Валентин Нервин

Валентин Нервин

Все стихи Валентина Нервина

«В добрый путь»

 

Вот улица с названьем «В добрый путь».

Неподалёку – станция Отрожка,

где я, бывало, принимал на грудь

и направлялся под её окошко.

Одноэтажный домик в три окна,

персидская сирень, как подобает…

Там проживала девушка одна,

да и сейчас, пожалуй, проживает.

Наверное, горит на кухне свет

и девушка…

                   О чём я вспоминаю? –

да я её не видел столько лет,

что и при встрече даже не узнаю!

А, может, и меня когда-нибудь

помянут по канону и по ГОСТу

на улице с названьем «В добрый путь»,

ведущей к недалёкому погосту.

 

«Улыбка»

 

Около фонтана, в чебуречной,

где всегда роились алкаши,

говорили мы о жизни вечной,

в плане трансформации души.

Атмосфера этого кружала,

не переходя на эпатаж,

в некотором роде, освежала

серенький воронежский пейзаж.

Разливное пиво, чебуреки,

водочка, нечёрная икра

и чудные люди-человеки,

не особо трезвые с утра.

 

Но… уже давно, по всем приметам,

жизнь пошла по новому пути:

боулинг стоит на месте этом,

алкашей в округе не найти.

Если наше прошлое – ошибка,

если даже горе не беда,

вспомните название «Улыбка» –

это у фонтана,

                      господа.

 

 

* * *

 

…а денег не было, и нет.

Зато, по щучьему веленью,

я графоманю столько лет,

что счастлив, по определенью.

 

Поэт, увы, не ренегат

и потому богоугоден:

свободен, если не богат,

и беден, если не свободен.

 

Уже почти две сотни лет

Онегин мучает Татьяну;

а счастья не было, и нет –

свобода им не по карману.

 

* * *

 

Автобус урчит и кряхтит, выдыхая,

сбоит на подъёме сердечный мотор.

Дорога ни к чёрту, погода плохая

и светлого завтра не видно в упор.

Мы с детства привыкли к автобусным зимам,

к унылой повинности очередей;

но люди, которые пахнут бензином,

уже не похожи на добрых людей.

Что мы получили, в конечном итоге? –

ленивую брань и дешёвый мазут,

а после заката по той же дороге

на прежнем автобусе нас повезут.

 


Поэтическая викторина

Арифметика жизни

 

1

Арифметика жизни простая:

разве только, что сны задарма.

Жаль, давно по ночам не летаю,

просто прыгаю через дома.

С высоты человеку виднее –

как в широкоформатном кино –

жизнь

и то, что мы сделали с нею,

со страной

и с собой заодно.

 

2

Кто-то купил, кто-то продал,

ибо живём на барахолке;

но у одних есть капитал,

а у других – зубы на полке.

Не береди душу, братан,

мы заодно бесимся с жира:

ты приобрел новый «Седан»,

а у меня – новая Лира!..

 

Бабочка

 

Вселенной абсолютно всё равно,

кому летать по небу в ореоле,

а чья душа загнётся поневоле,

как бабочка,

                     влетевшая в окно.

Казалось бы, живое существо,

но походя кончается веселье,

и бабочки домашнее похмелье

в природе

                  не меняет ничего.

Она топорщит слабые крыла,

предполагая выглядеть прилично,

а на неё взирает безразлично

Вселенная

                из каждого угла.

 

Божья коровка

 

Столовка в деревне Покровка

и церковка невдалеке.

Залётная божья коровка

сидит у меня на руке.

Поэтому чувствую кожей,

какие миры надо мной;

но я почему-то не божий,

а самый-пресамый земной.

Покровка стоит на отшибе –

дорога ведёт в никуда,

а в этой столовке паршивой

водяра течёт, как вода.

Я сделаю татуировку,

в натуре, на левой руке –

залётную божью коровку

и церковку невдалеке.

 

В лесу

 

В лесу, где кроны шелестели

желтофиолевой листвой

и птицы сказочные пели

над непутёвой головой,

подумалось о том, что лето

вернётся только через год

и песня молодости спета,

по мере наших непогод.

 

У птицы пёстрая окраска,

в лесу не холодно пока,

но сказка потому и сказка,

что кончится наверняка.

 

Воробышек

 

Жена заплачет,

ангел отвернётся

и за душой не будет ни копья,

когда на сердце будто встрепенётся

простая птица, вроде воробья.

Она свободно

крылышки расправит

и медики руками разведут,

а кто-нибудь из космоса представит

земную жизнь за несколько минут.

Душа бывает

праведной и грешной,

но всякий раз, у жизни на краю,

чирикает воробышек сердешный

бесхитростную песенку свою.

 

 

* * *

 

Все явления природы

в небесах и на земле,

все планеты и народы

варятся в одном котле.

Вот, и думаем отсюда:

кто оплачивал заказ,

и какое, всё же, блюдо

получается из нас?..

