Поэты – пасынки России,
а после смерти – сыновья...

21 февраля 2008 года в альманахе «45-я параллель» были опубликованы воспоминания Юрия Беликова «Между “Уа” и “Ау!”» – о встречах с Петром Вегиным и большая поэтическая подборка ПОЭТА «Переплыви Лету».

Сегодня всем поклонникам творчества ПВ предлагается интервью, которое он дал Аннете Мейман, ведущей американской радиостанции «Надежда» (Нью-Йорк), в её авторской программе «Виртуальное кафе». Передача вышла в эфир в июле 2003 года. Расшифровка беседы, которая велась по телефону, любезно предоставлена Аннетой Мейман – специально для альманаха-45. Интервью публикуется впервые…

 

АМ: Гость моей сегодняшней передачи – известный русский поэт, бывший член Союза писателей бывшего СССР, Пётр Викторович Вегин…

Пётр Вегин – автор множества поэтических сборников, таких как «Притяжение», «Переплыви Лету», «Лёт лебединый, «Вальс деревенской луны»… Недавно в России вышла, наделавшая много шума, его книга мемуарной прозы «Опрокинутый Олимп». Живя в России, был награждён медалями. Сейчас живёт и работает в США, в Лос-Анджелесе. Пётр Вегин – главный редактор газеты «Правда», издающейся в Лос-Анджелесе на русском и английском языках. Неоднократный участник, а подчас и ведущий телевизионных передач на лос-анджелесском русском телеканале.

Итак, с нами поэт Пётр Вегин.

ПВ: Спасибо, Аннета, за добрые слова! Только вы несколько преувеличили мою советскую репутацию. Я никогда не стремился к этим цацкам. Получил всего одну медаль «Ветеран труда». И когда мне её вручали, сказал: «Лучше бы мне дали медаль “Ветеран любви”»! А насчёт всяких званий, лауреатств – я этого сознательно избегал. Мне это всегда было неприятно в советские времена, а тем более в постсоветские. Я считаю, что стихи – самая главная заслуга, если они есть.

АМ: Абсолютно присоединяюсь к этой позиции…

ПВ: К моменту отъезда из бывшего СССР у меня было уже опубликовано 14 поэтических сборников. В том числе – однотомник «Избранные стихотворения». В Америке я стал меньше писать стихов к моему, как это ни удивительно, удовольствию.

АМ: Почему?

ПВ: Знаете, там Женя Евтушенко заразил всех прямо-таки спортивным состязанием: кто первый, кто первый! Ну все первые… До нас же были лучшие поэты. Я уж не говорю о наших великих классиках.

АМ: Ваша скромность вас украшает.

ПВ: Это не скромность. Это объективность.

АМ: Пётр, вы из таких мест, что невольно напрашивается вопрос, а не казачьего ли вы роду племени?

ПВ: Вызнаете, как ни странно, нет. Я родился в Ростове-на-Дону, где прожил почти до двадцати лет. Мама у меня русская, а отец армянин.

АМ: Ох, какая смесь!

ПВ: Да, такая немножко гремучая смесь. Взрывоопасная, но я – человек мягкий. Надеюсь, добрый.

АМ: Какое у вас сохранилось самое яркое впечатление из детства? Вы помните?

ПВ: Из детства – война. Я застал войну. Я застал вторых немцев, которые оккупировали Ростов-на-Дону в 1944 году. Хорошо помню и бомбоубежище, и войска немецкие. Их отступление и прочее, прочее. У нас во дворе квартировал польский офицер, офицер германской армии. На моих глазах его расстреляли. Он оказался подпольщиком.

АМ: Сколько вам тогда было лет?

ПВ: Года четыре…

АМ: И вы так хорошо всё запомнили? Было страшно?

ПВ: Да разве забудешь такое? У меня есть небольшая, давно мною написанная повесть «Вальс под голос кукушки». Там много таких фрагментов о войне в том самом раннем детстве.

АМ: Вымогли бы что-то нам прочитать сейчас?

ПВ: Вызнаете, у меня их с собой нет, есть только книжка стихов. А прозы нет. Можно я расскажу вам предысторию романа «Опрокинутый Олимп»? С ним казус произошёл. Я его почти дописал ещё в Москве. Когда мы с дочкой летели в Америку, мы летели через Лондон. Там у нас была пересадка. И оба моих чемодана сказали мне: «Бай-бай». То есть они потерялись, и с ними – рукопись романа. У меня есть кое-какое личное подозрение, но я его не буду обнародовать.

АМ: И вы всё восстановили по памяти?

ПВ: Десять лет восстанавливал его. Когда мы встретились с Иосифом Бродским, я рассказал ему об этом случае с чемоданами и с рукописями. Он говорит: «Так значит ты гений, или роман гениальный, или нет, гениальный – один ты». Но я знаю своё место, и не претендую на роль гения.

