Валентин
Ткачёв

* * *

Кто православный, тот и русский.

Ф. М. Достоевский

Будет и горько и колко,

Что же поделать, мой свет, –

Надо быть русским – и только,

Тут даже выбора нет.

Только уж не обессудьте

(Нас единит не мороз),

Надо быть русским по сути,

А не по месту, где рос.

И не широким, не узким

(Есть или нет борода),

Надо быть попросту русским

И человеком всегда.

На человеческом поле –

Там, где немало всего –

Надо быть русским – не боле,

Но и не мене того.

Как говорил достославный,

Тот, кто лепил, не деля:

Русский, он есть православный,

Всё остальное – земля.

Где бы меня ни носило,

Помню я дело своё:

Незачем славить Россию,

Надо быть частью её.

* * *

Вдалеке от словесного круга,

Но, желая меня оберечь:

«Мы с тобой понимаем друг друга», –

Вот и вся твоя краткая речь.

Что же мы понимаем, родная?

С двух сторон зажигая свечу,

Ничего я на свете не знаю,

Да и знать ничего не хочу.

Ненавижу словесные корчи.

Я покамест живой человек.

На душе всё тоскливей и горче,

Словно перед разлукой навек.

Словно рушатся дивные стены,

Словно падает сказочный дом…

И горючее поле измены

Вековым покрывается льдом.

* * *

Горьким мёдом своим вы зачем наполняете соты?

И уверовав, без пониманья, чем дышит мечта,

Вы – лакей её, а не товарищ, хоть гордо несёте

Два ведёрка брезгливости на коромыслице рта.

Настороженность тлеет во взгляде, давно охладелом.

Вы абсурдны, как будто колодец без всякой воды,

Потому что всю жизнь занимаетесь вроде бы делом,

Не совсем понимая, к чему они, ваши труды.

Посмотрите на улицу из окна своего кабинета:

Те целуются, эти, смеясь, выбирают пальто.

Вы владеете тайной того, что не главное это.

Ну, конечно, конечно… А всё-таки главное что?

Вот пришёл человек, вот он сел, вот сложил свои руки

На коленях, сначала одёрнув немодный пиджак,

Он молчит, а в душе происходят какие-то звуки,

Улыбается слабо: а может быть, что-то не так.

Оцените его: семьянин, работящий, весёлый.

Это всё упаковка, по сути – не видно ни зги,

И, куда не крути, человек-то, он, собственно, голый:

Вот порвётся ботинок, и вылезут пальцы ноги.

Но проблемы иные, всеобщие, мысль ваша нижет.

И покуда цветная вокруг мельтешит суета,

Всё полнее становятся и опускаются ниже

Два ведёрка брезгливости на коромыслице рта.

* * *

Золотящийся угол багета.

Окаринная завязь плетня.

Тепловоз уходящего лета,

Расписного осеннего дня.

Жёлтый лист в разноцветных накрапах.

Волокнистый дымок от костра.

И варенья тоскующий запах,

Залетающий к нам со двора.

Развернувшийся веером дождик

Заштрихует пустые места

И тебя, одинокий художник,

В одежонке сквозного холста.

Все картины твои – из тумана.

То не старческих глаз пелена,

То высокая чаша обмана,

Из которой не пьют допьяна.

То мечта, на приметы скупая,

Ускользает, собою дразня,

Чтоб, на клавиши пальцев ступая,

Запевала девичья ступня.

Видно, женственность необорима,

Что летят и сбегаются к ней

Синеватые сумерки грима,

Ожерелья вечерних огней.

Сквозь глазную сетчатку вуали

Заколышется перед тобой

Снег зелёный, коричневый, алый,

Апельсиновый и голубой.

* * *

И уже никаким не подвластный обидам,

Как под смертным тяжёлым венцом,

Он лежит, с позвоночником вдрызг перебитым,

С безучастно-ненужным лицом.

