Петербургские сумерки
Стало рано смеркаться. Ноябрьский слабеющий свет
Покидает углы, за оконные прячется рамы.
Меховые горжетки накинув, прекрасные дамы
Примеряют перчатки, готовятся к выходу в свет.
Снег порхает едва и ещё никуда не идёт,
За фонарным стеклом накаляется нитка вольфрама,
– Что там в Александринке? – Какая-то новая драма.
– Даша, дайте колье, эта бархатка мне не идёт!
Старый дворник-татарин сгребает сугроб от ворот,
Наст хрустит под лопатой крахмальнее мадаполама.
– Так куда же мы едем сегодня, прекрасная дама?
– Погодите, две капли White-Rose вот сюда, в отворот.
И внимательный взгляд на перчатки: ужель, как всегда?
Нет, сегодня в порядке. – А, может, на Башню? – Да, да!
2008
Шляпы прекрасной эпохи
S-образные дамы, чьи узкие выгнуты спины,
Чьи цветущие шляпы так напоминают корзины,
В чьих глазах не погасли ещё огоньки маскарада,
Это их каблучки по торцам отбивают: так надо!
Только так – чтобы тройки, оглобельки, синие сетки,
Чтобы в Парме фиалки, а в Ницце цветущие ветки,
Ещё слаще их запах под белой волной снегопада,
Бубенцы рассыпаются в дребезг: так надо, так надо!
Чтоб мужчины в гусарских мундирах, стройны и учтивы,
Чтобы взмах вееров, ускользающих вальсов мотивы,
Чтобы в стёклах карет отражение Летнего сада,
Чтобы цокот подковок: так надо, так надо, так надо!
Шляпы, перья, цветы, веера! Унесло, словно пену.
Не езжайте, эрцгерцог, в Сараево – лучше бы в Вену.
И звенят зеркала под прицельным ударом приклада.
Ах, не надо, не надо, не надо, не надо, не надо…
2009
Утешение
Он любит, он вернётся, он ушёл,
Ну, просто так. Ну, например, за хлебом.
Возьми иголку, нитка – чистый шёлк –
И цвета неба.
Что вышивать? Не знаю. Хоть стрекоз.
Хоть мельницу и мельника с русалкой.
Нашёлся шёлк, а время не вопрос –
Его не жалко.
Но красное вдруг капнет в голубой,
Нет, ничего, пусть это будут вишни,
Ты просто укололась, бог с тобой!
Не плачь, мы вышьем.
2009
* * *
Итальянец ругался на извозчика: «Четырнадцать!»,
будучи уверен, что такое созвучие может быть
лишь страшнейшим ругательством.
Из «Записей и выписок» М. Л. Гаспарова
Я ему прошептала: – Двенадцать…
Но он так же стоял у окна.
Значит, кончено. Надо расстаться.
Тридцать три! – Я ему не нужна!
– Шесть, – промолвила. Дрогнули губы,
Но не выдали тайное «пять…»
Неужели так просто, так глупо
Мы сумели себя потерять…
Ну, а если попробовать «тридцать»?
Да, пускай опрометчивый шаг!
И сказала. Взметнулись ресницы –
И «четырнадцать!» вижу в глазах.
Счёт закончен. И крыть уже нечем,
По нулям! Остальное сотри.
Ты ушёл. И дрожат мои плечи.
Тридцать три! Тридцать три. Тридцать три.
2010
Дым
М. Цветаева в июне 1935
И вот сбежал… Тринадцать лет родства.
Тринадцать лет – ребро, оглядка, провод!
Тринадцать лет под ливнями листва
Светилась, лепетала, но не помнят
Об этом ливни – чистая вода,
Небесное, отвесное сиянье,
И Веймар, срифмовавшись с Никогда,
В дыму табачном тает, как в тумане.
Тринадцать лет. Красавица-жена.
Какие-то колхозы. Ищет платье…
Так, значит, и на острове – одна,
Как дура, распахнувшая объятья
Фантому. Значит, этот был любим?
Не видящий, не знающий – всё мимо!
Нет, не заплакать, это просто дым,
И эта горечь на губах – от дыма.
«Пошёл за папиросами». Гарсон
Приносит кофе. Mieux du poison.
2010
Она и он
Она и он. И дюны, и пески,
И тёплый снег, свалявшийся, как вата.
Разламывая лето на куски,
Предчувствуешь, что впереди утрата –
Да, осень. Да, зовите сентябрём,
В котором нам не жить – но что об этом! –
Чтобы сказать «и мы с тобой умрём»,
Не надо быть Кассандрой и поэтом.
Она и он. И третьи, – как без них…
Не всё же ждать на берегу прилива.
У нас гроза… А здесь слепой – затих…
Июньский пух, белёсая олива.