АМ: Пётр, скажите, когда вы начали писать?

ПВ: Ой, очень давно.

АМ: А как это с вами случилось?

ПВ: Знаете, не помню, как, но помню одно из своих первых стихотворений, малюсенькое. Две строчки всего.

 

Кто папа, кто мама у гиппопотама?

Ростов – папа, Одесса – мама.

 

Я осознал, что буду поэтом, не знаю когда. Однажды, лет в 15, наверное, я подошёл к стоящему на улице, киоску. Взял в руки книгу Лермонтова и вдруг меня дрожь буквально прошибла, что у меня тоже будут вот такие книги. Я это ощущение помню очень хорошо. Очень рано начал печататься. Сначала в Ростове-на-Дону в местной прессе, потом в центральной.

АМ: Всех начинающих поэтов благословляют на последующие творческие подвиги…

ПВ: Да, да. Меня благословил Сергей Сергеевич Наровчатов. Мы с ним очень дружили, выпивали. Хороший человек был, очень хороший.

АМ: Как вы познакомились?

ПВ: Не помню… Ах, вот как. Приезжала корреспондент из «Литературной газеты». Екатерина Лопатина такая была. Собирала стихи молодых поэтов для публикации в «Литературной газете». В том числе и мои стихи. А общее предисловие к этой подборке написал Сергей Сергеевич Наровчатов. Когда я вскоре приехал в Москву, мы с ним познакомились. И если уж я начал хвастаться, то скажу, что в Союз писателей меня рекомендовали Булат Окуджава и Юрий Левитанский, чем очень горжусь. Причём, Булат сам прочитал книжку, позвонил и говорит: «Петька, давай я тебе дам в Союз рекомендацию». Я был просто…

АМ: С какой книгой вас рекомендовали в Союз писателей?

ПВ: Тогда принимала только с двумя книжками. «Притяжение» – была издана в 64-м году и через пару лет – «Винтовая лестница». Вот с этими двумя книгами меня приняли в Союз, причём безоговорочно.

АМ: Что за книга лежит у вас на столе? Откуда вы можете нам что-то почитать?

ПВ: Я выпустил в прошлом году здесь, в Лос-Анджелесе, книгу своих новых американских стихов. Она называется «Блюзы для Бога». И уж коли я начал шутить, давайте начнём с грустного, но с юмором написанного стихотворения «Когда бы Гитлер стал художником». Я думаю, что большинство наших радиослушателей помнит, что Гитлер хотел быть художником, а Сталин хотел стать священником. На этом и построено стихотворение. Звучит оно так.

 

Когда бы Гитлер стал художником,

С талантом без ограничения,

Он стал бы основоположником

Необычайного течения.

 

Когда бы Сталин стал священником,

Католикосом виноградников,

Он даровал бы очищение

Грехами душам опоганенным.

 

Когда бы Адик стал художником,

Европу бы не поковеркали.

Иосиф был священником,

Россия стала бы Америкой.

 

И, может быть, на эти должности

Другие не нашлись мошенники,

Когда бы Гитлер стал художником,

Когда бы Сталин стал священником.

 

Когда б не стал Ульянов – Лениным,

Россию не свалили б наземь.

Тогда б я не был мистер Вегин,

А был обыкновенным князем.

 

Вот такое скромное, печальное и шутливое одновременно стихотворение.

АМ: Чисто внешне ваша творческая судьба в СССР выглядит достаточно успешно. Как всё было на самом деле?

ПВ: В общем, довольно успешно. Но понимаете, было у нас такое советское выражение – «пробить, достать». Каждую книгу надо было пробивать через издательских чинуш. Но всё равно, я и Юнна Мориц стали единственной парой, которой удалось издать по однотомнику своих избранных стихотворений до своего пятидесятилетия. Когда в Союзе писателей об этом узнали… Я, например, не знал, что было такое распоряжение – издавать избранные только после пятидесятилетия автора. А мы с Юнной издались за год. Сначала её однотомник вытащили, потом мой. И в Союзе писателей был по этому поводу скандальчик.

АМ: Пётр, кого у вас больше: друзей или врагов?

ПВ: Я думаю друзей конечно.

АМ: Пишите ли вы посвящения своим друзьям?

ПВ: Да, да...

АМ: Или недругам…

ПВ: Недругам – нет. Недругам не посвящаю ничего. Слишком роскошно для них.

АМ: Какое из посвящений вы хотели бы сегодня прочитать?