 

Гадание

 

Цыганка на историю гадает

и видит, что расклады таковы,

поскольку человечество страдает

нимфеточной болезнью головы.

 

Пиликает случайная шарманка

и время превращается в золу.

На что ещё надеется цыганка,

раскидывая карты по столу?..

 

Голубок

 

М.К.

 

О чём воркуешь, сизый голубок,

у паперти на площади соборной,

когда земля уходит из-под ног,

а белый свет уже похож на чёрный?

Как незамысловата птичья речь,

душа чиста и крылья наготове.

А человек не может пренебречь

землей и волей,

                               чёрными от крови.

 

* * *

 

Девушка пела в церковном хоре…

А. Блок

 

В церковном хоре девушка не пела

и верующей сроду не была,

лишь, по обыкновению хотела

семейного уюта и тепла.

Но выделка была такого сорта,

что попадались только алкаши:

четыре брака, двадцать два аборта

и кошка –

во спасение души.

Что понимает кошка в мелодраме? –

а вот, поди же: с некоторых пор

она с хозяйкой смотрит вечерами

программу, где поёт церковный хор.

 

Девятое мая

 

Памяти Б.Окуджавы

 

«Взлетает красная ракета…» –

салют гуляет по Москве.

Май,

        ликование,

                            победа!..

Но что от этого вдове?

 

* * *

 

До звёздного неба

                               и Судного дня

судьба ничего не даёт про запас,

но в каждом из вас есть частица меня,

и я лишь частица любого из вас.

Душа и природа

                            настолько близки,

что соприкасаются накоротке;

поэтому, даже судьбе вопреки,

Я вижу любимую в каждом цветке.

Любая фиалка

                          цветёт на виду

и в ней отражается чья-то звезда,

поэтому я никуда не уйду

и наша любовь не умрёт никогда.

 

* * *

 

Душа –

неизменная величина,

поэтому просто умри и воскресни:

у мёртвых свои колыбельные песни,

которые слышу

                                на уровне сна.

Уснувший во сне возвращается в явь –

туда, где, связуя концы и начала,

во все времена от земного причала

душа устремляется

                                        по небу вплавь.

 

 

* * *

 

Если мир устроить набело –

без наветов и химер –

каждый будет вроде ангела,

даже муха, например.

Станут все морально стойкими,

благодушными сполна

и за нами с мухобойкою

будет бегать сатана.

 

* * *

 

Есть люди,

придирчивые ко всему,

привыкшие существовать поперёк:

им всё не по нраву и не по уму –

и старость не в радость, и юность не впрок.

Есть люди,

живущие не по-людски –

по этой причине во все времена

они существуют себе вопреки

и не отражаются в зеркале сна.

Есть люди,

которые силятся быть

повсюду на стрёме и настороже.

Такие, при случае, могут убить.

По-моему – это не люди уже.

 

* * *

 

Есть у меня одна знакомая

и – говорю без дураков –                      

я для неё, как насекомое,

в её коллекции жуков.

Поскольку силой убеждения

не усмирить живую плоть,

ей доставляет наслаждение

мужское сердце проколоть.

Пришпилит маленькой иголочкой,

не хуже всякого врача,

и будешь ты лежать на полочке,

закрылками не стрекоча.

Поэтому, во избежание

того, что не произойдёт,

я разлюблю её заранее

и полечу,

                как самолёт.   

 

* * *

 

Её на свете нет.

                          Она сегодня там,

куда не заглянуть

                                    созданию земному.

Я ревновал её

                         к деревьям и цветам,

и к шелесту волны,

                               и к воздуху ночному.

Как следовало жить

                                        и какова цена

того, что говорим

                                    любимым поневоле,

не ведая того,

                             что скоро тишина

заставит ревновать

                                       ко времени и боли?

 

* * *

 

Жизнь ускользает понемногу

и обрывается на раз.

Что остается по итогу

на белом свете после нас?

По человеческой природе

среди берёзок и осин

зарегистрированы, вроде,

и дом, и дерево, и сын.

Иду по жизни без рефрена

и знаю, что наверняка,

от Мендельсона до Шопена

дорога очень коротка.

Затёртый адрес на конверте

легко читается во сне,

и для преодоленья смерти

любви достаточно вполне.

 

* * *

 

Жизнь устаканилась

                              и понемногу

определилось её существо:

я направляю послания Богу

и получаю ответы его.

Если идти по течению Леты,

то получается, как ни крути,

что доставляются эти ответы

через людей незнакомых почти.

Вон, рыбачок у причала шаманит,

я подойду, за спиной постою;

он обернётся и запросто глянет

с облака

             в самую душу мою.

 

* * *

 

Жил себе на свете белом,

всё по нотам разложил;

занимался важным делом,

а по совести не жил.

Ложно то, что непреложно –

вероятно, потому

жить по совести несложно,

если жить не по уму.

Где для совести граница,

там для сердца западня.

