* * *
Некоторое время назад –
Всё шло на старинный лад.
Любимые мор и глад.
И цезарь, и брат-пилат.
Некоторое время вперёд –
И всем нам сильнейше попрёт.
Тот самый, что больше всех врёт –
Самого себя и пожрёт.
Ещё немного спустя...
Родится одно дитя –
И, времени вопреки,
Станет тихо писать стихи.
* * *
Мной себе запрещено
Многое уже давно.
Сколько б ни было попыток –
Все пустое, все равно.
Мною мне предписано
Молодящее вино.
И свинцовые примочки,
И слащавое кино.
Не пущу к себе тоску.
Слабо бьющему виску
Не под силу, не под силу –
Говорю по честноку,
Ни восторги, ни года.
Страхи каторги, беда.
Если напишу об этом –
То растаю без следа.
Запретила – без конца
Появленья и лица
Ждать бессильно, безнадёжно,
Оловянного кольца.
Получилось удалить
Что не вышло утолить.
Пусть оно неутолимо,
Пусть оно неудалимо,
Все напрасно. Мимо, мимо.
Все. Ни слёзки не пролить.
* * *
За музыкой в соседнее село
Поехали, и в общем повезло.
Там Шуберты ещё не под запретом....
И полный зал совсем седых голов.
И тихий гул французских нежных слов,
Да только я хотела не об этом.
Да, публика, пожалуй, сотни две.
Согласно общепринятой молве-
Цветы уже не дарят музыкантам.
А тут дарили розочки весьма,
И трепетала лёгкая тесьма
Вокруг букета – будто облака там.
Вот Шуберт, Гайдн и четверо ребят.
Они себе на скрипочках скрипят.
Ещё на альте и виолончели.
И публика трепещет и кряхтит,
Тихонечко программой шелестит....
И все готовы – ну и полетели.
А я о чем... Что ж стих то захромал....
Я не такой заправский меломан,
Что может обуздать свой нрав мальчиший.
Ну, хочешь – застрели меня, убей.
Я вроде тех упрямых голубей,
Что только о своём бурчат под крышей.
* * *
Допустить непросто. Но ты допусти,
Что не я гуляю с тобой по сети.
И не я летаю бегом по степи,
А мой стих одинокий. И с этим спи.
Допустить нелегко. Да ещё молва-
От неё и кружится голова,
Неуютно в свой то войти подъезд,
Ведь она-то продаст, и выдаст, и съест.
Допусти, пожалуйста, до Москвы.
До болящей растерзанной головы.
Оловянной, ждущей ночных облав.
Жили0были ампула – шприц – автоклав.
* * *
А уж как моя мама плавала....
Так как будто снимали кино.
Это было плавно и правильно.
Хоть и было очень давно.
А каким тёмно-синим купальником
Вся утянута и горда...
Разворачивалась Титаником –
Мама, дальних заплывов звезда.
Никогда не была ныряльщиком.
Из воды поднимаясь на треть,
Так плыла, что нам, девочкам-мальчикам,
Оставалось только смотреть.
Черноморские пляжи обширные,
Не сиди в четырёх стенах.
Там изделия ювелирные
Утопали в темных волнах.
Не искать же морского дьявола
В дымном августе, все равно.
А уж как моя мама плавала-
Так, как будто снималось кино.
* * *
Запечатав себя как сундук.
Зашивая себя как рану.
Заключая себя – то в круг,
То в четыре стены по плану,
То прогнав себя на чердак,
То в подвал посадив не в шутку –
Я живу тут как Дональд Дак,
Не похожий уже на утку.
Утки плавают и вопят.
Все могло быть гораздо хуже.
И, покорно свернувшись, спят.
И прописаны в милой луже.
И стоит мировой галдёж
По над Чистыми над прудами.
Если раз туда и придёшь –
То с большими уже трудами.
Запечатав себя как ключ,
Ключ от Сретенки, ключ с бородкой –
Я ловлю неуютный луч
Предосенней поры короткой.
Моя мама и папа мой,
Отчего б вам и не присниться.
Год на улице сорок седьмой.
В самый раз – в сентябре жениться.
* * *
Покуда себя собираешь,
Рисуешь наутро глазок –
Уже вроде не умираешь,
А в зеркало смотришь, играешь,
В последний, последний разок.
Пока карандашик отточишь,
Да стружку с него оберёшь...
И жить постепенно захочешь,
И чуточку губы намочишь
Помадой... Пречистая ложь
Доделает нежное дело,
Которое ночь завела.
