* * *
То ли нижнее «до», то ли вздох,
То ли ветер гуляет по дуплам…
На дубу вековом покосилось гнездо –
Все ушли, улетели, покинули дом.
И во мраке дуду продувая с трудом,
Что за чёрт схоронился под дубом…
Опустела – не скрипнет повозкой тропа.
Хоть бы крик, хоть бы ветка упала…
В этом странном лесу – или Пан, иль пропал,
А пропал – превращаешься в Пана…
Что ж так чёрен у чёрта зрачков окоём –
Иль сороки чего накричали…
Бедный пращур, откуда в прищуре твоём
Столько яду и столько печали?
Иль пропала охота в дремучих слогах
Добывать драгоценную рифму,
В заповедных лугах на упрямых ногах
Загонять мокрощелую нимфу?..
Скоро сгинет ручей, скоро выпадет снег,
Вьюга выстудит дух казановий…
Что ты прячешь под веками – плач или смех,
Темнозрачный сатир козлоногий?
Я за тысячу вёсен, в чужой стороне…
И, сквозь шум шестерён, неустанно
Всё скулит и скулит, не смолкает во мне
Однозвучная дудочка Пана.
Блажь
Когда устану длиться
И как-то весь пройду,
И клён остудит листья
Саднящие в пруду,
И не отыщет слава...
Безвыходно пойму –
Живёт моя отрава
В высоком терему.
Покуда мысли цепки
И в доску пьян палач –
А ну, дрожите, целки!
Мамаша, дочку прячь...
...наступит поздний ужин,
Огонь доест свечу...
Кому ты, к чёрту, нужен –
Себе лишь, палачу.
Простите, Нади, Веры, –
Шепну, глотнув огня, –
Мне нынче надо верить,
Что помните меня,
И блажь, и это тело
Шального визави...
Всего-то и хотелось –
Немножечко любви.
И Вы, чей лик так светел,
Чей плач звучит из мглы...
О, я достоин смерти,
Проклятий и хулы!
Обычаев обитель
Стогласно будет «за»...
Но вы меня любите
Хотя бы за глаза.
И музка, темнолика,
Попрячет все ключи.
И чёрная калитка
Захлопнется в ночи.
И тайно – в каждой букве –
При меркнущем огне
Взойдут мои забудки,
Как память обо мне.
* * *
Я в этом баре выпил всё, что мог –
от ашдвао до окиси бурбона,
и понял, возгоняясь на виток,
что жизнь прекрасна, а чума – бубонна.
Зашёл с бубён и вышел, изо рта
клубя парок. Зияла темнота
и чёрные машины разбегались
в одним лишь им известные места.
Горбатый город. Пешеходный лёд.
Над мирозданьем вздыбленные здания.
Я чувствовал пятою проседание
золы. Игорных ангелов полёт
следил зрачком. И мглистой пеленой
один из них соткался предо мной.
И говорит – мужик, вся жизнь игра,
давай играть с утра и до утра
то Гудмана, то польку, то побудку,
а то про в Подмосковье мизера...
А что ещё нам, в общем, остаётся –
когда не остается нихера.
Тут он хотел к устам моим приникнуть,
Но, к счастью, я бурбонил со вчера.
И он пронзил с наружи до изнанки
меня лучом грядущего костра.
И я побрёл, пронзённый, по горам,
шепча себе молитву тарарам.
И в тарары летел случайный камень,
и эхо разносилось по дворам.
И я твердил – заткнись ты, ради бога,
представь себе, что ты Экзюпери...
Взлети, залив бурбону, и смотри
на эту жизнь, как на картину Босха.
И оцени, взирая с высоты,
по-новому и скалы, и мосты,
и грешников, чьи лица благородны,
и дев – что век наги и плодородны...
И ветер загудел на элеронах,
и ласточки раздвоили хвосты.
И я в потёмках кинулся в полёт.
Храни меня, зола. И верный лёд.
* * *
Нынче осень на слова урожайная.
Жаль, погибнет на корню урожай...
Если любишь, то молчи – уважай меня.
А не любишь – так себя уважай.