ПВ: У меня есть одно из последних стихотворений, успевших войти в книжку «Блюзы для Бога». Посвящение моим друзьям-шестидесятникам. Так и называется: «Друзьям-шестидесятникам». Это – и Высоцкий, и Вознесенский, и Беллочка Ахмадулина, и Булат Окуджава, и Андрей Сахаров… Это не возрастное понятие. Выражение «шестидесятники» появилось намного позже. А тогда мы просто назывались словом «леваки». Мы все были, кто из шестидесятников, все бывшие «леваки».

АМ: Те, кого вы перечислили, – ваши друзья?

ПВ: Нет, не все. С Андреем Дмитриевичем Сахаровым я имел честь быть знакомым, но не близко, конечно. С Юнной мы очень дружили. С Эрнстом Неизвестным. Если он меня слышит, то Эрнсту – поклон низкий. С Булатом дружили. С друзьями он был очень открытый человек.

 

Мы все седы и все красивы,

И душу согревает плоть.

Спешите к нам, пока мы живы,

Пока нас не призвал Господь.

 

Не будет больше нам подобных –

 

И это подтверждать годам.

Поэт – истории подробность.

Спешите к нам, спешите к нам.

 

Мы тоже были молодые,

И пестовали соловья.

Поэты – пасынки России,

А после смерти сыновья.

 

Мы красный тот гранит прогрызли,

В словах, скрывая боль и крик.

Но от саркомы советизма

Мы исцелили наш язык.

 

Нам странно и самим сегодня,

Что это мы ту жизнь прошли.

Но Родину за преисподнюю

При всём их сходстве не сочли.

 

В поэзии нет генералов,

Есть только сотни рядовых.

Мне хочется, что б вы их знали.

Спешите нас спросить о них.

 

Шестидесятники, дорога,

Как Млечный Путь, видна во мгле.

В истории уже нас много,

И единицы на земле.

 

Очень грустно. Многие из нас ушли. Я уж не говорю о Володе Высоцком. Само собой, это – страшная трагедия. И, кстати, роман «Опрокинутый Олимп» построен на главах и начался главой, которая посвящена Высоцкому и называется «Певец».

АМ: Совсем недавно, буквально на днях, было 23 года со дня смерти Владимира Высоцкого.

ПВ: Уже 23 года? С ума сойти!

АМ: И мы его сегодня помянули. Есть устоявшееся мнение, что поэты часто испытывают чувство любви. Что вы об этом думаете?

ПВ: Да, я с этим согласен. Ведь недаром я в начале передачи пошутил, что мне должны были дать не медаль «Ветеран труда», а медаль «Ветеран любви». И вы знаете, я начинал писать роман. Это должен был быть роман о любви штабс-капитана, я его условно назвал ВВ, и дочери очень богатого предпринимателя. Разница их социальных положений сказалась на их судьбах и развела их в стороны. Незадолго до смерти этого человека я с ним подружился. Он мне много рассказывал об эмиграции и о белом движении. Но после его смерти дети не захотели, что бы я дописал этот роман. И от него остались только стихи. Они тоже вошли в книжку.

 

Ненаглядная, куда мы залетели?

Это счастье застилает нам глаза.

Лебединые любовные метели

Занесли нас на седьмые небеса.

 

Крылья плещут там, где были эполеты,

Бог простит, что перешли черту.

Чем заплатим, ненаглядная, за эту,

Небывалую доселе высоту?

 

Наше прошлое – высокая осока –

Не дотянется до сердца или глаз.

Вам нисколько лет, и мне уже нисколько.

Наше время состоит из нас.

 

Мы не птицы и не люди. Кто мы с вами?

Как случилось это с нами? Как стряслось?

Мы летим, куда ещё не знаем сами.

Как в России говорится на авось.

 

И слетает соскользнувшее колечко,

Замерзая, как слезинка среди тьмы.

Дева милая, как счастье бесконечно,

Это знают только лебеди и мы.

 

Жалко очень. У меня где-то разбросаны страницы прозаические. Но это уже, как говорится, дело архива.

 

Покорясь долгожданному слову,

На бегу, приминая траву,

Ты примчишься по первому зову,

Только я тебя не позову.

 

И чиста, словно ослик и счастье,

Ляжешь в ночь, как несжатая рожь.

Я бы тоже примчался, примчался.

Только ты меня не позовёшь…

 

АМ: Очень красиво. Тут есть желающий задать вам вопрос. Сотрудник нашего радио Володя Силантьев.

ВС: Здравствуйте, Пётр! Я – тот самый человек, который связывался с вами по телефону. Наверное, лет тринадцать назад я побывал у вас дома, забрал несколько текстов и написал неудачную песню…

ПВ: А на какие стихи вы писали музыку, вы не помните?

