Вероника Драгане

Вероника Драгане

Все стихи Вероники Драгане

Вей же, ветер!

 

Солнце проснулось в семь, и она с ним вместе.

Лежала, думала, перебирала песни,

покуда соседи дремали под стук колёс.

Вчера пребывала в Столице, чуть наследила,

а после каким-то ветром её подхватило,

и ветер её на «Латвийский экспресс» занес.

Встречающий потерялся в толпе говорливой.
Поезд пришёл по-латышски неторопливо.

Она улыбнулась и спрыгнула на перрон,

проворно окинула взглядом своим пространство,

сказала нависшей громаде вокзала «здравствуй»

и вышла в город балтийских сырых ветров,

не зная точно, куда.

Но что тут напишешь?

Она не бывала раньше в кварталах рижских,

поэтому шла по улицам наобум.

Ветер нагнал её где-то уже в Вецриге

и закружил с ней в танце безумном,

диком, мимо фонтанов, мимо кустов и клумб.

А в понедельник был поезд Рига–Москва.

Ей было грустно от черствого слова «надо»,

и голуби ворковали: «куда? куда ты?»

Она обещала себе: «я вернусь обратно»,

и верила, что вернётся, и навсегда.

 

Вместо письма

 

Нет, не то чтобы я не помню. Напротив, всё очень чётко.

Да, мы с тобою не виделись год или даже два.

Вот я сегодня тоскую на кухне, перебирая чётки,

пытаюсь понять, как начать, какие нужны слова.

Я-то думала, что я тебя наконец позабыла,

перепрятала все твои личные вещи подальше в шкап,

научилась другим говорить «дорогая» и «милый»…

а оно поднялось со дна, на меня накатило как цунами,

по крыши залившее целый штат...
(Он вот-вот придёт, держу в голове «labdien»*

и дивлюсь про себя: «ну сколько же можно ждать?»)

Он такой же как ты: деловой, скупой на слова и хмурый,

и примерно такого же роста, насколько могу судить.

Я запомнила то, что он так же лениво курит

и то, что он руки скрещивает на груди.

Он вообще-то в иной, в строительной области профи,

он тебя чуть старше – на пять или около лет.

Но такой же рисунок скул и такой же профиль,

и вообще, если я ему наливаю кофе –

миллион эмоций прячу в печальном негромком вздохе:

я всё время, знаешь ли, думаю о тебе.

Нет, не то чтобы я жалею. Мне просто довольно странно:

легло столько дорог вокруг нас и опять – в кольцо.

Стоило ли менять друзей, имена и страны,

если и здесь я по-прежнему вижу твоё лицо?

Ну, не совсем твоё, но сходство всё так же мучит,

и комом выходит не знаю который по счёту блин.

Я не могу утверждать что ты был в моей жизни лучшим,

но ты всё-таки – долго ли коротко – был моим.

И поэтому я ему улыбаюсь, как только найдётся повод,

улыбаюсь ему от сердца и от души.

Что ж, наверное, просто мне не дано другого.

В этом странном мире уже ничего не ново.

Если мне в лицо повеял знакомый холод,

я в который раз попробую пережить.

 

---

* «добрый день» (латышск.), произносится примерно так: [лабды'ен]. 

 

 

Константа

 

Пространство односторонне как лента Мёбиуса.
Действия – тоже. Кажется, впору повеситься,
но подло отсутствуют мыло, верёвка и лестница.
Что-то случилось на нашем огромном глобусе –

одно и то же небо в окнах автобусов
целых два месяца.

Каждую среду друзья приходят ко мне «на чай».
(На самом деле – приносят с собою бутыль вина).
Друзья смеются: «Мы пьём за тебя, до дна.
Спасибо что собрала нас – прошлого очень жаль».
А ровно в десять часов говорят «Прощай»,
и опять – тишина.

Люди справа и слева вздыхают: «Ей повезло».
Так можно подумать, и всё же – один недочёт,
ведь каждый мой день мерно и вязко течёт.
Мне не хватает сюжетов, мне не хватает слов.
Я бы хотела тебе написать письмо...
Я не знаю, о чём.

 

Мама сказала

 

В подъезде темно. На горло намотан шарф.
Готовлюсь сделать первый решительный шаг
в вечерние сумерки, в мокрую, прелую осень.
Стою на лестнице. Душу сомненья грызут.
Я плохо знаю, что там притаилось внизу,
но мама сказала: «иди. ничего не бойся».