…Александр Солженицын,

помолитесь за меня!..

 

 

За пару дней до Рождества

 

За пару дней до Рождества,

прогуливаясь возле дома,

я встретил русского волхва,

бегущего из гастронома.

Какие звёздные миры

ему провидятся в тумане,

какие чудные дары

лежат во внутреннем кармане?

Он остановится, когда

пересечёмся временами,

и Вифлеемская звезда

закупоросится над нами.

 

* * *

 

Заботы человека прихотливы,

но каждому понятно, что не зря

душевные приливы и отливы

от лунного идут календаря.

На Рождество, а реже – в день рожденья

я вижу замечательные сны

о жизни до земного пробужденья, –

когда я жил на берегу Луны.

 

* * *

 

Закусила губу и завыла –

этот вой на Руси не впервой,

не впервые сырая могила

и жена остаётся вдовой.

По всея среднерусской равнине,

где земля под ногами горит,

от языческих лет и поныне

вдовий плач по убитым стоит.

Я прошу у любимой прощенья,

но Россия не слышит меня,

потому что слова утешенья

бесполезны

                  до Судного дня.

 

До звёздного неба и Судного дня

 

До звездного неба

                               и Судного дня

судьба ничего не даёт про запас,

но в каждом из вас есть частица меня,

и я лишь частица любого из вас.

Душа и природа

                            настолько близки,

что соприкасаются накоротке;

поэтому, даже судьбе вопреки,

Я вижу любимую в каждом цветке.

Любая фиалка

                          цветёт на виду

и в ней отражается чья-то звезда,

поэтому я никуда не уйду

и наша любовь не умрёт никогда.

 

* * *

 

Зарядили дожди бесконечные,

слёзы капают наперебой.

Мы с тобою земные, невечные,

мы из плоти и крови с тобой.

Потускнели пейзажи окрестные,

время года пошло на закат,

регулярные силы небесные

взяли наши сердца напрокат.

Если жизнь – это лишь ожидание

невозможного, то, уходя,

на прощание, как на свидание,

подари мне улыбку дождя.

 

Звездопад

 

Звезда любви не в нашей власти –

пускай,

                 потомки нас простят

и человеческие страсти,

как астероиды летят!

Я звездопад увековечу,

пока,

теряя высоту,

звезда летит звезде навстречу

и догорает на лету.

 

Из детства

 

Ю.Кублановскому

 

На фоне железнодорожных путей,

согласно церемониалу,

калека безногий в тележке своей

с утра колесил по вокзалу.

Душа на пропой и медаль посреди,

а за отворотом бушлата –

согревшиеся у него на груди,

скулили слепые щенята.

А он, бедолага, шутил невпопад

среди суеты балагана

и водкой выкармливал этих щенят,

бутылку достав из кармана.

Хорошие граждане средней руки,

забаву ценя лобовую,

охотно кидали свои медяки

в тележку его гробовую.

В шалмане водяра текла, как вода,

навстречу собачьему веку,

кого мы сильнее жалели тогда –

щенят или всё же калеку?

 

Вокзальные слёзы легли про запас,

бухло переполнило чашу.

Кого мы сильнее жалеем сейчас –

себя или Родину нашу?

 

* * *

 

Иногда ночами снится

и покоя не даёт,

будто молодости птица

перелётная поёт.

Было времечко вначале,

было дело, да прошло –

поперёк былой печали

много водки утекло.

Годы в памяти маячат

и дорога далека,

по которой птицы плачут

и кочуют облака.

 

 

* * *

 

Кладбище. Чугунная ограда

на могиле божьего раба.

Облака расплывчаты, как правда,

и необратимы, как судьба.

 

На задворках памяти короткой

люди обустраивали рай.

Тишина, разбавленная водкой,

безотчётно льётся через край.

 

На периферии христианства

два тысячелетия подряд

узники трёхмерного пространства

молча за оградами парят.

 

* * *

 

Колесо фортуны вечно скрипит,

и Земля давно пошла по кривой.

Даже Муза над моей головой

сделала невероятный кульбит.

И летит она

                         по контуру дня,

где пирует на миру вороньё.

Но, покуда Муза любит меня,

небожители страхуют её.

 

Кольцо

 

Не говори, не суесловь

о снах, которые не в руку –

кольцо дарилось на любовь,

а пригодилось на разлуку.

Ушёл за тридевять земель –

за разведёнными мостами

который год его постель

пестрит могильными цветами.

А ты состарилась одна,

храня любовно и бесслёзно

кольцо, которому цена –

две жизни, прожитые розно.

 

Ливень

 

Кто – не знаю – бросил жребий

человеческий во мгле:

молния сверкает в небе,

гром грохочет на земле.

Получается, при этом

время встало на дыбы –

время лупит рикошетом

по кустарнику судьбы.

Только что цвела малина,

а теперь – кати шаром,

и всегда всему причина

только молния и гром.

