(заметки о Нике Турбиной)

1.

Говоря об общем, о тенденциях, владеющих человечеством, поэт вполне может вывести формулу своей судьбы, даже не желая того.

Написав «Люди теряют память, как зонтики в метро…»,  Ника Турбина – самая знаменитая девочка-поэт Советского Союза – вряд ли предполагала, что крыло забвения, чёрное и страшное для поэта, коснётся её, что написанное ею, столь востребованное, когда она была в школьном возрасте, окажется мало кому интересным в период взрослости. Её взрослости.

Наступила ли для неё эта пресловутая взрослость, связанная с бытовой трезвостью, расчётом, умением построить карьеру?

Или впрямь её жизнь изначально была обречена прозвучать «как надорванный выстрелом крик»?

Вероятно, есть соблазн и искус в ранней славе, в этой игре, затеянной взрослыми, игре, которую ребёнок вряд ли может понять, хотя способен оценить, получая так много того, что не имеют сверстники.

Искус эстрады, телевидения… Это всегда уводит от глубины, от погружения в себя, столь необходимого поэту.

Внешнее часто противоречит внутреннему.

Она вибрировала вербеной на ветру – эта маленькая женщина с надменным взором; она взрывалась огнём слов, и стихи, разрываясь, давали целостную, но абсолютно трагическую картину.

Стихи болели и жили – а внешняя атрибутика славы, сулившая сладкое продолжение, быстро поблекла, ибо, в той же мере, в какой детство оставалось за спиной, стихи становились неинтересны читающей публике, да вскоре и читающая публика – целый континент в советское время – исчезла, точно континент этот погрузился под воды прагматизма.

Поэтесса вибрировала – живая, обнажённая вербена – на чёрном, стальном и холодном ветру современности; она вибрировала уже отчаянием, ибо подлинность стихов не отменима, как не отменима сама жизнь; ибо обида на безразличие публики к взрослой поэтессе жгла душу девочки, живущей в ней вечно.

Полынь горька, и самоощущения поэтессы пропитаны горечью, подёрнуты дымом утраченного – тем дымом, что исходит от сжигаемых осенних листьев.

И пусть стихи невозможно сжечь, сущность их прорастёт через любой огонь, но и повлиять на матерьяльное качество жизни они не могут, скорее наоборот – исказят жизнь, взрывом – растянувшимися надолго – будут уничтожать медленно: носителя этой жизни.

О ком это? Возможно, об отношениях с реальностью, с которой всю свою лаконичную жизнь ища общий язык, так и не сумела найти его, оставаясь чужою – даже будучи знаменитой – самой реальности, где поэтическое дело так мало значит, а слово всё больше и больше превращается в передаточное звено информации, теряя изначальную объёмность и многозначительность.

Волшебный проводник – куда же уходит он? Его уход трагичен, краски и волшебные камешки стихов он собирает в косный, заскорузлый чемодан; он уходит – и остаётся такая заурядная, лишённая приподнятости реальность, такая бытовая мелочь, среди которой поэту нечего делать…

Каждому дана только своя лестница, увы. Лестница трагична – и, как знать? Не добавил ли трагизма ранний успех, санкционированный взрослыми; а не будь его, будь постепенное движение, может, жизнь сложилась бы без этой ослепительной вспышки, но – более совершенно? Более приемлемо для мира – в котором она, обнажённо-огненная, не смогла жить.

2.

Иллюстрации: мемориальная доска в Ялте

и фотографии Ники Турбиной разных лет – с «Золотым львом»,

полученным на международном поэтическом фестивале «Поэты и Земля»

в рамках Венецианского биеннале;

с Евгением Евтушенко, Юлианом Семёновым и Альбертом Лихановым.

© Александр Балтин, 2017.

© 45-я параллель, 2017.