Вера Бурдина

Вера Бурдина

Четвёртое измерение № 26 (302) от 11 сентября 2014 года

Пыльца тысячелетий на губах

 

* * *

 

Бабушке Евдокии Николаевне

 

Ночь потихоньку придёт бездорожьем

И принесёт гостинцы в сачке –

Бабочки света, отблески Божьи

Разом легко отразятся в зрачке!

 

Только унылый, дотошный рассудок

Мне говорит: всё иначе давно –

Переменился созвездий рисунок,

Видеть его никому не дано.

 

Слышу, не слышу, ведь вижу вживую

Лебедя, Деву – сияют во тьме...

Страшно подумать – не существуют,

Звёздные призраки блазнятся мне!

 

Путь для лучей так мучительно долог,

Лучше не брать их свидетельств в расчёт.

Выбрось на свалку прогнозы, астролог,

Гордость открытий умерь, звездочёт.

 

Звёздных глубин многослойное эхо,

Если разъять временные круги,

Схоже с порошею первого снега

И просеваньем сквозь сито муки.

 

Бездна над нами – минувшим сквозящая.

Только лишь солнце, да горстку планет

Можно с натяжкой считать настоящими –

Очень уж медленно движется свет.

 

Не загляну теперь в атлас Гевелия,

Перезабуду небес имена...

Вечность, наверно, такое мгновение,

Где умещаются все времена.

 

Сколько от взгляда и разума скрыто!

Вспомнится детство – стоп-кадр на бегу:

Бабушка к Пасхе сквозь тонкое сито

Шепчет молитву и сеет муку...

 

* * *

 

Девочка в бантиках, с личиком ангела,

Бросила мячик, ответа потребовала

Тут же и сразу, сразу и набело:

– Где я была, когда меня не было?

 

Детский вопрос, но повеяло таинством,

И, поперхнувшись, откашляюсь тщательно:

Поздно ей врать про капусту и аиста,

Рано рассказывать ей про зачатие...

 

Топнула ножкой, сбежала за мячиком.

Как же ответить ей всё-таки следовало?

Тайна клубилась незримо, маячила:

– Где я была, когда меня не было?

 

Детский вопрос и нежданно-негаданно:

– Где я была? (от тревоги немею)

До зарожденья генома, до атомов,

До сингулярности, даже за нею?

 

Ответить – нигде? Отозваться – не ведаю?

Рукой отмахнуться, закрыться плечом:

Пусть чудаки и детишки побегают

За этим таинственно круглым мячом.

 

Чтобы спросить, хватает наития,

Но даже сверхфизик, словно под зонт,

Укроется, буркнув: «Граница события,

Неодолимый ничем горизонт!»

 

Память забрезжит сначала невнятно,

Но солнечней, солнечней и голубей:

Какой-то мальчишка из голубятни

Выпустил всех своих голубей!

 

* * *

 

От перемен до перемен

Нам всем приходится метаться,

Как будто жизнь – эксперимент

Непредсказуемых мутаций.

 

Что уготовано теперь

В развитье нанотехнологий?

В какую тьму откроем дверь

И не помедлим на пороге?

 

Зачем не вспомнить древний миф

Среди всемирного раздора,

Как ящик, брошенный в наш мир,

Вскрывала вздорная Пандора.

 

* * *

 

На заре пахнет дымом, багульником,

Как туман, звон струится окрест.

Только слышу: хрипит, богохульствует,

Льёт обиду звонарь в благовест:

 

– Упади, птица светлая месяца,

Сбей меня с колокольни крылом!

Зря осилил высокую лестницу,

Разбудил стопудовый гром!

 

Над юдолью каменной города

Языками ворочал я зря –

Не разбудит оглохших ни колокол,

Ни безбожный хрип звонаря.

 

Небо птицами дышит и осенью,

Вырастают дожди, как трава.

Медным громом, сиреневой окисью

Сожжена моя голова.

 

Свою гибель я вижу воочию:

Благовест разорвёт мне виски!

Языками уже не ворочаю –

Мной ворочают языки.

 

Мне давно под грохочущей бездною

Плечи вывернуло бечевой.

Сокруши звонаря, гром небесный,

Отпусти меня, вечевой!

 

* * *

 

На тысячелетие третье,

В каком, не помню, году

Февраль сугробы на Сретенье

Намёл, словно был в бреду.

 

Февраль по-народному — Лютый.

Пить чай да смотреть в окно.