 

Маленькая элегия Первомайского сада

 

Я помню старый Первомайский сад:

аллею, на которую легла

пронзительная музыка цикад

и запахи полынного тепла;

скамейку с видом на пивной ларёк,

улётные прогулки визави

и женщину, дающую урок

ночной садово-парковой любви.

…………………………………...

Цикады и свидетели молчат,

а в Первомайском, с некоторых пор,

выгуливает бабушка внучат,

крестясь на Благовещенский собор.

 

Мечты

 

В облаках я не витаю

по судьбе, как таковой,

но мечты предпочитаю

ходу жизни бытовой.

С остальными солидарно

поживу немного тут,

а потом утилитарно

закопают и уйдут.

Человека в человеке

помянут наверняка,

но мечты мои навеки

парусинят облака.

 

Музыка

 

Я во Вселенной разбираюсь слабо:

но, как свою планету ни хвали,

Есть музыка вселенского масштаба

и маленькая музыка Земли.

Она летит, пути не разбирая,

перевирая свой диапазон;

а музыка, которая из рая,

случайно попадает в унисон.

По недосмотру или по ошибке,

но в партитуре утренней зари

моя любовь солирует на скрипке

и согревает космос изнутри.

 

 

Муравей

 

Галактика всегда наедине со всеми,

кому не по зубам загадки бытия:

Что знает муравей

                              о солнечной системе,

что ведомо звезде

                             о жизни муравья?

Планета своего пути не выбирает,

поэтому летит по замкнутой кривой,

а муравей сидит

                          и спичками играет

на маленькой своей

                                Земле пороховой.

 

* * *

 

Мы выживали времени назло,

как все послевоенные подранки.

Когда я становился на крыло,

в меня уже стреляли из берданки.

Не наших бьют

и наших тоже бьют –

я знаю птиц высокого полёта,

которые о Родине поют,

а их за это из гранатомета…

 

На бис

 

Былое в памяти кружи́тся,

бисируя мотивчик пошлый –

моя строка легко ложится

на музыку

                   из жизни прошлой.

Всего нежней и безнадежней,

пронзительней и безупречней

случившееся в жизни прежней

бисируется

                        в жизни вечной.

 

На концерте

 

Человек рождён для жизни,

потому боится смерти –

мы встречаемся на тризне,

как глухие на концерте:

созерцаем и внимаем

из молитвенного зала,

но совсем не отличаем

увертюру от финала.

 

* * *

 

На перекрёстке судеб и дорог

я огляделся вдоль и поперёк:

земля поката, а душа крылата.

Я видел свет небесного огня,

который завораживал меня,

и говорю на языке заката.

 

Пора усвоить истину одну,

что высота уходит в глубину,

где наша боль и вечная потрава.

Мы не имеем права убивать

и не имеем права умирать –

на остальное мы имеем право.

 

* * *

 

На площади возле вокзала,

где мается пришлый народ,

блажная цыганка гадала

кому-то судьбу наперёд.

И было, в конечном итоге,

понятно, зачем и куда

по Юго-Восточной дороге

ночные бегут поезда.

Когда,

            на каком полустанке

из полузабытого сна,

гадание этой цыганки

аукнется, чтобы сполна

довериться и достучаться,

и чтобы – в означенный час –

по линии жизни домчаться

до линии сердца, как раз!

 

* * *

 

На самой прикольной из прочих планет,

которые по ветру носит,

безвременье длится две тысячи лет,

безверье – две тысячи весен.

Две тысячи зим продолжается бой

с природой и собственной тенью.

Для нашего брата архангел с трубой

становится лёгкой мишенью.

До боли понятно, что дело – труба,

а мы не готовы к ответу.

Приколы кончаются и не судьба

рвануть на другую планету…

 

 

Награда

 

Этот мир не так уж плох,

потому что – не секрет:

райский сад уже заглох

и в аду просвета нет.

Я пишу до чёрных дыр

и, в награду за труды,

получаю этот мир

и живу на все лады!..

 

* * *

 

Л. Аннинскому

 

Не избами, не сеновалом

и не перегаром печали –

Россия пропахла вокзалом,

где мы провожали, встречали;

где были победы, обиды,

разводы на лагерных зонах

и где посейчас инвалиды

поют на холодных перронах.

А мы в привокзальном буфете

сидим посредине Отчизны,

как будто никто не в ответе

за все инвалидные жизни.

 

* * *

 

Не материя и не сознание –

из иных измерений послания,

на какой-то вселенской волне,

направляются прямо ко мне.

Хоть они, до поры, зашифрованы,

помогу световому лучу

и на все невозможные стороны

дешифратор любви подключу!

 

* * *

 

Не помню, какого числа,

по воле какого синдрома

дорога меня привела

на место отцовского дома.

Тут жили когда-то вдали

от смутного гула эпохи,

и вот – в придорожной пыли

красуются чертополохи.