Да что ж я такое надела....
Ну как же я недоглядела,
Не выдержала, не смогла.
А люди, слыхать, отдыхают.
А ночью – особый уют.
И женщины слабо вздыхают.
Мужчины в руках их стихают.
И песни ночные поют.
* * *
Букинисты несут мне словарики,
Рыбу – рыбник, укроп – овощник.
Так я тут поживаю, сударики.
Если кто ещё вглубь не проник
Моего заседания летнего.
Вот хожу, колокольцем звеня.
И я буду тут жить до последнего
Августовского тёплого дня.
У меня тут такие коровушки,
Что от них происходят сыры.
До последнего рога, до кровушки
К нам животные эти добры.
Тут и куры, и гуси, и кролики.
Нескончаемы гроздья труда.
Я тихонько шагаю по кромочке
Заповедника, моря, пруда.
Отчего то тут все незатейливо,
Так предательски вкусен пирог...
Плодоносит корявое дерево.
Продавец на базаре не строг.
Хоть немного простой справедливости.
Или масла с кристаллом морским.
Вот и все. Ни малейшей сварливости.
Много ль надобно нам, городским...
* * *
Человек, говори человеку «ваше величество».
Не говори «ты вошь, ты сволочь», это нельзя.
И так уже образовалось немыслимое количество
Тех, кто вырос, эту каинову печать на себе неся.
Человек, говори человеку « привет!», окрыляй его.
Посмотри с улыбкой на дикость его, и темень его, ни зги.
Ведь давно уж понятно, как все в нем легко воспаляемо.
Он уж вычислил и рассчитал, где его враги.
А они везде. Сами собою наказанные.
Поджидают в засаде. На каждом шагу молотьба.
Но два – три словечка, случайным прохожим сказанные –
Прозвучат, и оказывается – что это сама судьба.
* * *
Моё животное болело.
Оно едва не околело.
Оно тошнило, и ещё
Оно дышало горячо.
Мы были у ветеринара.
Но, продолжая ночь кошмара,
Оно смотрело как овца,
Не проронивши ни словца.
Оно перенесло уколы
Как выпускник партийной школы.
Оно, уже почти здоров,
Глядит на курочек, коров...
Уж ест из миски свои клёцки,
Как нэцкэ, смотрит по уродски,
Непроницаем и патлат,
Уже готов на все подряд.
Но вижу, по итогам суток,
Что добывать готов и уток,
Как ему предок завещал,
Да сам то он не предвещал...
И вот несёт мне желтоутку,
Чуть отвернусь я на минутку,
И тычет мне. Ну, все. Здоров.
Прощай, неделя катастроф.
* * *
В холодные очи Петренко Светланы
Смотрю – и меняю сентябрьские планы.
Смотрю – и октябрьские тоже меняю.
Хотя никому ни за что не пеняю.
Гляжу – и зима торжествует повсюду.
Такая где нет помещения чуду...
Где нет любопытства. Но дети родятся.
Но дети то тоже для дела сгодятся.
А что уж за дело... Какое там дело...
Я в этих очах ещё не разглядела.
* * *
У одних колечки светлые.
Все они, конечно, замужем.
У меня колечко с веточкой.
С чёрненьким гранёным камушком.
У одних глаза хрустальные,
Развесёлые, стеклянные.
У меня глаза усталые.
Или просто окаянные.
У одних проблемы с корпусом.
Или с тонусом и насморком.
А у меня проблемы с космосом.
С древней Спартой. А не с паспортом.
* * *
Где хочу – там и лечу.
Для меня все люди – братья.
Хоть кого да заключу
Обязательно в объятья.
Где могу – там и дышу.
Дети, звери и посуда.
Как умею – расскажу
Всем об ожиданье чуда.
Где понравится – слова
Будут живы словно птицы.
У меня своя страна.
Мои струны и страницы.
* * *
Иногда мне снится
Сын или сыница.
Чиж или синица.
Подмосква и Ницца.
Мне в теплыни дико.
Но – уютно в стужу.
Я же как гвоздика –
Гвоздики наружу.
У меня причина:
В самом сердце голос.
Подойди, мужчина.
Где твой гладиолус?
* * *
От небольших жемчужных бус
До тонкой вазочки хрустящей-
Любуюсь, но и не влюблюсь
До крови алой, настоящей.
Из моря свежего приду,
Песок последний отрясая.
Вернусь в каком-нибудь году
Точно такая же, босая.
Открою дверь одним ключом,
Войду без гомона и гама.