Однако, на улице людно,

Как будто снимают кино.

 

Проваливаясь по колено,

Ругая вовсю ЖКХ,

Смотрю – повели налево

Какого-то мужика.

 

В петлицах прохожих – банты

(Застыла, едва дыша),

Солдаты прошли, словно банды,

Вернувшиеся с грабежа.

 

Спросила у первого, третьего:

– Идёте на Сретенье вы?

– Какое там, барышня, Сретенье –

Стреляют городовых!

 

Позёмка завилась копотью,

В сугроб упал пешеход.

На век провалилась, Господи! –

Февраль, семнадцатый год!

 

* * *

 

Виртуально – это просто,

как бы и не наяву,

Кровожадных юрских монстров

Выпускает Голливуд.

 

Но в реальном настоящем

Явь и выдумки равны.

Оживает древний ящер

Где-то в недрах головы.

 

Он, как прежде, неуёмен,

Кровожаден, страшен, как

Вождь народов и наёмник,

Уголовник, олигарх.

 

Иногда вдруг рядом, близко

(тянет броситься ничком)

Взгляд пылает Василиска

Из-под фирменных очков.

 

Яро в сборищах ретивы

И в толпе, где нет имён,

Воплощения рептилий

Из немыслимых времён.

 

Ну, а мы? Всё по закону?

С толерантностью котлет –

Рыцарь милует дракона,

А дракон, конечно, – нет.

 

Наш прогресс для них удобен –

Острых множество углов,

Нор и ниш для тех, кто злобен,

Жаден... и многоголов.

 

Неужель Святой Георгий,

Охранявший бытиё,

Соблюдая мораторий,

Отложил своё копьё?

 

* * *

 

Напомнит иная улица,

В которой не продохнуть,

Чахотку, когда сутулятся

И напрягают грудь.

 

Зачахли её акации,

Поблекли дома с лица.

На стенах потёки кальция,

На окнах – окись свинца.

 

Ждала ли такой экзотики?

Ведь только ещё вчера –

Шляпки, цилиндры, зонтики

И чинные кучера.

 

Времечко лёгкое, прежнее

Она вспоминает сквозь дым,

Себя – молодую проезжую

Со строгим городовым.

 

Столбы не разъел ещё кариес,

Не вытоптали травы.

И львы у подъезда скалились.

Куда подевались львы?

 

Достигла она катарсиса

В возрасте трёх веков,

Когда уже не отхаркаться,

Не сосчитать плевков.

 

* * *

 

Утром на почте станичной следят друг за дружкою в оба.

На духоту и усталость – (куда там!) конечно, не ропщут.

Часто такая толпа собирается к выносу гроба

Или к вагону, где мелом в косую написано – «общий».

В общем, стоят и томятся в день выдачи месячных пенсий.

Действие это – признанье благое для всех: ещё живы!

Редко, когда среди женщин окажется крепкий ровесник.

Ох, послабей у мужчин оказались сердечные жилы!

Близится время, однако, как будто уже и к обеду.

Всех одарить не успеет в окошке смурная девица.

Сгрудились тесно, никто и не вспомнит сейчас свои беды:

Нищую хату, запившего внука, прострел в пояснице.

Бедные женщины с пеплом терпенья в глазах и морщинах!

Всё, как всегда, да вот что-то не сходится:

Там среди них с белой веткой увядшей крушины

Молча стояла, скорбя, Богородица...

 

* * *

 

Последний раз всплесну

Над омутом веслом –

Подслушать тишину:

О чём она, о ком?

 

Эфир оцепенел,

Оставшись наконец

Без лишних децибел,

Неслышных килогерц.

 

Такая чистота

Над речкой, ну и ну!

Какая частота

Рождает тишину?

 

Я знаю, что на слух

Пытаться не резон

Услышать инфразвук

И ультраперезвон,

 

Что необъятен спектр

Звучания вокруг:

Мгновений слышу бег

И сердца слышу стук.

 

Нет тишины нигде,

И, убедившись в том,

До ломоты в локте

Взмахну своим веслом!

 

Зачем душа болит

В тебе или во мне

На частоте молитв

О вечной тишине?

 

* * *

 

Когда-то я жила на Отрубах:

Казачий хутор, тихая левада,

Пыльца тысячелетий на губах,

Ночей июльских краткая прохлада.

 

А по утрам плакучая вдова

Стучала веткой в утлое окошко,

Что мир огромен, виделось едва –

Не более, чем бабочке – лукошко.