Она и он. И можно без имён –
Случайной рифмой проскользнут в подборе.
Он с улицы, где тополь удивлён.
Она, конечно, с моря.
2010
* * *
Я прочту тебя по ливням, как слепой, перебирая эти нити, чтобы синим обозначить контур рая –
может, там, за облаками, может, здесь, за поворотом – лёгким ветром обтекаем
в измерении четвёртом – ты, и как ни назову я – всё не то и слишком мало.
Вот, сметала на живую, просто так – чтоб не пропало.
2010
* * *
Я заблудился, как овца потерянная: взыщи раба
Твоего, ибо я заповедей Твоих не забыл.
псалом 118
Март – это значит опять перебои в сердце,
Суженье сосудов, обманутое ожиданье,
Словно во сне перед закрытой дверцей –
Последняя в списке. Не будет тебе свиданья.
Не будет квадратной, лазурной до слёз прорехи
И облегченья – нет под ногой упора,
Белого шума нетающие помехи –
Ангельского тебе не услышать хора.
Март – это значит деленье и вычитанье,
Гулкость церквей, пальцы в размякшем воске,
Слух напрягая, едва разберёшь «почитай мне»,
И разобьётся голос на отголоски.
Я, как овца потерянная… – Про это?
Сто восемнадцатый? Иль наугад, случайней?
Март – это значит спрашивать без ответа
И бесконечно вслушиваться в молчанье.
2010
* * *
Ирине Служевской
И зачем ты в этот Город, тут всё продано за деньги,
Тут всё куплено за деньги, и неправеден в нём суд.
Ослик цокает по камням, тень ложится на ступеньки,
Уезжал бы поздорову, ведь они тебя убьют.
А за что убьют? Да просто. Ты какой-то непохожий,
Сразу видно – не из наших, хоть по-нашему одет.
Ослик цокает по камням, оступается прохожий,
Вон и рыжая девица засмотрелась тебе вслед.
Ведь не местный? Ты откуда? И осёл какой-то странный,
Смотрит прямо, как скотина не смотрела никогда.
Мы тут злые. Не накормишь никакой небесной манной.
Может, хлеб преломишь с нами? Вот вино, а вот вода.
2010
* * *
Лето пройдёт. Ничего не останется.
Так бы хотелось – каждую чёрточку, –
Помнишь, как пахла «ночная красавица»
В душу, как в ветром раскрытую форточку,
Помнишь, как падала с ветки антоновка,
Бок её с крапинами чернозёма,
Помнишь, калитку скрипящую тронув, как
В звёздную ночь выходили из дома –
Локоть ободранный, белое платьице,
Может, в цветочек, но всё-таки белое.
Медленно лето под горочку катится,
Только окликнуть тебя не успела я.
2010
* * *
Раннее утро. Птицы летят с лимана,
Недалека дорога – минут на десять.
В полном безветрии море шумит так странно,
Будто решило собственный звук свой взвесить:
Что оно будет, если отбросить шорох,
Шелесты, скрипы – в пользу одноголосья,
И шевелить, перекатывая в просторах
Светлой воды, тёмное слово ОСЕНЬ.
Да, ещё август. Долгой волны раскаты,
Плотность песка, где не оставить следа.
Месяц, когда легче всего утрату
Выдать, как некогда Пирр, за свою победу.
Движутся дни в медленном караване –
Видишь, какими были, какими стали,
И проступает тень разочарованья,
А может быть, это тень пролетевшей стаи.
Август нас учит прежде всего смиренью –
Перевернуть? – Да где же возьмешь опору.
Скоро в сады Персефоны – скользящей тенью.
Кончилось лето. Нет, не сейчас, но скоро.
2010
Немецкое танго
Ольге Кушлиной
Четырнадцатый год. Ещё танцуют танго.
И ловко сшитый фрак, и в ниточку пробор.
Как скоро всё пройдет! Стальная башня танка,
И каждый немец враг, и вместо терпсихор
В багровых облаках сплошной полёт валькирий,
Но это не сейчас, сейчас – она и он,
И бутоньерка – ах! – и газовые крылья,
И влага томных глаз, и старый граммофон.
2011
1914, март. СПб
из записных книжек Блока
А март кошмарит. Душно. Вязко.
Проходят дни, приходят гости.
Жизнь, точно сброшенная маска,
Но не лицо под ней, а кости.
Посыльный в дверь. Шесть роз от Нолле.
Куда – из этого кошмара?
Всё сыграно – ни пьес, ни роли.
Отдать стихи через швейцара.
Смотреть то в тёмное окошко,
То вглядываться в чьи-то тени,
Хрустящие железной крошкой.
Считать шаги, потом ступени.
Ещё не mori, но memento.
–А вы, Кармен? Чего вы ждёте? –
Ахматова звонит зачем-то.