Пока мы кому-то назло

по этой земле колесили,

как много воды утекло,

как много домов посносили!

Над нами плывут облака,

и в них отражается детство.

Конечно, земля велика,

и всё-таки –

                   некуда деться…

 

* * *

 

Не светильник и не факел –

головёшка про запас;

даже самый падший ангел

ярче нас и выше нас.

Он летит, изнемогая,

по Вселенной прямиком,

зная, что судьба другая

в общежитии людском.

 

Утоли мои печали

сказкой о добре и зле –

нас летать не обучали,

вот и ходим по земле.

Мы таращимся из мрака

на феерию огней,

но последняя собака

и добрее, и умней.

 

* * *

 

Не смолкает напев соловьиный…

А.Б.

 

По весне в соловьином саду

хорошо называться поэтом

и занять своё место в ряду,

где-нибудь между Блоком и Фетом.

Хорошо с переливом свистеть,

оголтело вставать спозаранку

на рабочее место лететь

и тянуть соловьиную лямку.

…Я живу на планете любви,

сочиняя стихи по привычке,

по которой поют соловьи –

неприметные серые птички.

 

* * *

 

Небеса населены богами,

а внизу – по контуру земли –

бегают короткими ногами

бедные, как люди, муравьи.

Обитая прямо по соседству,

зная друг о друге без прикрас,

мы похожи, если приглядеться,

только боги разные у нас.

Говорят, мы созданы из глины,

остальное не про нашу честь,

но в моей повадке муравьиной

что-то человеческое есть.

И пока мы делим крошки хлеба,

принимая их за божий дар,

в апогее солнечного неба

боги дегустируют нектар.

 

 

* * *

 

Никто не вечен,

                                  судя по всему,

и человек на это не в обиде –

была бы честь оказана ему,

хотя бы на гражданской панихиде.

Не поминайте лихом мертвецов –

на каждого приходит разнарядка,

и что такое смерть, в конце концов,

как не загадка высшего порядка?

 

Ночной трамвай

 

По следу ночного трамвая

летят золотые огни,

до самого Первого Мая

продлятся пасхальные дни.

А воздух пропах куличами,

поэтому тошно чертям

шататься такими ночами

по нашим трамвайным путям.

Гуляй, чернозёмная рота! –

любая душа, на пропой,

усыпана до поворота

яичной цветной скорлупой.

     Я даже не подозреваю,

     что время глядит на меня

     с подножки ночного трамвая,

     на стыках пространства звеня.

 

Облака

 

Человеческим законам

неподвластные пока,

над Кожевенным кордоном

вечереют облака.

Собираясь у излуки,

вечереют надо мной –

выше боли и разлуки,

выше радости земной.

Если к облаку подняться

по закатному лучу,

то такие песни снятся –

просыпаться не хочу.

То ли эхом, то ли стоном

отзывается строка:

над Кожевенным кордоном

вечереют облака.

 

* * *

 

Оглянулся, наконец,

а по жизни оказалось:

сколько ни дарил колец,

ни одно не удержалось.

Стоя на краю земли,

не понять, на самом деле:

то ли кольца подросли,

то ли пальцы похудели.

 

* * *

 

Они звучат из года в год –

от колыбельных до венчальных.

Я думаю, веселых нот

у жизни больше, чем печальных.

И, как беда ни тяжела,

как бы душа ни трепетала,

у поминального стола

задерживаться не пристало.

Всему на свете свой черёд –

печаль уходит понемногу.

Я думаю, весёлых нот

у жизни больше,

                          слава богу.

 

* * *

 

От себя никуда не уеду –

ни дороги, ни времени нет.

Нахожу, как собака, по следу

одинокий осенний рассвет.

Ни семьи,

                 ни подруги,

                                     ни Бога –

только жёлтые сны тополей,

да великая грязь у порога

заколоченной будки моей.

 

* * *

 

Отчего я сегодня с утра

заплутал у полонi печалi? –

даже спирт не идёт на ура,

даже мысли во мне одичали.

То ли шапка на воре горит,

то ли дух по этапу восходит,

но постылая плоть говорит,

а пытливая кровь колобродит.

За душой – не копеечный флирт,

не пустая вода из-под крана,

а живой, неразбавленный спирт

из гранёного злого стакана.

Разлетаемся… Et cetera,

по закону всемирной печали.

Не о том ли сегодня с утра

перелётные птицы кричали?

 

 

Памяти Андрея Платонова

 

После потравы и похорон

для оптимизма – край не почат.

Целыми днями

                 с разных сторон

жизнелюбиво песни звучат.

А по ночам я слушаю, как

перекликается вороньё,

мусорный ветер

 свищет в кулак

и разрывает сердце моё.

 

Памяти бабушки

 

Пополудни выглянуло солнце –

на пригреве инобытия

около небесного оконца

отдыхает бабушка моя.

Натрудилась до седьмого пота,

натерпелась ужаса, когда

то война, то гиблая работа,

то непоправимая беда.