 

Потом раздвинулся за речку до кошар

И кучно за холмами расселился –

Он ширился, круглился, словно шар,

Пока с планетой счастливо не слился.

 

И вдруг – летит, озябший от тревог,

В горячечной заботе о наживе,

Вдали от галактических дорог

На Отрубах, на выселках, отшибе.

 

* * *

 

После сабельного боя,

Запалённые, к реке

Через степи, через поле

Кони скачут налегке.

 

Полегли за лесом рати,

Красной рожью полегли,

Как неузнанные братья,

Сыновья сырой земли.

 

Нет ни праведных, ни подлых

Только кони скачут в мах.

В гривах ветер, ветер в сёдлах,

И полынь на стременах.

 

Не грозит ни плеть, ни окрик,

Вечереют небеса...

Им навстречу выйдет отрок

С мерой звёздного овса.

 

Светлый отрок, месяц ясный,

Не возьму я что-то в толк,

Почему кричит неясыть,

И куда крадётся волк?

 

* * *

 

В этой жизни мгновенной

Я не много пойму...

Время – ветер Вселенной –

Всех уносит во тьму.

 

От его постоянства

Холодеют сердца.

Время – вьюга пространства

У земного крыльца.

 

Но тревожит сознанье

Чувства древнего ток:

Время – божье дыханье,

Долгий выдох и вдох.

 

Наши души в разломе,

Мы себе не милы,

Долгий выдох на слове

Разлучает миры.

 

Но настанет эпоха

И, быть может, все мы

С ветром звёздного вдоха

Возвратимся из тьмы.

 

* * *

 

Боялась в детстве темноты,

Она казалась мне воровкой.

В ней исчезали и цветы,

И стул со школьною обновкой.

 

Она глотала всю красу:

Вертинских, Гурченко, Алёнку

И мишек Шишкина в лесу,

Переведённых на клеёнку.

 

Кралась бесшумно там и тут,

И что-то изредка роняла.

Неясный шелест, шорох, стук

Ко мне вползал под одеяло.

 

Чтоб избежать проделок тьмы,

Нашла я способ очень ловкий:

И с мамой связывались мы

Через прихожую верёвкой.

 

Прижмёшь к щеке свою петлю

И это лучше баю-баю.

С верёвкой беспробудно сплю,

Но без неё не засыпаю.

 

«Трусиха!» – по утрам, смеясь,

Корила мать, убрав в сторонку

Однажды навсегда верёвку –

Такую нужную мне связь.

 

* * *

 

У столиков в парке, вдали от Риксдага,

Где трачу беспечно последние кроны,

«Амурские волны» играет бродяга,

Меха разворачивая аккордеона.

 

И статуя Карла насупилась хмуро,

Теряя величие бронзовой формы:

Какой-то латинос с улыбкой авгура

Играет в Стокгольме «Амурские волны».

 

О, сколько дорог и прямых, и окольных

Пришлось одолеть мне, уже и не чаю,

Затем, чтоб «Амурские волны» в Стокгольме

Догнали меня и омыли печалью.

 

Амурские волны... Аукнулось детство –

Станичный майдан и полынное утро,

Хрипит возле школы, стараясь распеться,

Ещё дохрущёвских времён репродуктор.

 

Закружатся хаты, амбары и вербы,

Июльское солнце и коршун над поймой.

....................................................................

Отдам музыканту последнее евро

За чудо, свершённое где-то в Стокгольме.

 

* * *

 

Ещё тепла душа со сна,

И за окном не рассветало.

Входила мать: «Вставай, княжна!»

И отлетало одеяло.

 

Там, у околицы, во тьме

Клубилась, блеяла картаво

Сегодня вверенная мне

Вся Арчединская отара.

 

С котомкой, с посохом, как встарь,

Гоню отару в звёздном блеске,

Как полусонная Агарь,

Пасти её в степях библейских.

 

А по дороге вдоль и вкось

Колхозные поля и травы.

Набегаюсь, гоняя коз

Во избежание потравы.

 

Как эти бестии хитры!

(читайте «Робинзона Крузо»)

И знают правила игры

И вкус молочной кукурузы.

 

Набраться нужно среди тьмы

Немалой всё-таки отваги,

Чтоб на меловые холмы

Их перегнать через овраги.

 

Восходит солнце. Птичья звень

Сольётся с родниковым плеском,

И будет длиться, длиться день

Агари в хлопотах библейских.