«Вы на твёрдое навзничь его положите,

Обязателен панцирь-корсет.

Позовите врачей, если им дорожите».

…Даже не оглянулись в ответ.

Ногти, что ли, ему полируют и красят?

Завивают, бормочут стихи.

Услаждают, как будто готовят на праздник.

Горлодёрствуют, как петухи.

Им любуются… Спорят с обиженным видом,

Кто был более тонким чтецом.

…Он лежит, с позвоночником вдрызг перебитым,

С зачехлённым страданьем лицом.

Иаков

...и человеков одолевать будешь.

Бытие, 32:28

Хлеб-соль ешь, а правду режь.

Русская пословица

Из чрева матери, держась за пятку брата,

Иаков шёл вторым, и так оно – всю жизнь!

Вы скажете: судьба... Судьба не виновата,

Ты за своё держись!

Иаков шёл вторым. А впереди – прикрытье,

Разведчик – брат Исав.

Когда уже того лохматили в корыте,

Он выбрался и сам.

И так оно – всю жизнь... Но лишь с другим эффектом,

Чтоб раз и навсегда.

А тут он маху дал... И пожалел об этом.

Но в зрелые года.

Да, тактика его всю жизнь не подводила:

Быть за чужой спиной,

И лишь в последний миг рвануться что есть силы

По финишной прямой.

И тут он жив и цел. Но, раскрывая рот свой

И глаз уже скося,

Не понял он ещё : Исаву – первородство,

Он первым родился.

И, стало быть, отец простёр над этим сыном

Благословенья хмель.

И, значит, быть ему над всеми господином,

Владетелем земель.

...Но, маменькин сынок, Иаков всех обманет –

И брата, и отца.

Боролся с богом он? Так что же ногу тянет?

Бог метит шельмеца!

А главные дела проделывались просто,

Приходят времена –

Иаков говорит: «Продай мне первородство».

Исав ответил: «На!»

И тут уже пошли-поехали дивиться,

В презрении топить:

Да как он старшинство – за чашку чечевицы?

А тот как мог купить?

Тут просто проба сил... За угощенье даже,

Но лживое скажи.

Тут дело вообще не в купле и продаже,

А в правде и во лжи.

В том, что ещё не всё на свете продаётся,

Хоть плата и лежит.

И хорошо, когда по праву первородство

Тебе принадлежит.

Библейские ходы – не детская забава,

И этот нам знаком.

Мне горько знать, что ждёт голодного Исава

Иаков с кошельком.

Медлящему

Не наблюдай… Ведь юность отошла,

А жизнь творят не в театральной ложе.

И не гордись, что ты не делал зла, –

Ведь добрых дел ты не содеял тоже.

Не наблюдай… Мы в этом не вольны –

Так жить на затянувшемся привале,

Как те, что в годы трудные войны

Всё фронт второй никак не открывали.

* * *

Не ко мне одному

Наша жизнь так строга и сурова.

Под конец состоит из утрат.

Всем пожертвовал я для тебя,

Стихотворное бедное слово.

И каков результат?

Ни кола, ни двора!..

Гол, как сразу же после рожденья.

А ходил не бесчестной тропой.

И куда мне девать

Километры того наслажденья,

Что получены мной

От живого общенья с тобой?

Плач инока

Не сероводороден и рогат,

Не рожа, где морщина на морщине,

Нет, дьявол был прекрасен и богат

И разъезжал на розовой машине.

Он был художник-иллюзионист.

И, скинув маску честного халдея,

Он говорил: «Тут воздух леденист,

А у меня отличная идея…

Кровь ходит по спиральным берегам,

Но в черепе ей некуда деваться…».

И мы летели по ночным кругам

Каких-то нескончаемых оваций.

…А ранним утром ангел приходил,

Мне тыкал в нос засохшим опресноком,

И, вскинув руки, он меня стыдил,

Толкуя о всеобщем и высоком.