От земли до неба – путь неблизкий

по ухабам времени, зато

в юности была эквилибристкой

в маленьком весёлом шапито.

Через окаянные метели

и непроходимые леса

цирковые лошади летели

в эти голубые небеса.

…Пополудни выглянуло солнце –

слава богу, на закате дня

около небесного оконца

ожидает бабушка меня.

 

* * *

 

Панорама не повторяется –

и, наверное, потому

вы кемарите на дому,

а Вселенная расширяется.

Через время и расстояния,

через годы и города

полетела моя звезда –

вы загадывайте желания!..

 

Погребки

 

Полустанок-полустаканок

называется Погребки.

После пьянок и перебранок

маринованные грибки.

День пройдёт, поезда промчатся,

Бог не выдаст – жена не съест,

никакого тебе начальства

на четыреста вёрст окрест.

Не железная ли дорога

устаканила горемык? –

здесь от стрелочника до Бога

получается напрямик.

…Пассажирский проходит рано.

Закобенившийся чуть свет,

я бы вышел на полстакана,

только тут остановки нет.

Просвистели… А за составом

те же, времени вопреки:

будка стрелочника, шлагбаум,

за шлагбаумом – Погребки.

 

* * *

 

Под комариный перепляс

и стрекозиное кокетство

я понимаю, сколько в нас

от насекомого соседства.

Что мы талантливы, пока

Земля – как маленькая сцена,

где я играю то жука,

то мотылька, попеременно.

Душа по воздуху искрит –

наивная и слюдяная,

и даже бабочка ночная

со мной по-женски говорит.

 

* * *

 

Под утро,

когда просыпается ветер

и звёзды ложатся на дно океана,

невидимый Бог нажимает на «Enter»,

светлея по линии меридиана.

То белая вьюга, то красное знамя,

то чёрная кошка, то жёлтая кофта:

они повторяются в этой программе –

программе божественного «Майкрософта».

Над миром светает,

и время не «глючит»

которое тысячелетие кряду;

но что ваша Ева ещё отчебучит,

когда вы пойдёте по райскому саду?..

 

* * *

 

Помню, по молодости, на заре

пел за окном соловей –

как я наивно по ранней поре

верил фортуне своей!

Замысловатое время летит –

вот и состарился я,

долбанный ГАЗик с утра тарахтит

пуще того соловья.

По разнарядке проложен маршрут,

а повернул наугад

и на помойке вороны орут,

обременяя закат.

 

 

* * *

 

Порой наблюдаю по лицам

и даже по собственным снам,

что люди

                    завидуют птицам,

а птицы

     завидуют нам.

Бескрылый грустит у порога,

а фишка любого орла –

добавить ума, хоть немного,

к тугому размаху крыла.

Все наши мечты и усилья

ложатся на те же круги:

кому-то –

                     широкие крылья,

кому-то –

                     большие мозги.

 

Потому что

 

Потому что душа по своей простоте

не арийской была, не латинской:

помню, как распинали её на кресте

в Иудее – провинции римской.

Потому что Земля – ненадёжный приют,

по душе обустроена плохо:

прокуратор прикажет, и снова убьют,

и начнётся другая эпоха.

 

* * *

 

Пройду с утра вдоль нашего квартала –

по достопримечательным местам,

где женщина безумная читала

свои стихи собакам и котам.

Предполагаю, что, по крайней мере,

имея первобытное чутьё,

все эти замечательные звери

беспрекословно слушали её.

Безумия таинственные знаки

и слова эмпирический закон

воронежские кошки и собаки

по жизни понимают испокон.

     Как проклятый, карябаю бумагу,

     а человеку надо по судьбе

     найти обыкновенную дворнягу

     и взять её в товарищи себе.

 

* * *

 

Прямо посреди Вселенной,

мы стояли визави

на земле, благословенной

по весне и по любви.

Ты восторженно глядела

на парад моих планет –

было время, было дело,

а теперь – и дела нет.

Как положено, в Отчизне

жили-были ты да я.

…Где-то посредине жизни,

смерть у каждого своя.

 

Сапоги

 

Мой дед о заоблачных высях мечтал,

не зная, что в небе воды через край –

ботинки промокли,

пока он плутал

по тем облакам,

за которыми рай.

Когда мне наскучит на этой земле,

когда по воде разойдутся круги,

я буду летать

на двуглавом орле

и всем поголовно

куплю сапоги.

 

Светлячки

 

В буераках и дворах,

выгорая до нутра,

светлячки, на всех парах,

самолётят на «ура».

До утра туда-сюда

хороводят неспроста,

залетая, иногда,

в интересные места.

 

Если ты намерен быть

в этой жизни светлячком,

знай, кому и где светить

и подмигивать очком.

 

Свидание

 

Не подвела, не опоздала:

навеселе и налегке

стояла около вокзала

с нелепой сумочкой в руке.

Все тайны жизни – в косметичке!

