Валерий Скобло

Валерий Скобло

Четвёртое измерение № 1 (385) от 1 января 2017 года

Покуда за мною следит недреманное око судьбы

Из стихов 70-х

 

* * *

 

Я знаю, что так и случится:

Ты будешь ещё горевать,

Прохожим заглядывать в лица

И счастье по имени звать.

 

Настанет ещё эта мука,

Какой бы ни выбрал ты путь,

А память ни света, ни звука

Тебе не захочет вернуть.

 

Вернуть из того, что осталось

В том доме, на том этаже,

Где женщина плачет устало

И дочка уснула уже.

 

1972

 

* * *

 

Толчок, перестук, отправленье –

И вдруг, точно по сердцу ток,

Пронзит тебя в это мгновенье

Свободы счастливый глоток.

 

Он весь полувздоха короче

И тает в движенье ночном.

Пространство под пологом ночи

Течёт и течёт за окном.

 

Пусть взгляд отвлекают детали

И мысли уводят порой,

Но, кроме пространства, едва ли

Хоть что-то владеет тобой.

 

Пиши же про чёрные дали,

Глядящие слепо на нас.

Разлука ли, встреча, беда ли –

Не время об этом сейчас.

 

Движенье, гудки, остановки,

И всё же пространство сильней.

А жизнь твоя стоит рифмовки,

Да тягостно вспомнить о ней.

 

1973

 

Подражание классику

 

Цезарь двинул, мой Постум, свои легионы,

Продвиженье их скрытно и неотвратимо.

Днем и ночью проходят по Риму колонны,

Но ничто не колеблет спокойствия Рима.

Цезарь знает, что делает, Цезарь на страже,

Суть стратегии – кончить мгновенным ударом,

А кампания будет короткой, и даже,

Вероятно, победа достанется даром.

Положенье в провинциях, по донесеньям,

И тревожно, и смутно, но этого мало –

Был оракул: Империю ждут потрясенья,

И, по слухам, опять Иудея восстала.

Постум, в моду вошли мальчуганы-брюнеты,

И комета явилась, но тоже – всё мимо,

А в провинциях мяса и сахара нету,

Но ничто не колеблет спокойствия Рима.

Постум, цензоры вновь несомненно в ударе,

А словесность цветёт, что ещё ей осталось?

Вся элита встречается вечером в баре,

Дорожает «фалернское», экая жалость.

Объявился тут Пётр, христианский апостол,

Но Империя от суеверий хранима,

Ведь ты сам понимаешь, дружище мой, Постум,

Что ничто не колеблет спокойствия Рима.

 

1974

 

* * *

 

Я пройду мимо Дома Культуры,

Там культура, и танцы, и смех.

За окном проплывают фигуры,

Музыканты играют для всех.

 

Эти девочки не прогадали,

Что собрались сегодня сюда.

В полутёмном прокуренном зале

Они счастливы? Кажется, да.

 

Не пугает их дым коромыслом,

Сигареты в зубах у парней,

Матерок, не нагруженный смыслом,

Потому что другое важней.

 

Важно то, что предчувствие встречи

И любви, что тревожит давно,

В этом зале ложится на плечи,

Дай-то Бог, чтоб свершилось оно.

 

Пусть влюбляются здесь в одночасье,

Пусть танцуют, торопятся жить...

Вместо этой надежды на счастье

Что сумеешь ты им предложить?

 

1973

 

Разрыв

 

Я такой и запомню тебя:

Незнакомой, ещё не моею,

Как стоишь ты, платок теребя,

Вспоминаю – и плакать не смею.

 

Что за день был, какое число,

Солнце или осенняя слякоть,

Не припомню, но было светло...

Боже мой, только бы не заплакать.

 

А потом, словно чёрный провал,

Память кажется чистой тетрадкой...

Обернулась... Я что-то сказал...

Ты спускаешься лестницей шаткой.

 

Ты уходишь, но совесть бела

Или память чиста – я не знаю,

Повторяешь: «Такие дела...»

Я тебя уже не провожаю.

 

Но тогда – в синем платье простом,

Улыбалась так грустно и горько,

Будто знала, что всё, что потом,

И не важно, не важно нисколько.

 

1974

 

* * *

 

Это ангел-хранитель

               стоит у тебя за спиной,

На работу в трамвайной

             толкучке он едет с тобой,

Не даёт оступиться

             с подножки тебе в пустоту

И рукою твоей

            по чертёжному водит листу.

Это, право, смешно:

             проектирует некий завод –

Оборонный объект!

        Рассказать – засмеют: анекдот.

Плачет, видя в столовой

              твой полусъедобный обед:

Видно, трудно ему

            ото всех уберечь тебя бед.

Выполняет твой план,

         раз такой предрешён ему путь,

Помогает зарплату

              на месяц тебе растянуть.