Все заначки по блокнотам рассованы.
Что не вместится – износится в хлам...
Если боль твоя не мне адресована –
Что осталось поделить пополам?..
Вянет луч в окне – светло и божественно
Загостившийся... Кричит ребятня.
И лежит отдельно взятая женщина –
Отделенная лежит – от меня.
* * *
Не бойся, я могу, хоть злой и умный,
Ответствовать приколом на прикол.
Я утром позабыл, что ночью умер,
И – на работу вовремя пришёл....
Я доказал, что истина – нагая
И чистая. Пускай хоть на полу...
Я всех окрест распятием пугаю
В твоём глубоком вражеском тылу.
Ну, что молчишь? И ты, моя отрада?
Давай потом считать мои года...
Ты говоришь, я конченый? Неправда!
Я первым не кончаю никогда...
Потом. Не здесь... Про небыли и были,
Про высший свет и вкусные харчи...
Не причитай, как все тебя любили.
Про то, как не любили, прошепчи.
* * *
Лётчика Комарова
видел пешком во сне.
– Это что за корова?!
– Это опять ко мне...
Катя не любит Леню.
Катю не любит Стас.
Где-то под Губерлёю
барды блюют в кустах.
Рожа с утра помята.
Сердце не держит ритм.
Всем всё давно понятно –
вот и не говорим.
Дрочит пилот в ангаре –
В небе ни крыл, ни тел.
Если б я был Гагарин,
Я б от вас улетел.
Картинки не с выставки
Вот я иду, почти разбуженный,
Иду ссутуленный, скукоженный,
И мой зрачок, от солнца суженный,
Едва фиксирует цвета.
И мне позавтракать до ужина
По расписанью не положено.
И полсудьбы уже заложено,
Чтоб оплатить мои счета.
Но я иду себе – пружинистый,
Иду, на мелочь не прижимистый.
Иду – машу рукою жилистой
И глупо думаю о том,
Как был красив, покрытый инеем,
Тот мир, где я гордился именем,
Где все доярки пахли выменем
И пахли скотники скотом…
И дело вовсе не во зрении
И не в глубинном озарении.
Ведь жить я мог бы даже в Йемене,
И быть вполне самим собой…
Но не будите на заре меня –
Ведь у меня, как у Карениной,
На пол-любви осталось времени
И на одну большую боль.
Ты не поймёшь, ты копишь денежки.
Ты даже надвое не делишься.
Но ты помрёшь – куда ж ты денешься
От мирозданья, идиот…
Очнись, пока ещё не дедушка,
Взгляни, идёт какая девушка!
А вон идёт какая девушка –
Мне эта девушка идёт…
Но я пойду своей дорогою
И недотрогу недотрогаю –
Лишь улыбнусь улыбкой строгою
И вновь – подальше от греха…
Поскольку жизнь – она не до-ля-ре,
В ней нет Музыки, только доллары.
А в кошельке моём бедовая
Сидит пудовая блоха.
…вот я с тобой по фене ботаю,
А вот гнету себя работою –
Но миллион не заработаю,
Поскольку мне уже труба.
Прощайте, чувства уязвлённые,
И вы, грехи осуществлённые.
…а у неё глаза зелёные
И чуть припухшая губа…
* * *
Опять меня колотит...
Не ты ль тому виной,
Душа моя – колодец
С бедою ледяной.
Шепчу залётной бляди –
Согрей меня, согрей...
Иди ко мне, не глядя,
Ныряй в него скорей!
Хлебни оттуда, хватит
Гулять по кабакам...
Дыханье перехватит,
Повяжет по рукам.
Беда подменит воздух,
Войдёт в тебя огнём...
Но – вот увидишь – звёзды
Увидишь даже днём.
* * *
Я жму до отказа – пока не покажется
Мотель «Пандероза», ограда из жимолости...
Пускай ты откажешь, но Бог не откажет мне
В стремлении к преумножению живности.
Мне много дано – в одиночку не выхлебать,
Не вылюбить, с кожей сдирая одежды.
Ну, кто ещё может вот так же вот – выебать
И вновь за своё – «ну где же ты, где же ты»...