Но это горе – не беда;

мы на последней электричке

закатимся, невесть куда.

В колониальном лесопарке,

с поэзией накоротке,

уговорим бутылку «Старки»

на деликатном языке.

Дай руку, или что иное –

в тени планеты мы одни.

Существование земное

всегда безумию сродни.

Влюбиться никогда не поздно:

поют ночные соловьи

и многочисленные звёзды

горят, как праздники мои!

 

 

* * *

 

Сколько жил на белом свете,

сколько вёсен пропахал,

и ни разу на рассвете

жаворонка не слыхал.

Во саду ли, в огороде

полон рот иных забот –

в окружающей природе

не хватает чистых нот.

Я от многого завишу

по судьбе и по уму:

жаворонка не услышу –

человека не пойму.

 

* * *

 

Смурные, как дым без огня –

глаза бы мои не глядели –

тревоги минувшего дня

стоят в изголовье постели.

Пока раздвигают они

пространство и время ночное,

повсюду банкуют одни

бессонница и паранойя.

Смятение чудится мне,

которое ночь показала

на сумеречной простыне

убыточного кинозала.

 

* * *

 

Снег на улице скоро растает,

а любовь ни жива ни мертва.

Неужели

                 души не хватает

на такие простые слова?

Но пока убивают, ломают,

распинают и рвут на куски:

почему-то

                   земли не хватает

для того, чтобы жить по-людски.

Ну, а если душа не оттает,

человек навсегда на войне –

к сожаленью,

                      судьбы не хватает,

чтобы жить и любить по весне.

 

Солдатики

 

Если сверху лучше видно,

то из космоса – вдвойне.

Мы под Богом, очевидно,

как солдатики на пне.

Как он, бедный, различает

наши злые существа,

что для Бога означают

солдафонские слова?

Не без умысла, чего там? –

но случается и мне

притворяться идиотом

на какой-нибудь войне.

Только не судите строго

ни себя и ни меня:

человек похож на Бога,

потому что выше пня.

 

Стрекоза

 

Как будто звезда Голливуда

тебе заглянула в глаза –

чешуйчатокрылое чудо,

танцующая стрекоза.

Откуда на русской равнине,

где судьбы летят под откос,

берутся такие богини

с фасеточным взглядом стрекоз?

Она заглянула случайно

в таинственные времена,

где жизнь коротка и печальна,

когда улетает она.

 

* * *

 

Судьба ведёт неторопливо

по свету белому, пока

дорога не придёт к обрыву,

под ним – великая река.

Пока темнеет понемногу

и расползается туман,

забудь обратную дорогу –

река впадает в океан.

Она увиливать не вправе,

но человеку невдомек,

зачем на дальней переправе

уже мерцает огонек…

 

* * *

 

Так устроено в душе и в природе:

звёзды шлют безукоризненный свет,

а на Землю понемногу доходит

свет, которого давно уже нет.

Зеркала по кругу ловят движенье,

человеческую память храня,

но зеркальное твоё отраженье –

это музыка вчерашнего дня.

 

Мы поверили в своё совершенство,

но застряли в лабиринтах эпох,

где уже отражены и блаженство,

и последний человеческий вздох.

 

 

* * *

 

Памяти Е.М.

 

Танцуешь легко и раскованно,

почти не касаясь земли,

со стоном по разные стороны

горячие тени легли.

Кому-то шуршать кринолинами,

кому-то на сцене стоять:

Анюта ли, Екатерина ли –

уже невозможно понять.

Земное и даже небесное

беру напоследок взаймы,

пока ты летишь по-над бездною,

в которой находимся мы.

Душа никогда не заблудится

на той, неземной высоте

и крутится, крутится, крутится

немыслимое фуэте!

 

* * *

 

То ли юность мою, то ли старость

разнесли по России ветра.

Кувыркаться по жизни осталось

на день меньше, чем было вчера.

 

Никогда никому не пеняя

на чудную планиду свою,

на окраине русского рая

с алкашами в обнимку стою.

 

Что за тень по земле распласталась

напоследок, сама посуди:

то ли юность моя, то ли старость,

то ли целая жизнь позади…

 

Тополь

 

Старый тополь обкорнали –

ветви напрочь отсекли,

но каратели едва ли

победить его могли:

листья схоронили в яме,

но весной очередной

отсеченными ветвями

тополь машет надо мной!..

 

* * *

 

У птицы

душа нараспашку,

поэтому птица летает;

а женщина курит взатяжку,

вздыхает и слёзы глотает.

Ну, что за морока, ей богу:

живая душа нелюдима,

а горькая плоть понемногу

уходит колечками дыма.

Какую печаль поминает,

какую надежду лелеет? –

а птица

поёт и не знает,

что женщина

так не умеет.

 

* * *

 

У художника – холсты,

у поэта – лира,

у садовника – цветы,

у Земли – Луна.

На последнем рубеже

суетного мира

в глубине моих зеркал

ты отражена.