Как столп огня, испепелить грозя…

Пот жёг меня и был мутнее клея,

Но, дерзкие, лукавили глаза,

Уже освобождаясь и наглея.

Так день и ночь! То на одном краю,

То на другом. И всюду – крылья, крылья.

Они перехлестнули жизнь мою

И дом души до камня разорили.

Где ж вы теперь, тянувшие меня

К вершинам, что сияют спозаранку?

И вам привет, седлавшие коня,

Летящего на адскую приманку.

Вот я стою в пустыне ледяной.

Дышу грудной дырою ледяною.

Кто, господи, смеялся надо мной?

Кто, господи, смеётся надо мною?

* * *

Покарал ты меня, покарал…

Никому не прощавший обиду,

Я не топал ногой, не орал

И не гневался даже для виду.

Наказал за гордыню меня,

К окружающим пренебреженье.

Я стою на развалинах дня,

Как солдат, проигравший сраженье.

Боже, сколько же я начудил,

Задыхаясь от жизненной скуки!..

Покарал, но меня пощадил,

Обрекая на вечные муки.

* * *

Разучившийся жить, научился

Циркулировать в неком кругу

И раскладывать некие числа

На бегу, на бегу, на бегу…

Жизнь задаст вековые вопросы.

Но ему недосуг воспарять.

Он привык ритуальные позы

Повторять, повторять, повторять…

Ведь не только туманные слизни

Клеть свою почитают святой.

Можно отгородиться от жизни

Делом, водкою, книгой, мечтой.

Стать в число добровольно острожных,

Скрыться в первый попавшийся лаз,

Чтоб не видеть вот этих тревожных

И тебя вопрошающих глаз.

Русский язык

Не любите меня? Ну и не любите…

Живите в своём, что называется, ваххабите,

А я – обыкновенный сын русского языка,

Который меня кормит и защищает наверняка.

И дело не в том, что я к нему привык.

Это моё неотъемлемое – русский язык.

Вы можете убить меня, но это всё ерунда:

С ним вам не справиться ни за что и никогда!

* * *

То обиды накинутся сворами,

То уже и не рад калачу…

Всё приходит, но только не вовремя,

Я сегодня об этом грущу.

Это дело мне очень не нравится.

Кто там линии судеб прядёт?

Кликнешь смерть, а она не объявится,

Сам зовёшь, а она не идёт.

Царица птиц

Царица птиц, она рыжеволоса.

И дождевая капелька зрачка

Горит, горит. И свет оттуда льётся,

Касаясь голубого ободка.

В её глазах пугливая отвага

И эхом окликаемая даль.

И вся она – звенящая, как шпага,

Как будто бы трепещущая сталь.

И бархатные алые одежды

Она одёрнет чуткою рукой;

В движеньях быстрых, частых и небрежных

Есть беспокойство или непокой.

А в колокольном небе нарастает

Та взбалмошная птичья кутерьма…

И руки вскинет, а потом вздыхает

Царица птиц, бескрылая сама.

* * *

Что видим мы – того не замечаем,

А замечаем, так не узнаём.

И рассуждаем за вечерним чаем,

И важные вопросы задаём.

Но облака летят над головою –

Зелёноглазой молнии стада –

То по прямой,

То линией кривою,

А то вообще неведомо куда.

Меняя форму каждое мгновенье,

Стократно перекрасив верх и низ,

Они не просто влаги испаренье,

Они не просто прихоть и каприз.

Нам показали вовсе не перины –

Над головой и там, где окоём, –

Жизнь – творчество.

И это непрерывно

И бесконечно в зареве своём.

* * *

Эхо меж нами – как птица,

Участь его нелегка…

Милая, дай мне напиться

Из твоего родника.

Что ожидает – не знаю.

Небо неведомо всем.

Дай мне напиться, родная,

Я погибаю совсем.