И снова чай у мамы с тётей.
2011
* * *
Эта зима длилась, наверно, вечность,
Снег улежался так, что не хочет таять,
Будто помножили время на бесконечность,
Будто отбили долгие ночи память.
Всё позабыла. Что там бывает в мае?
Правда ль, что голые прутья цветут в апреле?
Шубы, перчатки – разве мы их снимаем?
Мехом и шерстью обросшие, неужели
Мы это сбросим? Станем носить цветное,
Белое, лёгкое – чтобы спине прохладно,
И говорить без конца о нещадном зное.
Будет весна. Возможно. Невероятно.
2011
На пути в Назарет
С миррой и золотом, с ладаном, с хвойной смолой,
С юностью, что прогорела и стала золой, –
Помнишь тот запах, те россыпи жирных огней,
Жар поддувала, морозную розовость дней,
Помнишь те скрипы выскобленных половиц,
Помнишь те липы, где небо, как Аустерлиц.
Зим апельсиновых солнце – за синий сугроб,
Гуща на донце, молочный упёршийся лоб
Плавит стеклянного инея пальмовый взмах,
А просыпаешься – высохла соль на губах.
Спи, полуношница, с миром, которого нет.
Знаю, умру на заре. На пути в Назарет.
2011
Полёт
Полёт стрекоз и бабочек, чей день
Неумолим и по-сентябрьски ясен,
Чей горизонт широк – тут пень, там ясень,
Тот полусвет и эта полутень,
Полёт стрекоз и бабочек – увы,
Столь беззаботен, сколь печально краток,
Ссыпается пыльца в сухой остаток,
Как будто лето затирает швы –
Границу полутени с полусветом.
А мы опять не надышались летом,
И застывает солнце сургучом
На синем запечатанном конверте.
Прости, что бормочу я ни о чём,
Ты понимаешь – это всё о жизни.
2011
Памяти старой записной книжки
Итак, обрастаешь корой, обрастаешь корой,
Посмотришь с холодным вниманьем – и каждый второй
Корой обрастает, оброс или сбросил кору.
Я тоже, наверное, сброшу, когда я умру.
Не бабочка, нет, а сентябрьский сухой ветерок
С той лёгкою ржавчиной листьев и выцветших строк,
Что в старой истрёпанной книжке найдешь записной.
Вот это и было, наверное, все-таки мной
За вычетом шёпотов, лепетов и мишуры –
Всей пены весенней и поздней осенней коры.
Я книжку бы ту полистала, да нет – сожжена.
А новую не к чему. Новая мне не нужна.
2011
День небольших пропаж
Когда я сойду на нет,
В день небольших пропаж,
Останется этот свет,
Но станет другим пейзаж.
Полозьями смятый снег,
Сена сухой клочок –
Всё втянет под створки век
Расширившийся зрачок.
Слегка покачнется день,
Мой обозначив срок,
Как будто свернули тень,
Выдернув из-под ног.
И ветер других времён,
Родом из этих мест,
Выскоблит небосклон
В новенький палимпсест.
2012
Предчувствие
Было время полвторого,
Не спалось мне просто.
Шла по улице корова
Маленького роста.
Шла она, потупясь, молча,
С песнею в душе, и
Тихо брякал колокольчик
У неё на шее.
Падал снег последний, мятый,
Пахло резедою,
Пахло клевером и мятой,
Будущим удоем.
Пахло счастием нестадным,
Гречкой и душицей,
Пахло всем невероятным,
Что ещё случится.
2012
Беженцы
Но нет, не сон. С котомками, узлами
По выжженной украинской степи,
Направо чёрный дым, налево пламя,
Не беженцы – но беглецы. Терпи
Истории подвижки и разломы,
Что нас дробят и превращают в пыль.
Потерян дом, но там, на месте дома,
Прошелестит о нас с тобой ковыль.
Не утешает? Ну, прости, что нечем…
Чем мы друг друга можем утешать,
Изъятые из жизни, – так из речи
Изъяло лихолетье букву ять.
Но кто-то помнит, кто-то её помнит,
Она кому-то – золотая быль.
Там, далеко, в вечернем свете комнат
Столбом стоит нетронутая пыль.
18 сентября 2014
* * *
А когда всё кончится, будем писать стихи.
И об этом будем, да и о том.
Перетрём ладонями до трухи,
Восстановим до камешка старый дом,
До воздушного камешка в облаках,
До черёмухи, гнущейся у крыльца,
Может, снова припомним тот детский страх
И кусочек сплющенного свинца.
Будем снова учиться размерам строк –
Не пылит дорога, не дрожат листы,
Но блажен, чей голос и сейчас не смолк,
Ну а мой не прорвётся сквозь блокпосты.
24 декабря 2014
© Валентина Ботева, 2008 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.