (78) от 21 июня 2008 года

Слои

 
История
 
1.

Истлеют книг привычные листы,

обрушатся тиранов обелиски,

в прах обратятся лазерные диски,

но сохранятся тонкие пласты

спрессованного времени, пород

осадочных, остаточная вера

в нетленных идеалов торжество,

на дно миров осевший кислород,

вода и соль, и хлор, и гипс, и сера,

бактерии – и больше ничего.

 
2.

Не говори: история мертва:

во тьме веков, в глуби тысячелетий

не из глаголов, а из междометий

слагаются великие слова,
 

обрывки документов, стружки фраз,

отдельный звук, оброненное слово –

тот вечный шум, что отличает нас

от ровных колебаний неживого.
 

Среди обломков, вросших в седимент,

среди остатков едоков и снеди –

шум наших фраз и есть тот монумент,

что выше пирамид и крепче меди.

 
Теперь
 
Лёгкость жизни давно утрачена,

вещи знают свои места;

по периметру обозначена

убывающая пустота.
 

Мы живём в кайнозойской эре,

в наступлении ледника,

но в разреженной атмосфере

не сожжёте еретика.
 

Вам придётся смириться с нами,

ибо кончились нефть и газ,

и навеки погасло пламя,

на котором сжигали нас.
 

Под портретом чужого предка,

в крестословице новых дней

не заполнена наша клетка –

пустота обитает в ней.
 

И уходят во тьму предметы –

искры, тающие на лету

у прибоя мраморной Леты,

и сияющий меч кометы,

улетающей в пустоту.

 
Статья
 
1.

Статья из старого журнала

нам говорит, что с древних дней

душа миров существовала,

что мы давно привыкли к ней;
 

что от созвездий до песчинок

её остывшие следы

сопровождают поединок

наследственности и среды;
 

и что в эпохи катастроф

она виднее с каждым разом,

когда, покинув прежний кров,

как лава, каменеет разум.
 

2.

Бумага ломка и желта,

статья журнальная наивна,

но ткань веков чудна и дивна,

и отступает пустота.
 

И в наши дни, когда все тайны

уже давно разрешены,

и потрясения случайны,

и цели определены,
 

вам, предки, низкий наш поклон

за то, что в мизерные сроки

вместили океан времён

немыслимые ваши строки.
 

И смысл, и радость ваших дней

теперь до нас доходят прямо,

через дыхание камней

давно разобранного храма.
 

И вечно с нами говорит

душа, которая вобрала

и белый мрамор древних плит,

и строки старого журнала.

 
Кассини

 
Открыв, как зимнее окно,

безумной кисти полотно,

запечатлей для нас, Кассини,

над злыми лунами полёт:

невыдуманные пустыни,

замёрзший ад, безводный лёд.
 

Я вижу всё, что видишь ты

в краю печальном и суровом;

я пробую приблизить словом

непредставимость пустоты;

принять, как принимаю свет,

свидетельства безмолвных лет.
 

Кто мерит время в том краю

без сроков, без воспоминаний?

Я бесконечность расстояний

не чувствую, не сознаю;

нет в языке такого слова.

Но твой, Кассини, долгий взгляд

сквозь пустоту и вечный хлад

добавлен к памяти земного.

 
---
Примечание автора: «Кассини» – космическая станция-зонд,
с 1997 по 2007 совершившая беспримерные облёты Юпитера и Сатурна и их многочисленных спутников.
 
Дневник Берга
 
1.
Рассматривая поры и каверны,
я отделяю пустоту от света,
пролистывая записи свои.
Заворожённый свойствами предмета,
я очищаю истину от скверны
и разбираю древние слои.
 

В прогрессе человеческого рода
я вижу очевидные следы
не просто генетического кода,
не только окружающей среды,
но третий фактор, третий компонент:
эмульсия несмытых кинолент;
немыслимое пиршество для глаза;
суть воздуха, огня, воды, земли –

сокровища, достойные рассказа,
под микроскопом Берга расцвели.

 
2.
Что ж я открыл, о чём ни Карл фон Бэр,
ни Шванн, ни Шлейден не подозревали?
В особо отшлифованном кристалле
какой расшифровал античный свиток?
Каких достиг мельчайших, дробных сфер,
структур и отложений? Что нашёл
я в дымной глубине застывших смол,
янтарный миллионолетний слиток
просверливая огненным лучом,
как будто в некий рай своим ключом
дверь открывая?..
Сотни мелких меток,
подобно тем, что шьются на бельё,
сидят в основе всех существ и клеток,
сплетя сознание и бытиё.
 