* * *

Я припомнил последние дни,

Я осмыслил последние годы.

До чего же похожи они

Друг на друга. Как соты на соты.

Да, конечно, работа, друзья.

Но хранилище главного мига –

Вот газета, вот книга, вот я,

Вот он я и раскрытая книга.

Томик Тютчева и детектив,

Фельетон – это тоже годится.

Это как пошловатый мотив

С невозможностью освободиться.

Мой товарищ, читатель газет,

Свет в окне золотой опечатки,

Как бы приговорённый глазеть

В отраженье наборной брусчатки,

Точно зная, где зло, где добро,

Ты стоишь в ожидании странном,

Как забытое кем-то ведро

Под бессмысленно хлещущим краном.

Общей грамотности колосок,

Всё цветёшь, не умея налиться.

Ты высок, но зачем ты высок,

Где твоих ощущений столица?

Помнишь тот приобщения миг,

Самый первый? Не можешь не помнить…

Там обложки торжественных книг,

Словно двери таинственных комнат.

Камень знанья чтоб взять – лазурит,

Не захватанный пальцами выгод,

Надо было пройти лабиринт

И найти в нём единственный выход.

И когда я тот выход нашёл,

Рядом дверца была, на которой

Нацарапано грубо ножом:

Фирмы «Странник в тумане» контора.

И, конечно, я в этот же миг

Дверь толкнул на предмет посещенья.

Тишина в пустоте… Только блик,

Ускользающий в глубь помещенья.

В серебристой пыли паучок

Или жизнь безо всякого тела –

Этот радужный лёгкий клочок,

Где поверхность струилась и пела.

И когда я шагнул – он ушёл

Вглубь. Я прыгнул. Он дёрнулся тоже.

Я рванулся. Он сделался жёлт,

Угрожающе полосы множа,

И открылся картиной одной.

Так, виденье минутное, вспышка.

И куда-то скользнул стороной

И погас. Вот такой шалунишка…

Я же вспомнить никак не могу,

Что за символ, неясно мелькнувший,

Он открыл мне тогда на бегу,

Намекнувший… На что намекнувший?

Я забыл… А когда бы я знал, –

Всё сомкнулось бы и совместилось,

И, как будто бы праздничный зал,

В голове бы моей осветилось

Всё, что тлеет в неясных пока

Восклицаниях и междометьях.

И дорога б казалась легка,

Не виляя меж тех и меж этих.

…И, улиткой уйдя в кабинет

(Книжный шкаф там расставился павой),

Вроде занят я, вроде и нет,

Может, делом, а может – забавой.

Кем я стал? Головным старичком,

Невротическим пугалом улиц.

И спина рыболовным крючком

Над замшелым столом изогнулась.

С выраженьем – другим не чета! –

На лице, мол, достану Жар-птицу,

Подожди, только дай дочитать,

Ну, хотя бы вот эту страницу.

Но странице той нету конца…

Что там дальше? Глаза полетели.

Приближается звук бубенца,

Отдаляются звуки метели…

Исчезают подобия лиц,

Люди схлынут в бумажные стоки.

В усыпальнице шелест страниц,

Расплываются, тянутся строки

В некий миг, где отсутствует мысль,

Где стоят непроглядно туманы,

Где волною выносит на мыс

Забытья, одуренья, нирваны.

Только ветер прибавит забот.

Как домашняя белая птица,

Книга крыльями часто забьёт

И взлететь над собой устремится.

Загородка от жизни. Предлог…

Лень в бумажных цепях несвободы.

Дождь безумия. Как же я мог

Просадить свои лучшие годы?

Полосатая зависть пижам

В колесе неподвижного тракта.

Надо ехать куда-то. Бежать.

Что-то делать. Очиститься как-то.

Да, конечно. Безудержно – да!

Разве жизнь – эти блёклые пятна?

На коня, на экспресс! Но куда?

Но куда?.. Ничего не понятно.