С тех пор я верю: подо мной не проломится тонкий лёд,
а если я в воду – она мой выдержит вес;
человек с недобрыми мыслями мимо пройдёт;
и если шепну я: «спрячь меня, батюшка-лес» –
он спрячет, да так, что знаток лесов не найдёт.
Я верю, что завтра не будет большой войны,
и чья-то рука отведёт проворно беду,
и чья-то любовь в который раз сохранит.
Ведь мама сказала: «не бойся». И я иду.

 


Поэтическая викторина

Мы

 

Он устал от её размашистой лирики.
Амбициозная девчонка хотела всего и сразу:
жить в лачуге, принцессой блистать в алмазах,
быть героиней чьих-то чужих рассказов,
на худой конец, музой... И он шептал: «Клиника.
Палата интенсивной терапии». И так раз за разом.

Он перестал ревновать – себе дороже.
Её впечатляли любые красивые жесты,
слова, брошенные невовремя и не к месту,
люди, которым она не была интересна...
Она могла влюбиться в любого прохожего
на две минуты и тут же забыть о нём, как о кресле.

Но, тем не менее, он не оставил борьбы.
Продолжал ей предложенный ассоциативный ряд,
улыбался родным, наносящим визиты подряд,
старательно пил вместо чая медленный яд...
Наверное потому, что и сам привык говорить: «мы»
там, где на самом деле хотелось отрезать: «я».

 

Напиши

 

Город любит её, город любит её стихи.
Город прячет её от бандитов и от стихий.
Город пишет в любви признания на стене,
а она вздыхает о ком-то в другой стране.

Город с ней говорит рёвом труб и шелестом шин,
а она, не слыша, твердит: «напиши! напиши!».
За окном люди носятся будто бы сотни пчёл.
«Напиши мне!» – «о чём же?» – «не знаю, да хоть о чём.
Напиши про работу, про кризис, про встречу выпускников
или ещё какую-нибудь ерунду,
такую, чтоб между бессмысленных длинных строк
читалось:
Господи, я без тебя не могу...»

 

Не верь, не бойся, не проси

 

Помнишь, как речью своей досадной
ты меня очернил?
Если захочешь вдруг написать мне,
лучше не трать чернил.

Не находи благовидный повод
чтобы прийти назад:
в сердце моём и темно, и голо;
ты это сделал сам.

Кончилось время, когда любой сон
был о тебе, всю ночь.
Так что, мой милый, меня не бойся,
но не проси помочь.

Не обольщайся, не верь затишью,
не восклицай: «достиг!».
Всё позабудешь, всё извинишь мне...
Я тебе – нет. Прости.

 

* * *

 

Оказалось, не так-то легко оно – жить вдвоём.
Он с работы приходит, невыспавшийся, уставший,
немного взвинчен, но злого слова не скажет,
надеется на свою гавань, родимый дом.
Он-то думает, что он сейчас на диван приляжет,
и она чтобы рядом; чтоб с нею; о том, о сём.
Но она уже в платье, торопит. «Пойдём» да «пойдём».
Ну как ей, скажите на милость, такой откажешь?

Они идеальная пара. Так кажется. Но ведь нет же.
Он с завидным упорством ей посвящает стихи,
он чуть ли не молит: «Ну, на меня взгляни!»,
а она упрямо своё твердит: «Эджа, Эджа».*
Потом они приходят домой, где одни
остаются, и пылких объятий между
она о будущем думает, он – о прошедшем,
и они безобразно, бессовестно далеки.

 

---

* в латышском языке – уменьшительный вариант имени  Эдгар. 

 

Приходя домой, она часто, плача, сползала на ступеньки

 

Всем ерунда, конечно, а мне обидно –
Я проиграла очередную битву.
Видят финал, и процесс потому неважен.
Время идёт, а плакать хочется так же.

Калейдоскоп из обиды, злости, агоний.
Господи, кто бы понял, ну кто бы понял!
Все лишь бросают: «Нам бы твои проблемы...
Что ты шагаешь правой? Давай-ка левой!»

Смех провожающих лезвием режет уши.
Провозгласили сильной – нельзя быть слабой.
Где бы найти того, кто не против слушать?
Где бы найти того, с кем не стыдно плакать?

 

 

Романс о лояльности

 

First time*

 

Он смотрит и думает: «нет, не то чтоб она была настолько уж хороша,

но главное всё же не внешность ведь, а душа,

ну а души у неё на двоих достанет».

Он – гордый вожак несплоченной дворовой стаи,

и женская преданность лишней не может быть.

И вот он впускает её в свой мальчишеский быт,

где девичьи грёзы становятся пыльной былью.

Она, тем не менее, боготворит и ждёт.

Он улыбается так, словно выиграл джек-пот – 

его никогда ещё в жизни так не любили.