А душа? – до неё ли? –

              заботы: работа, семья...

«Бедный ангел-хранитель...» –

                сочувствую искренне я.

Не ему это небо ночное и в небе звезда...

Он стоит за тобой и не может,

               не хочет вернуться туда.

 

1974

 

* * *

 

– Руки прочь, руки прочь!.. –

    повторяет девица, кому неизвестно.

Упирается ночь

     в освещённый сигнал: НЕТ ПРОЕЗДА.

Крик, похожий на всхлип...

    Темнота поглощает сигнал и девицу.

Вечный визг, вечный скрип

    тормозов наполняет ночную столицу.

Переулок, а в нём –

       дом и лозунг, подвешенный косо.

Родились и умрём

       в бестолковое время,

                   под знаком вопроса.

Здесь мы жили

   когда-то с тобой,

    даже память молчит, вот и верь ей!

Тянет жилы, пытает,

         не может смириться с потерей.

Жили страшно давно,

           и не снято о нас киноленты.

В переулке темно,

 и теперь ты не спросишь: «Зачем ты?..»

Если б только суметь

   отмолчаться. – Что станется с нами?

И ведь это не смерть,

          но язык присыхает к гортани.

Горький страх-переросток...

           Уже и не страшно нисколько.

Ресторан, перекрёсток,

       девица... О, если бы только...

 

1974

 

* * *

 

«МЕСТА ДЛЯ ПАССАЖИРОВ

С ДЕТЬМИ И ИНВАЛИДОВ»,

Мимо «КОЛБАС» и мимо

«ПРОДАЖИ НЕЛИКВИДОВ».

 

Быть, как и все, со всеми

В толпе продолговатой

Между чужой любовью

И пропитой зарплатой.

 

Необщим выраженьем

Лица ты не отмечен,

И – слава Богу. Впрочем,

Гордиться тоже нечем.

 

«Быть, как и все, со всеми...» –

Вот заповедь на случай

И – если хочешь выжить,

«...А сам себя не мучай».

 

Подруги локоть острый

И слёзы на ресницах.

Не вымолвить и слова,

А надо объясниться.

 

Глядишь в окно, и горло

Тебе сдавила жалость...

«Люблю ещё... О, сколько

Нам мучиться осталось?..»

 

1975

 

* * *

 

На деревья легла серебристая мгла,

Звёзды в небе всё глубже...

Сквозь чужое окно вижу плоскость стола,

И мерцанье фарфора, и блеск хрусталя,

И «Особую» тут же.

 

Вижу, как возле мужа хлопочет жена,

Режет студень на части.

И во мне точно рвется со стоном струна...

Я спрошу без улыбки, Бог знает кого:

«Это счастье?»

 

Озари меня, Господи, правдой своей,

Ты способен на чудо.

О, как зябко под светом Твоих фонарей,

Я не знаю, как жить и за что умереть,

Нынче, вправду, мне худо.

 

Длани в небо вперяю и слышу ответ,

Но не сверху, а сзади:

«Проходи, человек без особых примет,

Не скопляйся в участке, доверенном мне,

Что тут жмёшься к ограде?»

 

Это сторож порядка возник изо тьмы,

И колышутся ветки...

Мне ещё пережить приближенье зимы,

Мне ещё в подворотнях стоять на ветру

У судьбы на заметке.

 

1975

 

* * *

 

С любовью – А. Р. Ш.

 

Покуда за мною следит

                недреманное око судьбы,

Мелькают в окне

           полустанки, деревни, столбы.

Покуда качаются звёзды,

                сияют и меркнут к утру,

Я сплю, и мне снится,

                 что я никогда не умру.

Наш поезд ночной

  догоняет мой хмурый, неласковый друг.

И мы говорим с ним...

              И столько свободы вокруг.

Пробелы в судьбе оставляя,

             к чему призывал Пастернак,

В ответ ощущаем

            сигнал подтверждения, знак,

Что важно не выжить, но выстоять...

                       Или ценою потерь

Понять чью-то мысль...

        Проводница стучит в нашу дверь.

Глаза открываю...

За шторкой, как водится, серый рассвет.

Попутчики наши

            спешат в станционный буфет.

Тревогам ночным – грош цена...

         Всё же мне очевидно, что сон –

Лишь отблеск реальности,

                 слабо качнувшей вагон.

Я вижу, как к югу летит

             пресловутый гусей караван.

На лес вдалеке наползает белёсый туман.

Структура стиха не вмещает

            пространство полей и лесов.

Я всё же пишу, сознавая бессилие слов.

Мы вряд ли сумеем, дружище,

            продолжить ночной разговор.

Он не был и прерван –

             он длится с каких ещё пор.

Душа приникает к стеклу,

               и преграда душе нелегка.

За поездом тянется тёмною нитью река.

Над поездом рвётся

      отброшенный ветром и тающий звук.