С чего ты решила, что я не слушаю –
Я к даме внимателен до и после.
Когда ты была той рыжей хохлушкою,
Мы целую ночь прошептались в поле...
Я слушал тебя и нежной, и грозной,
Худой и пухленькой (но не жирной),
И здесь, за портьерою пандерозовой
Успел пролистать с полдюжины жизней,
Узнать слишком поздно, что ты блондинка,
Заставить от счастья бесстыже корчиться...
Любовь, как пиво из холодильника,
Она не отпустит – пока не кончится.
А нынче мне снилось, что ты исчезла
И стала верной такой женою,
Но я ведь пришёл и схватил за чресла...
А после твой милый пришёл за мною.
Он действовал быстро, легко, беззлобно.
Хуями не мерялись, пальцев не гнули...
Возник и исчез, не сказав ни слова,
Оставив в моём животе две пули.
Никто не ревел надо мною в голос,
О мудром не напоминал совете...
Я стал незаметен и мал, как волос,
Один на целом дебелом свете.
Ни ты, ни консьержка, ни Божья Матерь –
Кто честно служил, тот злосчастней рекрута...
Лежу я в крови, как бычок в томате.
А жить так охота, что дальше некуда.
* * *
Парикмахер, раскудри-твою-мать,
Поцелуй меня, подобно Иуде...
Я отныне не боюсь умирать.
Там теперь и у меня – свои люди.
Подуши меня... смелее, не трусь!
Подыши, искусно бритвой лаская...
Потуши, ведь я и жить не боюсь –
Даже взор бесстыже не...
опускаю.
Опускаю всё, чему не воздать
Даже словом – что вело к осознанью...
Я отныне не боюсь опоздать,
Всё равно – и опоздать опоздаю.
Опоздаю.
В непутевой груди
Непослушное предсердие рвётся.
Удержи меня, кричит, убеди...
Я и с этим опоздал – не вернётся.
Не вернётся, парикмахер, никто
Ни к кому и никогда ниоткуда...
Ты с меня уже настриг целый стог,
Мой услужливый невинный иуда.
Не криви стыдливо рот, не скучай,
Не закатывай крыжовник под веко...
Я по-русски оставляю на чай
Тем, кто может потерпеть человека.
* * *
В городе N беспамятно
вьётся багровый плющ.
Ищет наощупь прошлое,
а на пути – стена.
Так на коленях пьяница
шарит упавший ключ...
Сколько б не длились поиски –
Плоскость всегда одна.
В городе N безвыходно
станешь самим собой.
Я с фонарём и с компасом
в нём потеряться смог.
Здесь по пустынным улицам
дождь моросит слепой,
И утопают в зелени
стены его домов.
Плющ не сдаётся, тянется
мокрою пятерней...
Он архаичен в нынешнем,
как в алфавите – ять.
Часто стою и думаю,
взгляд подперев стеной, –
Если б не эти веточки,
камню – не устоять...
В городе N, непонятый,
всяк по колено ввяз,
Не изменяя плоскости,
жизнь вспоминая вскользь.
Плющ проникает в комнату,
но не находит нас
И обвивает бережно
камня неровный скол.
Этот песок запёкшийся,
надписи на стене,
Выбоины и трещинки
помнят его листы...
Так я в ночи, испуганный,
шарю рукой во сне
И, задевая теплое,
верю, что это ты.
Яхонт
Тот, кто меня создал,
Лик мне резцом ранил,
Чтоб воссиял Суздаль
В каждой скуле-грани.
Чтоб от меня людям
Век не отвесть глаза...
Был на златом блюде,
Стал – на персте князя.
Знамо, и те – врази
Не отведут взора.
...был на персте князя,
Стал – в узелке вора.
Ныне и сны серы –
В латы слеза влита...
Словно в земле семя,
Зреет вглуби лихо.
Всяк, кто меня тронет –
Будь он байстрюк,
смерд ли
Иль на златом троне –
Не избежит смерти
Да за мою волю.
Грёзы мои, где вы –
Бусиной восковою
Таять в руках девы...