Я люблю твои глаза,

волосы и губы,

и не знаю о любви

больше ничего.

Но архангелы трубят

в траурные трубы,

словно на похоронах

счастья моего.

 

* * *

 

Уткнёшься вечером в подушку,

забудешь, как тебя зовут;

лишь облака на всю катушку

по старой памяти плывут.

Как будто не было печали,

такая всюду благодать:

и свет в окне, и жизнь в начале,

но до конца

                    рукой подать.

 

* * *

 

Хочу дотянуться до Господа Бога

и правду о жизни узнать у него.

Обидно, что сил остаётся немного

и времени тоже всего ничего.

Душа Голубиную Книгу листает

и силится уразуметь, почему

любви человеку всегда не хватает,

а смерти надолго хватает ему.

Ввиду неминуемого эпилога,

над логикой существования бьюсь:

хочу дотянуться до Господа Бога,

но правду о жизни услышать боюсь.

 

 

Цыганское

 

Танцуют звезды, бренчат мониста,

вино в стакане,

дыра в кармане;

душа свободна,

а поле чисто –

на все четыре

идут цыгане.

Любовь не ищет пути земного,

её орбиты

не в нашей власти.

 

…Я помню искры

костра ночного

и помню кудри

цыганской масти.

Когда гитара почует волю,

когда запляшут

в стакане черти,

гуляй, чавалэ,

по чисту полю –

от вечной жизни

до млечной смерти!

 

* * *

 

Что-нибудь о тюрьме и разлуке…

С. Гандлевский

 

Человек не имеет ни слуха, ни голоса,

но поёт вечерами, когда поддаёт.

А жена, расчесав перманентные волосы,

сочиняет закуску

                          и тоже поёт.

 

И подаст она мужу лучок да селёдочку,

завсегда понимая душой, почему

хорошо на Руси человеку под водочку

закусить на свободе

                              и спеть про тюрьму.

 

* * *

 

Что остаётся на память о днях

в бедном дому с перекошенной крышей

и земляными полами в сенях,

где танцевали весёлые мыши?

Время уходит почти напоказ –

без промедления и остановки.

Что остается на память о нас,

кроме любви

                    и пустой мышеловки?

 

* * *

 

Что, когда и кому приснилось,

укрывает ночная мгла.

 

Мне свобода во сне явилась

и за мной, как собака шла.

Не скулила, не подвывала,

не помахивала хвостом

и, похоже, не сознавала,

что она вообще фантом.

Человеку по этой части

всё понятно, как дважды два,

и собака свободной масти

бесполезна для большинства.

 

Сны подсказывают, однако

не сбываются наяву.

…Где-то бродит моя собака,

без которой не так живу.

 

Чёрная радуга

 

Жизнь удалась, да не вполне –

даже стихи душу не радуют.

Чёрную радугу вижу во сне.

Кто-нибудь видел чёрную радугу?..

Вот я стою возле реки,

что-то пою оперным голосом;

белая чайка из-под руки,

а по воде – чёрные полосы.

Или плыву по облакам,

где бесконвойная, безнадзорная

светлая память, а по щекам

слёзы, в которых радуга чёрная.

…Ангелов командируют вразброс –

этот в Воронеж, эта в Елабугу,

чтобы задать людям вопрос:

– Кто-нибудь видел чёрную радугу?..

 

* * *

 

Эта Родина проще простого,

эта правда, как небо, стара.

У кривого столба верстового,

наконец, оглянуться пора.

Сколько всякого было-случалось

и случается в ней до сих пор! –

и земля под ногами качалась,

и стреляли друг друга в упор.

Но, какого-то лешего ради,

представляется мне, например,

будто жили по вере и правде,

будто слушали музыку сфер.

У кривого столба верстового

подымается дым без огня.

Эта Родина проще простого,

эта вера от пули меня…

 

* * *

 

Эта бабочка порхает

без печали и забот

и не знает, и не знает,

что без памяти умрёт.

Эта женщина хотела

много дыма без огня –

пролетела, пролетела

между пальцев у меня.

Напоследок остаётся

только легкая пыльца

и беспомощно смеётся

маска женского лица.

 

 

* * *

 

Я вовсе не пророк

                            и даже не философ –

на лаврах почивал,

                             на нарах ночевал –

по смутным временам

                                доносов и допросов

в сообществе своих

                             сограждан кочевал.

Я часть моей страны –

                                  загульной и былинной –

и часть её любви,

                           не знающей границ.

Наверное, умру –

                           и в Книге Голубиной

добавится одна

                        из множества страниц.

 

* * *

 

Я иду – повсюду лето.

Посреди любви земной

конус солнечного света

опрокинут надо мной.

В то же время жизни, где-то

с оборотной стороны

обитаемой планеты

дни расцвета сочтены.

Безо всякого Шекспира

очевидно, господа,

что чума во время пира

не исчезнет никогда.