Какая реальность у нас ускользает из рук,

Какая свобода...

          И неудержимо летит впереди...

Наш вечный попутчик сжимает мне сердце

          и властно твердит: «Погляди...»

 

1976

 

Стихи прощания

 

Боре и Алле

 

1

Под медный шум листвы

И яблонь блеск зелёный,

Где мы с тобой теперь

Не встретимся вовек,

Ни здесь, ни там, нигде...

И, временем сожжённый,

Ненужный никому,

Истлеет наш ковчег.

Ступив на берег тот,

И прах земли суровой

На землю отряхнув,

И слёзы отерев,

Ты встретишь тот же шум

И блеск, и в жизни новой

Нет ни других плодов,

Ни трав и ни дерев.

И только тишина,

Что свыше нам даётся,

Связует нас, пока

Продлятся в тишине

Два голоса, и тот,

Кто с нами расстаётся,

Останется на той –

На этой стороне.

И в предвкушенье дня

Во мраке ветвь лепечет –

Мне б только повторить,

Когда бы мог посметь, – ­

О том, что многих нет

И многие далече,

Но всех и так и сяк

Уравнивает жизнь.

 

2

Пройдя и этот путь

До некой середины

И ощутив вполне

Бессмысленность его,

Что видишь впереди?

Ты видишь только спины

Стоящих впереди

И больше ничего.

 

Тоска, что каждый день

Высасывает душу,

И ночью не оставь,

Но лишь даруй взамен

Клочок земли родной,

Спасительную сушу,

Где в скалы бьют прибой

И ветер перемен.

 

...Полоска синевы

Становится всё уже,

Сливается совсем

С поверхностью морской...

Ковчег не может плыть:

Он тяжко перегружен

Любовью и тоской...

Любовью и тоской.

 

3

С грустью и нежностью...

Ибо не может быть речи о встрече,

И расставанье ложится навечно,

Как камень, на плечи,

Я обращаюсь к тебе

Не за помощью, но за советом.

Ты промолчишь, ибо знаешь,

Что надо помедлить с ответом.

 

Время имея,

С отказом на выдачу визы,

Запоминал, как толпятся на Невском

Балконы, лепные карнизы.

Запоминал – мы живём с тобой

В мире жестоком, –

Всякое в жизни бывает,

Но нет возвращенья к истокам.

 

В утлой ладье,

Что прапрадед назвал бы ковчегом,

Ты увезёшь этот город

Под солнцем, дождём или снегом.

Город, что мы с тобой

В юности так исходили,

Что набрались, пригодились теперь

Эти дюймы, и футы, и мили.

 

С грустью и нежностью

Шепчешь прощанья, прощения слово...

С частью жизни своей расстаёмся,

Частью сердца живого.

 

1978

 

* * *

 

Я промолчал почти два года:

Стихи ненужными казались, а природа

Описывать сама себя вольна.

И мне казалось – умереть не рано,

Последним кадром выпорхнуть с экрана –

И все ушли – и в зале тишина.

 

И в ожиданье мига перехода

Душа болела... Так прошло два года, –

Я словно шёл вдоль каменной стены...

Потом случилось расставанье с другом,

И я с внезапной дрожью и испугом

На жизнь свою взглянул со стороны.

 

В отчаянье, как будто виновато,

Я сделал шаг с тропы, что мне когда-то

Единственной казалась – в слепоте,

И ощутил, что песенка не спета...

Я увидал не свет, но проблеск света,

Не проблеск даже – искру в темноте.

 

1978

 

Осенние листья

 

О, как обречённо и ярко

Осенние листья горят...

Не нужно другого подарка –

Томите и радуйте взгляд.

 

Сбегая с пологого склона,

Их счастьем и мукой горя,

Ты видишь пылание клёна

На жгучем ветру октября.

 

А дальше – весь лес, как застава,

Встаёт огневою стеной,

И слышится слева и справа

Их шорох почти жестяной.

 

Их шёпот, знакомый до дрожи,

Подскажет слова и размер...

И самосожженье их тоже

Ты выбрал себе как пример.

 

1978

 

* * *

 

«И все эти звёзды затем лишь явил

Господь наш, премудр и пречист...» –

Он начал, а дальше продолжить не смог,

Поскольку он был атеист.

 

И долго с печалью и страхом глядел

В прекрасную звёздную тьму,

Пытаясь проникнуть: зачем? почему? –

И не было ясно ему.

 

И каждая точка, пылинка в ночи

На бархатной тверди небес

Имела свое назначенье и смысл,

Размер, положенье и вес.

 

В гармонию мерно вращавшихся сфер,

Столь явственно видных ему,

Вперял он, тоскуя, взыскующий взор

И верить не мог ничему.

 

От этой загадки он взгляд отвести

Пытался – и не было сил...

А все эти звёзды лишь только затем

Господь своим чадам явил...

 

1979