Руки твои, Настя,
Каждым рубцом помнил.
Мастер, за что? Мастер...
Впрочем, и ты помер.
* * *
И вновь, и вновь любовь рифмую с болью,
Ведь нас, безумцев, хлебом не корми...
И дразнит Бог последнею любовью,
И зреет сумасшествие в крови.
О, я сходить с ума имею навык –
Мучительно, надрывно, постепен...
...но сам сойду, подталкивать не надо
На шаткую последнюю ступень.
И стоя на последней, обречённой,
Над чёрным средоточием судьбы –
Я сам сосредоточенным и чёрным
Пребуду в муках внутренней борьбы.
И мне на миг привидится, приснится,
Что смерть неповторима и легка...
И надо мной карающей десницей
Господь на миг раздвинет облака.
И, видя изменения палитры,
Я потянусь к несбыточной мечте.
И обращусь не в робкие молитвы,
Но в жаркий шёпот, шёпот в темноте.
Покуда мига зыбкое богатство
Мерцает, как последний флажолет...
Позволь не испугать, не испугаться,
Не отшатнуться и не пожалеть.
2000
В крашеной тьме лампы,
В тесном ночном круге
Где вы, мои латы…
Где вы, друзья-други…
Время летит рысью,
Полнит глаза грустью.
Нашу судьбу крысью
Не излечить Русью.
Славя веков смену,
Льёт Водолей воду…
Что я сказать смею
Богу, тебе, году…
Пусто мне, как в поле,
В зыбкой людской каше.
Сколько нолей после
Двойки худой нашей!..
Выйду в чужой город,
Взглядом неон выпью.
Брошу дневной гонор,
Стану стонать выпью.
Гложет беда-обида –
Волком в грудной клети.
Как ты меня любила
В прошлом тысячелетьи…
* * *
Ты будешь жить, привычные дела
вершить – ни в чём как будто ни бывало.
Рычать, когда супруга не дала.
Ворчать, когда судьба наподдавала.
Неуязвим ни ложью, ни мечтой,
забудешь все приметы и знаменья.
Ты будешь петь, как раньше – разве что
репертуар претерпит изменения.
Затеешь пить – не всласть и невпопад,
из местных дам кого-то облюбуешь...
А если не поймут и не простят,
ты будешь мил. Но сильно мил не будешь.
Когда ж пожнёшь за эту и за ту,
за все свои слова и недомолвки –
ночами станешь в эту мерзлоту
cлетать, как чёрный дрозд к местам зимовки.
И все пройдет. Пройдут слова и люди.
Как отпуск. Как болячка на губе.
Никто тебя вовеки не полюбит,
как эта Ленка из седьмого «б».
* * *
За то, что я болен. А стало быть, надо лечиться.
За то, что вовек не случится, и грех – непочат...
Молчать, прижимать до уключного всхлипа в ключицах,
И даже в себе, где никто не услышит, молчать.
За то, что не жду индульгенций, как нищий католик.
За то, что нельзя, изменив, изменить ничего...
За то, что в груди поселился приблудный котёнок,
И плачет ночами – а чем я утешу его...
За всю эту ночь, и за ту, за другую, за третью,
За эту усмешку – углом непослушного рта...
За то, что... когда б выбирали меж ложью и смертью,
То не было б жертв. И за то, что была красота.
За эти виденья, что вам никогда не приснятся,
За то, что пластинка дала неугаданный сбой, –
Я буду смеяться. Я буду сегодня смеяться.
Над гордым букетом,
Над вами,
Над пьяным собой.
Королева
Маленький паж, расстегните корсаж,
Чур, не щипаться!..
Я подхожу, как к столу метранпаж, –
Выпустив пальцы.
Слева потянем направо, нажав,
Правую – влево...
Так мы с тобою играли в пажа
И королеву.
Ах, как меня укачал экипаж...
Сукины дочки...
Пажики, пажики, пажики, паж!
После – чулочки...
Сердце забьётся, рассудок пьяня, –
Что ж ты молчишь-то!
Чем вы так жарко задели меня,
Гадкий мальчишка...