И путь неблизкий – нипочём,
И, как и всюду, снится мама.
* * *
Со страховыми – в страховой,
И с гробовыми – в гробовой.
Всегда найду с кем подружиться
С моей то лёгкой головой.
И с чадолюбами – в саду.
И с ледорубами – на льду.
И звездочёт на звёздах найден
В том неприкаянном году.
Кого б я братьями звала,
В каких объятьях ни плыла –
Не знала я как подступиться
К сухим ладоням из стекла.
Притом что в дружбе хороша –
Навроде крови и ножа,
Один другому предназначен,
На сердце руку положа.
Что б я сказала мяснику,
Свирепому выпускнику
Той кафедры, где обучают
Как сердце резать по куску....
Не трогай сердце, идиот.
Прицелься лезвием в живот.
Не понимаешь – и не надо.
Болит – но скоро заживёт.
* * *
Я видела тебя, мой городок.
Мой перпендикуляр и парадокс.
Ты дикий, весь заросший темной шубой.
Где надо бы хоть что то говорить –
Умеешь только немо повторить...
Замученный, невыносимо грубый.
Я слышала тебя, мой дорогой.
Жестокий ты – как никакой другой.
Связал ты всех нас проволокой ржавой.
Ещё мы трепыхаемся, хрипя.
Покуда мы не отдаём себя.
Вот левую ладонь укрыли правой.
Стоим, как бы геройствуя, бледны.
Самим себе давно уж не видны.
Куда смотреть – картины слишком мутны.
Ну что тут будешь делать, милый мой.
Весной и летом. Осенью. Зимой.
Мы уж не мы. Смешны и неуютны.
* * *
Вчера на книжной ярмарке – все было.
Там было то, что прежде я любила.
Огромные развалы и ряды
Того- чего мне так недоставало.
Вытаскивало. Сдохнуть не давало.
Тянуло из пожара и воды.
Ах, книжечки... Бездонные сосуды.
Ах, сказочки, драконы, чуды-юды.
И занавес летает, и ковры.
И Нильс куда то мчится за звездою,
За ним Хоттабыч – с верной бородою.
Они и утешают до поры.
А вот сегодня – чем себя утешишь...
И поспешишь – да за ухом почешешь:
Какой же нужен антидепрессант,
Чтобы тебя пощекотал немножко,
Чтоб яркий луч пустил в твоё окошко –
Какой такой светильник и талант.
От книжек жду чудес. Но безнадёжно.
Там только глянец. Грустно и тревожно.
Лишь букинист припудрил свой загар.
Зачем ты нас оставил, брат-папирус....
Смотри же – сколько нас тут накопилось.
Какой огромный – хоть летай – ангар.
* * *
Ты знаешь, как я не умею
Запомнить пять чисел подряд...
Как каменно тяжко немею,
Когда о любви говорят.
Как я засыпаю по-детски,
Тяжёлую книгу разъяв.
Ещё хохочу по-советски,
Загадочно, вся просияв.
О если б ты тоже смеялся,
Проснувшись средь белого дня.
И ты б никого не боялся,
И ты б не боялся меня.
Кого же нам стоит стесняться –
Ведь мы же у всех на виду...
Обняться и тихо смеяться,
Вот именно в этом году.
* * *
Ты знаешь, не все удаётся.
А все таки жизнь то дана-
И надо, как в песне поётся,
Прожить её ровно до дна.
Она и грязна и печальна.
Куда то девалась родня.
И тут, будто бы специально,
Такая приходит фигня....
Ты спросишь – какая, какая.
Родился – уже одинок.
Хоть малую часть извлекая
Для пользы – старайся, сынок.
Пытайся, хоть до половины,
Хоть весь надорвись по пути.
Обвитье тугой пуповины
Не каждый сумеет снести.
Не мы ли с тобою летали-
Где род человечий притих.
Детали, детали, детали-
И вот тебе с музыкой стих.
* * *
Ты знаешь, никакой надежды
На перемены в душевой.
Вода все та же что и прежде,
И то же тело, боже мой.
Как двадцать лет назад ничтожных.
Как тридцать, сорок жалких лет –
Теперь не знаю как возможных.
Пришлите счёт. Ищите след.
Но как единственное место
Где ласковый поток течёт,
И человечек смотрит честно
На каждый божий пустячок –
Как стало местом уникальным,
Телесным, остро музыкальным.
Не перемены в душевой,
А милости – пока живой.
© Вероника Долина, 2017–2018.
© 45-я параллель, 2018.