ВС: Там был заказ. Текст. Две девочки, две абсолютно одинаковые девочки. И вы это написали для меня. И когда я написал музыку, она получилась такого опереточного характера…

ПВ: Володя, я, к сожалению, текст не помню. Ко мне тут приезжал кто-то из бардов недавно. Вадик Егоров, которого я очень люблю. Он говорил, что поют очень много и выходят на дискетах с моими песнями. Недавно вышла огромная антология бардов. Я в книжном магазине стою, листаю. Смотрю, имею место там быть.

ВС: У меня к вам ещё вопрос. Вы же из Ростова-на-Дону. Я в своё время дружил там с одной поэтессой Светланой Гершановой.

ПВ: А, Света.

ВС: Как она, вы не знаете? Мы потерялись.

ПВ: Я не знаю. Понимаете, за эти десять лет у меня никакой информации о ней нет. Потому что Юнна – человек очень ревнивый. И я не могу её спросить. Мы практически начинали вместе в Ростове-на-Дону. Света очень одарённый человек была.

АМ: Пётр, почему вы решили уехать в Америку?

ПВ: Мне обрыдло всё, понимаете? Просто я уже не выдержал. Всей этой лжи, коррупции в литературе, всего… Иосиф Бродский тоже очень удивлялся: «Ты же успешный человек. Печатаешься…» Я отвечал: «Ось, через океан-то не видно. Скоро вся эта штукатурка сначала рухнет на людей. А потом – и колонны, и здание». Я имел в виду советскую власть.

АМ: К какому поэтическому направлению вы себя причисляете?

ПВ: Я не знаю. Как раньше в России говорили – модернисты. Какие модернисты? Просто пишем честные стихи… И Вознесенский. Правда, есть увлечение формой. Да я и не считаю это за грех. Вырабатываешь свой почерк. Главное, что бы была индивидуальность.

АИ: Что вы думаете о той злости и агрессии, которыми отличаются многие молодые авторы сегодня? И как вы считаете: это игра, эпатаж или что-то другое?

ПВ: Я плохо знаю поэзию России. Прозу знаю лучше.

АМ: Но достаточно авторов и здесь, в Америке.

ПВ: А, ну трудно людям. И потом очень много графоманства здесь, знаете. Это просто какой-то бич! Мы у нас, в газете с Игорем Штейном, которую создал Игорь, написали большущую статью о графомании. Хотели дать людям понять. Хотите писать – пишите дома у себя. Но они очень агрессивны.

АМ: Кого из современных поэтов вы хотели бы выделить?

ПВ: Тех самых, что и раньше. Андрюшу Вознесенского, Юнну Мориц, Беллу…

АМ: Что вы думаете об эмиграции? Как это событие отразилось на вашем творчестве?

ПВ: Я думаю, положительно. Я, как и говорил в начале нашей встречи, стал меньше писать. Но мне кажется, что чище. Потом, очень много времени занимает журналистика и собственная проза. Я стал много писать прозы. Рассказы. Как сказал великий Гейне: «Года к суровой прозе клонят».

АМ: Пётр, что бы вы хотели пожелать на прощание радиослушателям радио «НАДЕЖДА»?

ПВ: Если среди радиослушателей есть не обязательно литературные, а какие-нибудь мои друзья по жизни, я хотел бы их всех мысленно обнять и пожелать всем успехов в нашей нелёгкой жизни в Америке.

АМ: У нас есть пара минут, почитайте что-нибудь, пожалуйста.

ПВ: Минутка есть? Ох, я успею. Стихи, посвящённые Юнне Мориц.

 

Нас, может быть, двое осталось

Из тех, но прельщает не счёт,

А что назвалось, называлось

Родством, кто его разорвёт?

 

И как, и какою водою,

Кто купит, каким золотым?

Я помню тебя молодою,

Ты помнишь меня молодым.

 

Мы были провинциалы,

Но, выхватив нас со двора,

Судьба свои инициалы

Впечатала вроде тавра.

 

Во лбы или между лопаток

Навечно, не соскрести.

О Боже, как больно и сладко

Жнивьём в этой жизни идти.

 

Пройдя сквозь подольское детство,

С водой не поссорив весла,

Ты ношу родного еврейства

Светло и достойно несла.

 

И киевские настигали

В часы, когда Днепр светлел,

Всегда тебе напоминали,

Что был в Бабьем Яре расстрел.

 

Врачи говорили: горбата,

Не в силах понять, чем больна.

Как землю копает лопата,

Так в спину твою – два крыла

 

Вонзились, а рада, не рада,

От этого не уберечь.

Храни тебя матерь Оранта

И вечная Родины речь!

 

Я хочу, чтобы чем мы ни занимались в Америке, независимо от профессии, надо помнить, что мы, носители великого, волшебного русского языка, нашей речи. И пусть эта речь нас хранит.

 

Интервью провела

Аннета Мейман

 

2003 – 2008

Москва – Нью-Йорк – Москва

 

Иллюстрации –

фотографии Петра Вегина разных лет