Буду всю жизнь вспоминать невпопад
Нежную, злую...
Бледность лопаток, волос водопад,
Яд поцелуев,
Как ты могла, позабыв стремена,
Страха не зная...
Все пролетело. Осталась одна
Песня блатная.
Чем бы ни тешилось сердце твоё...
Локоны, чёлки,
Это кокетство и это враньё –
В каждой девчонке.
Преданный, как подобает пажу,
Тане ли, Вале –
Я никому ни за что не скажу,
Как тебя звали...
Как ты любила пришпорить коня –
Снизу ли, сверху...
Как ты всегда торопила меня
К высшему свету.
* * *
Я пытаюсь на отвлечённую...
Не выходит – мешаешь ты.
Бродят женщины обручённые,
Как неполитые цветы.
С тихим светом, как облучённые,
Схороняются в лепестках...
А во мне – шуршат мысли чёрные.
А в стекле – пригоршня песка.
Что же эта идёт – не прячется,
Не таит изумруды глаз.
То ли в рубище, то ли в платьице,
Только скроенном – в самый раз...
Как ненайденное сокровище –
Дескать, вот я – поди, найди...
А во мне не кровь, а сукровица
И гордынев узел в груди.
Не гляди, не гляди так пристально –
Знаешь – я посвящён тебе.
Не зови меня к тихой пристани
Свежей ранкою на губе.
Не губи миража признанием,
Тайным знанием не дразни...
Мы чисты перед белым знаменем,
Пред знамением простыни.
Называй хоть грехом, хоть похотью
То, что мне отворяет высь,
Но не трожь, не касайся походя...
Осторожно, не надорвись.
Этой страсти ни вдох, ни выдох
Не успокоит твои черты
Тем, как брежу тобой безвыходно –
Как мне брезжишь повсюду ты.
* * *
Какого спасения ради?..
Каких избегая примет,
Грехи излагаешь в тетради,
Стесняешься слова поэт...
Хранишь обветшалое знамя –
Мальчишество, чушь, баловство...
Непризнанность – признак признанья
Тебя не от мира сего.
Ни слог, ни пиджак, ни наружность,
Ни шепот – какой эрудит!..
Одна лишь ненужность, ненужность
Призванье твоё подтвердит.
В презрении к сильным и низшим
Храня нестареющий ять,
Ты должен быть сирым и нищим,
Чтоб неба весы уравнять.
Твоё каждодневное дело –
С годами покончить спеша,
В грехе пресмыкать своё тело,
Чтоб к свету летела душа.
Чтоб муза голодная пела,
Чтоб ты не зажрался, мордаст...
И та, что так долго терпела,
Тебя, наконец-то, предаст.
И в муках спокойствие Будды
Взойдёт у тебя на челе.
Уже ни ярма, ни обузы
Не будет на этой земле.
Смешенье бессмысленных буден,
Бесстрастного времени ток...
Тебя здесь никто не забудет –
Поскольку не вспомнит никто.
...очнёшься от конского храпа,
От лёгких уколов пурги,
Забыв, что прошёл семикратно
Смертей и рождений круги.
Холодная твёрдость лепажа
Уймёт рефлекторную дрожь.
И тело бездушное ляжет.
И ты отдохнёшь. Отдохнёшь...
* * *
...я привык ходить во сне
вдаль по белой целине
вдоль ночного кровотока
по пружинистой волне
я вхожу куда хочу
воскрешаю и лечу
у дверей не распинаюсь
и в подушку не стучу
внемлет нервный старичок
запер веки на крючок
в изголовьи скачут мысли
рыщет серенький волчок
я вхожу инкогнито
в чёрном кожистом пальто
тонет, тонет в речке мячик
стонет агния барто
чёрным ангелом в пальто
я вхожу инкогнито
не читай молитву, дура
не спасёт уже никто
белой свечкою в огне
чёрной речкою во мне
одинокими следами
вдоль по целой белизне
мы с тобой наедине
мы с тобой наедине
мы с тобой наедине
в Гадом блесснутой стране…
© Валерий Дашкевич, 1997–2012.
© 45-я параллель, 2012.