Потом они живут в этом ритме год или даже два.

Она по-прежнему боготворит его, она даже им горда,

и что бы он ни говорил ей, она всегда отвечает «да».

Он тоже по-своему входит уже во вкус,

думает, на неё глядя: «всё-таки я женюсь»

и рассказывает про неё маме.

Мама в своей невестке души не чает.

И когда она уезжает в Европу на пару лет,

он читает каждую строчку, каждый её «привет» –
по нему никогда ещё в жизни так не скучали.

Потом дни делаются короче,

а ночи – темней и ещё длинней.

Он проверяет почту,

её письма становятся холодней,

и он вдруг отчаянно хочет,

и бьётся, и рвётся поехать к ней,

хотя, вообще-то, его никуда не звали.

Но он работает долго, без премий и отпусков,

а до места назначения нет и не было поездов.

Вокруг него начинают роиться Светы и Вали,

и каждая просит «да брось, я займу её место».

Он отгоняет их всех одним апатичным жестом –

его никогда ещё в жизни не забывали.

Потом она приезжает, да только совсем не рвётся ему звонить.

Он понимает, что между ними где-то истёрлась нить,

что ключ к её сердцу потерян, и вряд ли он в силах что-нибудь изменить.
И он равнодушен и к солнышку, и к весне.

Он отступает, он думает: «что ж, чёрт с ней»

и изредка смотрит в альбомы, покрытые пылью.

Не плакать, ведь он мужчина. Да, так учили.

И он никогда ещё в жизни своей не смел.

 

---

* «первый раз» (англ.) 

 

Старенький мой Underwood*

 

Мне не нравится эта весна, но другой не случилось.
И не факт, что грядущий июнь принесёт нам удачу.
Мы остались в конторе вдвоём, я ждала. Сделай милость,
разреши я щекой прислонюсь и немного поплачу.
Почему у тебя на плече? И сама я не знаю.      

Может быть, оттого, что иного мне не было в жизни.
Мы с тобой одиноки, вдвоём вечера коротаем –
Тратить время могу лишь при нынешней дороговизне.

У меня – немодное платье, как будто бы в детстве.
У тебя – поистёрлись клавиши, не на шутку.
От стихов ли моих? От приказов ли министерских?
Не сердись, я прошу. Я запомнила каждую букву.
У меня остаётся все меньше рифмованных строчек.
Скоро ты отдохнёшь, я тебе завидую, честно.
Мне еще ждать и ждать, до сентябрьской мокрой ночи, 
а пока я боюсь воды и удушливых жестов.
Я устала любить – сердце будто бы вечная рана,
то начнет подживать, то потом опять надорвётся.
И бессильна весна, и бессильны упругие травы,
и бессильно в окно мне с улыбкой глядящее солнце.
Тёплый бриз мне вторит сочувственно нежным вздохом.
Знаешь, уже смирилась, уже не плачу.
Мост недостроенный к новой, счастливой эпохе...
Старенький мой Underwood, а могло быть иначе?..

 

---

* Стихотворение написано по мотивам жизни и творчества латышской поэтессы Аустры Скуини, покончившей с собой в ночь на 5 сентября 1932 года. Название взято из перевода её стихотворения «Mašīnrakstitaja» («Машинистка») на русский язык. 

 

Так он говорит: я люблю тебя

 

Он говорит «Я люблю тебя» так,
что тают вечные льды,
и весной распускаются почки
задолго до срока;
что хочется – можется будто бы –
перелететь
через Уральские горы,
с ветром попутным,
до самого моря
и там ходить по воде,
изумляя глупеньких рыб
и ревнивых русалок.

Так он говорит «Я люблю тебя».
Жаль, что не мне.

 

Что о ней нынче слышно

 

А если б ей быть такой же, как те девчонки,

что с детства объединялись одним двором,

она б, когда не сдавала свои зачёты,

с завидным рвением строила себе дом;

не мчалась бы от вокзала и до вокзала

с бутылкой «Ice tea» и плеером в рюкзаке;

она б рецепт яда Борджиа не искала

и никогда б, наверно, не стала петь.


А так – что вышло из этой примерной дочки?

Кто говорит «фигня», а кто — «чудеса».

Вот если она врагом кого-то захочет,

то этот кто-то не смеет ей отказать,

а если мужем, то тот назовётся смело,

приедет, через границу ли, через две...

Она забывает то, что ей надоело,

но сразу находит новую сотню дел.

Она упорно считает себя латышкой,

и не найдётся тот, кто ей скажет «врешь».
Она повсюду. Что о ней нынче слышно?

Да много чего.
Так сразу не разберёшь.