В кавернах наших душ живут частицы,
создания бездонной глубины,
возничие всемирной колесницы,
хранители невидимой страны.
Они древнее клетки и кристалла,
первичнее клетчатки и белка;
их мудрость жизнь ещё не перестала
копировать рукой ученика.
 

Я это всё здесь говорю к тому,
что эти-то создания и дали
толчок исходный нашему уму.
(Я опускаю многие детали).

 
3.
Иначе говоря – свернув с дороги,
где всё решают гены или боги,
я продираюсь сквозь густой репей
на пустырях теории; и снова
в строении наследственных цепей
я чувствую присутствие чужого,
текучего и древнего ума,
наличие особого клавира – как будто бы история сама
осела плёнкой на основах мира.
 

Как на музейном дивном полотне,
мне виден результат её работы:
на сдвоенном хрустальном волокне,
идущем через радужные соты,
есть сонм частиц, плетущих нерв и мозг,
вбирающих энергию и время,
так пчёлы мёд упрятывают в воск,
так сладкий плод в себе содержит семя –
и эти обитатели как раз,
похоже по всему, создали нас.

 
4.
Что скажут обо мне через пятьсот
унылых лет? Допустим, так: «Отверг
наш мир естествоведческую веру.
Теперь река забвения течёт
размеренно. И прутик лозоходца
носить приятней, чем всю жизнь бороться
за истину. А вот аптекарь Берг
пытался утвердить свою манеру
анализа и синтеза, но зря:
у нас настала новая пора;
нам лучше жить, не зная, не смотря,
не думая; реторты и пера
труд не для нас; на миллионы лиг
давно уж нет ни опытов, ни книг.
Живём мы без срывания личин,
зато обходимся без зуботычин,
наш мир крупнозернист и холистичен,
не надо в нём искать первопричин», –
такой вердикт они произнесут.
 

А я, когда бы призван был на суд
потомков, копошащихся под гнётом
эмпирики, в их Эмпиреях квёлых –
рассказывать о поисках чудес,
о призрачных, немыслимо тяжёлых,
забытых временах; о том, как лес
провербиальный нам из-за стволов
увиделся – не стал бы. Мой улов
вытаскиваю я на дикий брег,
не пользуясь вниманием коллег.

 
5.
Коллег, признаться, не имею я.
Коллега в нашем веке есть калека:
в обозе у медлительного века
галдят они, как стая воронья,
а то ещё, как чайки или крачки,
когда у нищей лодки рыбака
они слетятся в поисках подачки,
пока сильна дающего рука.
 
Мне не противно званье мизантропа;
мне кошелька не выдаст меценат;
мой мир – под светлым кругом микроскопа,
в скрещении иных координат.
Там – новый, смелый мир, уже привычный;
частицами взволнованного света
он выгравирован, как ширь морей
вспенённая, ярящаяся; личный
мир, скрытый позади моих дверей;
мой мир натуралиста и поэта.
 

A что сказал бы Левенгук, мой брат
по цеху? Он-то точно был бы рад.

 
6.
Так я, Карл Людвиг Берг, аптекарь в Риге,
произношу вердикт в амбарной книге,
как акванавт, достигнув глубины.
 
Здесь вечности слoи застеклены.
На полках мириад моих флаконов,
с ретортами и вытяжкою рядом,
доказывает подлинность законов,
которые аптекарь Берг постиг
не от профессоров и не из книг,
а собственным умом и цепким взглядом.
 
И всякий, кто откроет мой дневник,
готические буквы разбирая,
поймёт, конечно же, что я проник
в преддверия утраченного рая –
который есть не выдумка, не миф,
не обещание посмертной веры,
хранимое в чулане про запас, –
а память. Может быть, её открыв,
теперь мы станем лучше. Ведь для нас
имеют смысл старинные примеры.
 

Слои

 
Погибнув дома и в боях,
прослушав текст постановлений,
найди прибежище в слоях
среди корней и ответвлений,
 
среди немых, разъятых слов,
на микрофильм отснятых снов,
в той темноте, где каждый слой
перемежается золой.
 

Понять прошедшее не в силах,
читаем повесть лет унылых,
зашедших солнц, ущербных лун,
где выплавляется чугун,
где вал морской и гром небесный
давно забыты в жизни тесной,

где нам достанется украдкой
пометить истину свою
случайно выпавшей закладкой
в букинистическом раю.
 
© Виктор Фет, 2006-2008.
© 45-я параллель, 2008.